Читать под scrtrm – piano #10
Сколько себя помню, мне всегда говорили, что когда-нибудь, чтобы выжить, мне потребуется пересадка сердца. Я старался относиться к этому весьма спокойно, поскольку с самого раннего детства был морально подготовлен и настроен - к пересадке этого важного органа - своей матерью. Но новость, которая постигла меня так неожиданно и, нужно отметить, по чистой случайности, перевернула всю мою жизнь вверх дном, и я уже не знал, как смириться с ней и жить дальше. Я уже не думал о своём больном сердце, которое билось с каждым днём всё тише и тише, - все мои мысли на тот момент были сконцентрированы лишь на человеке, готовившемуся отдать за меня свою ценную жизнь. Даже в страшном сне мне не могло присниться, что моим донором будет юноша, живший со мной бок о бок все мои, на тот момент, семнадцать лет. Мой друг, соратник, названый брат и… любовник, при упоминании имени которого моё больное сердце делало чуть больше глухих, но таких быстрых ударов в минуту. Его звали Чхве МинКи, и он рос, чтобы когда-нибудь спасти мою жизнь. Его выращивали, как свинью на убой, а я не чаял в нём души и воображал, что вместе мы, как минимум, навсегда. История, которая обрушилась на меня в период моего семнадцатилетия, до сих пор отнимает у меня способность дышать, когда я вспоминаю о ней. А сердце, здраво бьющееся внутри меня, сильно ноет и плачет, заставляя и меня проливать немало горьких солёных слёз. Но для того, чтобы перейти к самому главному, я хочу поделиться предысторией. Это наша с тобой история, МинКи. Когда мама была беременна мной, и срок её беременности составлял уже порядка восьми месяцев (точный срок в неделях не оговаривался ей никогда), врач-гинеколог поставил её будущему ребенку, коим был я, страшный диагноз – врождённый порок сердца, вероятность выживания при котором равна, если только, десяти процентам из ста. Смертность детей с данным заболеванием была крайне высока, и знал это как врач, так и моя мать, так долго мечтающая о рождении своего малыша. Я до сих пор не могу представить, как она пережила тот момент в жизни, когда ей сообщили о вероятности смерти её ещё не родившегося сына. Срок для аборта был невозможен, поэтому она жила дальше, вынашивая меня для того, чтобы вскоре после рождения я вновь вернулся туда, откуда прибыл - в небытие. Но вскоре всё тот же врач, поставивший страшный диагноз, заметил во мне, ещё не родившемся малыше, что-то странное, похожее на чудо. Ваш ребенок способен на жизнь с собственным сердцем, но как долго – неизвестно. И если сделать ему пересадку органа, когда это станет крайне необходимо, то он состарится и умрет, как полностью здоровый человек, сказал он моей отчаявшейся маме, в душе у которой зародилась надежда, и она стала придумывать, где найти донора для её ребенка. Донор должен был быть одногодкой со мной, что, конечно же, усложняло поиски матери, но, опять же, случилось чудо – в соседнем доме молодая девушка ходила почти на таком же сроке беременности, как и она. Соседка собиралась отдать своего ребенка в дом малютки, как только тот бы появится на свет. Именно в этом нежеланном малыше мама нашла спасение, верша его судьбу, как донора для её больного с рождения сына. Девушка, родившая мальчика, назвала его МинКи и передала в протянутые руки моей матери, которая, вскоре, после отказа, оформила все документы на усыновление. Когда мне исполнилось пять месяцев, у меня появился младший названый брат. С МинКи мы росли вместе - менялись, взрослели, ходили в один детский садик и в школу. Не было и дня, чтобы мы провели его порознь. Люди вокруг, не знавшие ничего о моей болезни и о судьбе МинКи, улыбались, говоря нам и маме, какие у неё прелестные сыновья и как ей повезло в этой жизни. Ни одна живая душа даже и подумать не могла, что милый, вечно улыбающийся мальчик по имени МинКи рос, чтобы вскоре умереть. Когда я первый раз спросил у мамы, почему она усыновила МинКи, мне было семь лет. С минуту помолчав, она толком не ответила ничего вразумительного и перевела разговор на другую тему. Я же остался без ответа и стал считать, что брат появился у нас в семье благодаря маминому чистому сердцу. Я знал, что от него отказалась родная мать, - это ни для кого не