Нестандартные подходы.

      — Готов к входу в петушарню? — Ларин улыбается, приподнимая левый уголок губ, смотря на Юлика снизу-вверх. Онешко кусает щёку с внутренней стороны, сжимая пальцами край стола, около которого он стоит. Волнуется? Пытается набраться терпения?       — Меня прям так и тянет крикнуть на всю студию «ХУЙ» во время их совместного поливания всех подряд говном. Чтобы все бабки начали молиться и в итоге плеснули мне в ебальник бутилированной водой, потому что у них нет «святой», взывая к походу в церковь или на исповедь к Кобзону, — Юлик посмеивается, неизвестно откуда выхватывая и направляя дуло игрушечного пистолета прямо Ларину в глаз.       — Зачем тебе пластмассовое оружие, единственная функция которого эпично заканчивать любое видео даже на самых абсурдных моментах. Поправка, зачем ты привёз его сюда? Скрытая угроза? Никогда не знаете, на что способен любитель чёрного юмора? — Ларин многообещающе дёргает бровями во время своей тирады. Непривычно, что в его речи не проскользнуло ни намёка на шутку или бомбёж: потому что у Ларина обычно только эти два состояния, к которым примешивается или задумчивое, анализирующее молчание, или его «кул стори», заканчивающиеся унижением почти всей человеческой расы.       — Да нет, просто хочу засунуть тебе его в задницу, — шутка, а это была она, невообразимо быстро меняет выражение лица главной «мрази» интернета с предвкушено насмешливого до иронично неверящего. Юлик осознаёт, что его смешнявочка оказывается слишком «сложным преколом», и меняет ситуацию, добавляя ещё больше абсурдности и неловкости.       — Хотя, даже никакого монтажного взрыва не нужно, у тебя и так знатно заискрило. Плазма под потолком уже давно ничего не вещает, лишь меняет картинки в частоте 30 кадров в секунду, потому что это долбаное консервативное сборище действительно неимоверно выводит из себя своими устарелыми стандартами и элементарным отказом выполнять главную функцию человека: думать. А так как всё, что вырывается из их рта, выводит из себя, было принято негласное решение выключить звук вообще. Юлик наотрез отказывается выключать всё полностью; не хочет пропустить какую-нибудь эпичную драку. Яркая флуоресцентная лампа прямо над стеклом в гримёрке с неожиданно громким треском перегорает и тухнет. Это был единственный источник света в комнате, не считая теперь телевизора, и помещение утонуло в приятной для уставших от напряжения глаз полутьме. Они сидят здесь 4 часа: 3 шла подготовка и ещё около часа эфир. Ларину с дивана прекрасно видно напрягшиеся вмиг мышцы спины под футболкой Юлика. Изящный контур выделяющихся лопаток и впадины позвоночника между ними, который перерастает в шею, пересечённую густыми тёмными волосами. Замерший силуэт всей своей позой отдаёт непонятным Ларину страхом и готовностью к любому нападению. Чего боится Юлик в небольшой комнатке, где они были вдвоём? Длинные пальцы в темноте казались арктически-белыми. Они крепко цепляются за свой деревянный якорь, не позволявший унести их в открытое море. Эта странная по своей сути аллегория приводит Ларина к элементарному, пугающему своей простотой выводу.       — Что, темнота выбивает землю из-под ног? — Ларину хочется глупо пошутить, развеять эту скопившуюся неприятным комком в груди неловкость и одновременное желание схватить Юлика за руку. Он ведь, правда застыл, отбрасывая тень на лицо Димы и заслоняя собой половину экрана с продолжавшимся там безумием. Диме не нравится тяжёлое ощущение неправильности и его собственное назойливое желание, скребущееся где-то на задней стенке мозга. Они словно сливаются в неравной борьбе за его собственное решение как поступить. Ларин может посветить телефоном, выйти за дверь и позвать какого-нибудь специалиста, который с поражающей быстротой или сменит им комнату, или позовёт ещё десяток других специалистов, предоставляющих нормальное освещение. И только Ларин может сейчас сдвинуться с места, не пытаясь бежать от своих кошмаров, клубящихся в тёмном углу перед дверью. Но он этого не делает. Дима сидит, невольно отмечая, как обострились все его мироощущения. Как приятно холодеет под правой рукой кожаный диван, как оказывается шершава поверхность светлых джинс, шов которых он сосредоточенно растирает между большим и указательным пальцами. В комнате стоит немного тяжёлый запах косметики, и к нему примешивается другой, более лёгкий и точный, словно метко брошенный в мишень дротик. Шампунь, а вместе с ним свежий, травяной вкус, отдающий горечью на языке. Ларин не понимает, откуда перед ним так ясно стоят эти образы и запахи, но они прямо сейчас, там, в его голове, отвоёвывают место, сгоняя здравый смысл в подполье. Короли слабы. Да здравствует королева? Тогда кто в этой мешанине королева? Неужели непосредственное желание мягко притянуть к себе напряжённую фигуру и тягуче медленно вобрать в рот каждый палец по отдельности? Видимо, это оно. И самое безрассудное желание в жизни Ларина побеждает его несклоняемый к компромиссам мозг. Дима непривычно легко поднимается на ноги, мгновенно теряя под собой точку опоры. Его константа перемещается в другое место, в другого человека, за которого он жёстко сейчас цепляется. Теперь вся вселенная понемногу смещается, продолжая вертеться где-то за пределами чужого тепла. Юлик наконец отрывает взгляд от всепоглощающей темноты перед