было тайной, даже для соседей и знакомых. Но почему моя мать взяла его в наш дом – оставалось для меня загадкой, которую я, скорее всего, просто не захотел разгадывать, останавливаясь на умозаключении о маминой доброте, хотя эта доброта была слишком подозрительной, и именно к этому выводу я приблизился только сейчас, при прошествии не одного десятка лет. У нас не было отца – и это один из главных факторов, который должен был бы меня волновать если не в семь, то в четырнадцать и пятнадцать лет – это точно. В этом возрасте мозги уже могут что-то соображать и докапываться до истины. Но я сидел сложа руки и воспринимал всё так, как то должно было быть в моём представлении. Только сейчас я задаюсь вопросом: неужели меня не смущало то, как тянет мама меня и МинКи на своём горбу? Порой нам не хватало денег на еду, а про красивую одежду я и вовсе боюсь заикнуться. Но, тем не менее, мы росли с братом вместе, и мама не собиралась от него отказываться и сдавать в приют. Не скажу, что она не любила МинКи. Хотя это утверждение с моей стороны не может произноситься так уверенно, ведь я не знаю – любила она его как сына, или как объект, который не дал бы через пару лет умереть её родному ребенку. Порой я и вправду видел в её глазах неподдельную доброту и безграничную любовь к нам обоим. Сейчас мне даже кажется, что она старалась не думать о том, что когда-нибудь МинКи придётся умереть. Она воспитывала его; она так же вкладывала в него частичку своей души, и я не поверю, если мне кто-нибудь скажет, что эта прекрасная женщина не питала к нему никаких материнских чувств. А мама действительно была прекрасной женщиной. Теперь я не осуждаю её поступка, связанного с МинКи, хотя ещё несколько десятков лет назад, узнав об этом, я не хотел её ни видеть, ни слышать. Но об этом я расскажу чуть позже, наберитесь терпения. Сейчас же я хочу поделиться с вами моими самыми сокровенными воспоминаниями, которые очень тесно связаны с братом.Читать под Capozio – Moon Light
С МинКи мы были дружны с самого раннего детства, что свойственно для одногодок и тем более мальчишек, которые живут под одной крышей. Мы никогда сильно не ругались, хотя разногласия в чем-либо, несомненно, были. Мы могли найти компромисс в любом деле, который удовлетворял как мои желания, так и МинКи, отчего сильных перепалок и тем более драк между нами никогда не было. Хотя, может, и были, но этого я уже припомнить, к сожалению, не могу. С самого раннего детства я знал о своей болезни, и о ней также знал брат. Поначалу, а именно в семь-восемь лет, мы обсуждали мою будущую жизнь очень часто, не осознавая всей серьёзности ситуации. Тогда нам с МинКи казалось, что это всего лишь обычное дело – пересадить мне чужое сердце. Мы даже думали, что где-то, например, в соседнем магазинчике, продаются сердца, чтобы любой желающий мог прийти туда и купить его себе, если своё, родное, как у меня, очень сильно болит. Сейчас мне стыдно за это, но тогда мы были детьми, и в силу своего маленького возраста, не знали настоящей правды, с которой МинКи столкнулся ближе, по моим подсчетам и воспоминаниям, к десяти годам. Именно в этот период нашего взросления, когда я всё ещё трепался о магазинчике с сердцами, брат грустно улыбался и молчал. Я не понимал, почему он не поддерживает разговора и тоже стихал, а потом мы сидели в полной тишине и своих мыслях. Я думал о разной всячине и ерунде, а МинКи, теперь-то я в этом уверен, уже думал о том, что ему придется отдать за меня свою жизнь. И, что самое главное, мои подсчеты времени очень верны. После того, как я узнал, что МинКи будет моим донором, и поинтересовался у мамы, когда же она сообщила эту новость брату, она, не задумываясь, словно мысль об этом никогда не покидала её разума, ответила: «Вам было тогда по десять лет». Вынашивая в голове эту новость в столь раннем возрасте, МинКи повзрослел намного раньше меня, а я ещё очень долго не мог понять, откуда всё-таки мне принесут сердце, уже понимая, что никакого магазинчика не существует. Примерно в четырнадцать лет я стал замечать в себе изменения. Моё созревание протекало хорошо, и уже к этому времени я стал засматриваться на своих одноклассниц, представляя их без одежды. Примерно в этом же возрасте я первый раз попробовал подрочить на девочку из соседней квартиры (она была на два года старше меня). Её ноги были красивы не по годам, как и упругая маленькая грудь, которой уже тогда мне хотелось коснуться. Я рассказывал обо всём этом МинКи, и он тихо посмеивался, называя меня извращенцем и маньяком, который глазеет на чужих девушек. Несомненно, он был прав, но я ничего не мог с собой поделать и продолжал высматривать соседскую девчонку, которая приходила домой обычно позже девяти вечера. Но как-то раз она вернулась чуть раньше или, быть может, позже, и мой обычный распорядок дрочки сместился. Уже к девяти вечера я был во всеоружии, а соседки на лестничной площадке всё не было, что очень сильно меня разочаровало. Со стояком в штанах я направился в нашу с МинКи комнату, думая облегчить себе ношу уже там, поскольку брат был в ванной и туда я зайти ну никак не мог. Но я не успел зайти в комнату, как столкнулся в коридоре с мокрым, после душа, МинКи. В тот момент он показался мне ангельски красивым. С его слегка длинных тёмных волос капала вода, соскальзывая сначала на грудь, а потом, стекая по животу, останавливалась на бедрах, где у него было повязано банное полотенце. Это зрелище до сих пор стоит у меня перед глазами, будто бы произошло только несколько секунд тому назад. Я не вытерпел. Отшвырнув МинКи в сторону, я пулей залетел в ванную комнату и принялся дрочить, вспоминая события минутной давности. Я представлял МинКи без одежды; я вспоминал его ещё хрупкое тело, и мне становилось крайне жарко. В тот вечер я излился себе в руку сильнее обычного. Сколько ещё было таких вечеров - не сосчитать, не сбиваясь со счета. Я маструбировал на МинКи не один раз на дню, осознавая, что возбуждаюсь намного сильнее, чем когда смотрю на стройные ноги проходящих мимо девушек. Они уже перестали привлекать моё внимание, которое всецело стало принадлежать только брату. И именно в этот момент я ощущал себя самым, что ни на есть настоящим извращенцем, поскольку при любом удобном случае старался уловить МинКи в квартире или в школе, чтобы лишний раз взглянуть на него и запечатлеть в памяти его прекрасный нежный образ, вспоминая который у меня пульсировал не только член, но и сердце начинало биться, как никогда ранее. Такого сильного сердцебиения я ещё не испытывал никогда в жизни, боясь, что из-за этой колоссальной нагрузки могу умереть. Но я не умирал, хотя на тот момент ощущал именно это – отделение души от оболочки, называемой телом. Моя душа всегда была где-то рядом с МинКи, как и мысли о нём. Сколько раз я представлял, как целую его прекрасные розовые губы; как провожу по ним языком, а после проникаю в рот и начинаю делать невообразимые и похабные движения, возбуждая тем самым не только себя, но и брата. Я в прямом смысле слова сходил с ума по нему, понимая, что теперь мне не нужна никакая пышногрудая, длинноногая красавица, мне не нужен никто кроме, кроме МинКи. Так прошло около полугода. Чувства, ранящие моё и так больное сердце, просились наружу. Я стал плохо спать. Иногда даже казалось, что я кричу по ночам, и кричу имя моего названого брата. От этого делалось крайне не по себе, поскольку я не знал, как на это отреагирует он, если узнает о моей несчастной любви именно в тот момент, когда я зову его по ночам. Вот тогда-то я и решил, что лучше быть честным не только перед собой, но и перед МинКи, который всегда меня понимал и поддерживал. Я признался ему в своей любви в один из летних вечеров, когда мы решили отдохнуть за городом от шумного и жаркого мегаполиса. Мы сидели у костра плечом к плечу, и я сказал, что люблю его, и люблю не как брат брата, а иначе. Дальше что-то объяснять не имело смысла, поскольку МинКи был догадливым и всё понял с первых секунд. После признания я ожидал чего угодно, но получил не совсем то, что уже накрепко закрепилось у меня в подсознании. МинКи просто встал и ушёл в палатку, ни слова не говоря. В тот момент я решил, что навсегда потерял доверие брата и всерьез задумался о том, как теперь мне вообще жить с этим дальше. В ту ночь я так и не сомкнул глаз, сидя перед потухшими углями когда-то большого костра, и копаясь где-то в недрах своего разума. Я уже не помню, о чём именно