собой. Она, правда, выглядит жутко там, куда не достаёт слабый свет от телевизора. Онешко смотрит только на Ларина. Непривычно резкого, непривычно близкого. Дима крепче и ярче ощущает этот свежий запах на языке, до сих пор теряющийся между других. Чужой аромат теперь стоит пеленой перед глазами и невыносимо пьянит: чем чаще и глубже его вдыхаешь, тем сильнее и дольше его хочется ощущать. Ларин обхватывает шею Юлика прямо под подбородком своими пальцами, заставляя откинуть голову. От давящего прикосновения Онешко глотает звуки. Он чувствует почти стыд, разгорающийся в груди, кончиках пальцев и расцветающий румянцем на щеках. Его словно вытянули на ладони перед Лариным, при этом позволив делать всё, что он пожелает. Это было страшно, волнительно и так… вожделенно; горячее дыхание, плавящее не столько кожу, сколько сознание. Самая уязвлённая часть его тела была призывно открыта, и с пугающей быстротой Юлик привыкает к тому, что он жертва. Дима касается самым кончиком языка пульсирующей венки сбоку. Вбирает в себя все ощущения сразу, раскрывая подноготную. Ларин накрывает своей рукой чужую, всё ещё хватающуюся за стол. Он кладёт её точно сверху, копируя и отражая форму, а после мягко разъединяет со столом. Юлий, наверное, тоже теряет какой-то собственный устойчивый островок, потому что его колени упираются в ноги Ларину, словно его ударили палкой по ногам, и Дима вдавливает его своими бёдрами в чёртов стол. Ларин ведёт языком вверх, оставляя на коже мокрые дорожки, выводит круги на щеке и с короткой задержкой, словно задумавшись, отклоняется, разрывая контакт с кожей. И только для того, чтобы губами подмять под себя чужие. Дима сначала обхватывает нижнюю, мягко перебираясь на верхнюю и обратно, а ещё не убирает руки с шеи, доминируя, подавляя. Дарит возможность потеряться. Это первый поцелуй, от которого сводит челюсть и внутри, внизу живота, разливается что-то невыносимо тёплое, обхватывая в свой кокон все внутренности, словно покрывая тонкой, но прочной плёночкой. Нет, Дима целовался достаточно много. Чрезвычайно. Его подбивали на игру в бутылочку, его завлекали в свои путы некоторые женщины. Он целовался на спор в определённой компании, целовался чтобы доказать кому-то неизвестно что. И каждый раз, слабо веря в «то самое ощущение при обмене слюной», он всё равно ждал его. И ни разу он не ощущал что-либо, кроме разносящего всё в пух и прах разочарования. Но это… это было не просто покушение на чужую территорию. Это необозначенный жест возбуждения и сжигающего мозг желания. Юлик с шумом втягивает воздух, приоткрывая рот, и они сталкиваются языками. Ларин изучает, следуя за чем-то невыразимым, указывающим, куда нужно давить, где гладить. Нечто, что ведёт за собой, открывая с новым шагом всё новые и новые возможности. Дима отпускает шею, скользя рукой вниз по приятному на ощупь хлопку. Его пальцы останавливаются, лишь натыкаясь на ремень — вечная граница между хождением по лезвию и окончательным падением в пропасть. Юлик свободной рукой совсем немного надавливает на чужое запястье, и Ларин, ослабляя ремень, змеёй проникает внутрь. Холодная ладонь на эрегированном члене контрастом взрывается в голове, окончательно выбивая остатки мыслей. Юлик только надеется, что не выглядит жалко, заходясь рваными вдохами и подаваясь вперёд, идя за прикосновением. Юлику кажется, что всё вокруг — спектакль, и закончится постановка его позором прямо в эту секунду, а если не в неё, то в следующую, и так до бесконечности. Его отпускает, когда он с стыдливым удивлением чувствует скованное тканью движение руки по члену. Отвратно яркое, сладкое, томящее. Его собственная дрочка никогда не принесёт тех ощущений, которые бунтующим морем сейчас накрывают его. Юлик сильнее жмётся к губам Ларина, не замечая, как запускает руку в волосы, притягивая к себе ещё ближе, ещё теснее. Наверное, просто по-идиотски они выглядят сейчас в этом неудобном положении. Ларин двигает рукой быстрее, словно он на одной волне с Юликом, и чувствует каждый его всплеск. Онешко сминает рубашку Димы на спине, выгибаясь дугой, и кусает собственные губы, кончая в разгорячённую ладонь. Может, и слишком быстро, но потрясающе, потому что его разорвало на части и склеило обратно, словно произошёл небольшой атомный взрыв внутри. Глухие стоны и слабые толчки прекращаются, и Ларин, придерживая Юлика за поясницу, перемещается с ним на диван. Стук в дверь оглушающе режет по ушам, вмиг поднимая тревогу и страх быть обнаруженными. Адреналин заводит чуть успокоившееся сердце с пол оборота. 110, 150, 200 ударов. Оператор за стеной не собирается открывать дверь, и поэтому его голос звучит немного надрывно из-за вынужденного повышения тональности.       — 15 минут до выхода! Ларин оскаливается, немного поднимая верхнюю губу при улыбке.       — Тебе не кажется, что за 15 минут может случиться всё, что угодно? Юлик слабо посмеивается, скашивая глаза на сумку. В ней не только чистая одежда, но ещё и нераскрытая упаковка durex. Телевизионный экран пестрит картинкой какой-то старой карги, что нагнала на лицо праведный гнев, сменяясь то ведущим, то лицами других приглашённых гостей. Темнота рассеивается, потому что её закрывает собой Ларин, у которого в голове давно царствуют королевы.       — Ты ещё не засунул мне в задницу пластмассовую игрушку.       — У меня есть игрушки получше.