думал в тот момент. А может и не думал ни о чём вовсе. Просто сидел где-то в прострации, неотрывно смотря в одну точку, словно уснув с открытыми глазами. «Проснулся» я от легкого прикосновения чьих-то рук к своему плечу. Сначала я подумал, что мне показалось, – настолько невесомым было это прикосновение, - но, развернувшись лицом, увидел стоящего за моей спиной МинКи. В то утро он был по-особому, как мне показалось, прекрасен. Я смачно сглотнул, остерегаясь, как огня, его слов, которые, было заметно, он так сильно желал произнести. Его губы малинового цвета слегка дрожали, а глаза ярко поблескивали, давая тем самым мне надежду на то, что он не отвергнет меня. Этот взгляд не сулил ничего плохо, наоборот, он излучал нежность и доброту, свойственную лишь для моего милого брата. «Я тоже люблю тебя, ДжонгХён», - совсем тихо, изрядно смущаясь, прошептал МинКи. Только для меня в тот момент эти слова звучали не тише гудка огромного корабельного судна. Я почти даже оглох. А потом мне стало казаться, что я ослышался. Или, быть может, это мой очередной сладостный сон, после которого в моей душе обязательно образуется чёрная дыра. Но мне не послышалось. Прочитав на моём лице смятение, брат повторил своё признание уже более уверенно, сжимая своими тонкими пальцами моё плечо, как бы подтверждая правдивость своих только что сказанных слов. Думаю, это он делал неосознанно, всего лишь под воздействием чувств. Психология жестов, не более. Мы были ещё относительно маленькими, когда узнали, что такое "оральный секс". Нам было всего по пятнадцать. А уже в шестнадцать мы переспали, всецело отдаваясь половому акту. Тогда я был самым счастливым человеком, думая и представляя, что так будет всегда. Но я ошибался. И эта ошибка, построенная на иллюзии, ударила по мне, как молот, ломая не только кости, но и душу, уже порхавшую где-то в небе. Раньше я был мечтателем.Читать под Capozio – 4U
Как-то утром я нечаянно подслушал разговор матери и МинКи - они говорили о донорстве и о том, что приближается момент, когда МинКи будет должен отдать мне своё сердце. Нам было тогда по семнадцать лет. Помню, услышав это, я не издал ни звука: я не влетел в комнату, не начал кричать на мать, на МинКи, который, вообще-то, не был ни в чём виноват, ведь вина, как я полагал и скорее всего полагаю сейчас, была на лишь маме, - она и только она придумала эту идею о донорстве брата. Когда я узнал об этом, в моих ушах что-то зазвенело с такой не щадящей для моего слуха силой, отчего я зажал уши руками, сильно морщась в лице. Звон смолк уже через пару секунд, а я всё так же стоял в коридоре, с прижатыми руками к ушам. Верить в происходящее и услышанное минутой ранее мне не хотелось, а если точнее – у меня просто не было на это никаких сил. Поборов внутренний гнев, который нещадно рвался наружу, я вернулся в нашу с МинКи комнату, мешком падая на кровать. Мать же тем временем ушла на работу, а брат - по делам. Они думали, что я всё ещё сплю. Они даже не догадывались о том, что я по чистой случайности услышал разговор, который не имел права (по их мнению) слышать. Первым домой вернулся МинКи. Его настроение было хорошим, и, как только он переступил порог квартиры, тут же залетел в нашу комнату. Я в тот момент всё ещё лежал на кровати, не вставая с самого утра. Увидев эту картину, брат тут же подлетел ко мне и начал обеспокоенно спрашивать, что случилось. Он думал, что мне стало плохо с сердцем, хотя, признаться честно, в тот момент из-за всех переживаний мой внутренний орган просто разрывался и вопил от боли. Я даже не мог спокойно вздохнуть. - ДжонгХён! ДжонгХён! – тряся меня за плечо, повторял МинКи, почти крича. – Что случилось? - Я хочу это узнать у тебя и, в первую очередь, у матери, - в тот момент я не узнал своего голоса. Он был сильно охрипшим и слабым. От его звучания мне стало противно, но МинКи, казалось, даже не обратил внимания на изменение моего тембра. Сев на кровати, я сказал, что сегодняшним утром ненароком услышал разговор, не рассчитанный на мои уши. С хрипоты я перешел на крик, на такой истошный вопль, что сейчас я поражаюсь тому, как в тот момент МинКи не оглох. Кричал я долго, выплескивая наружу весь гнев, все слова, которые копились во мне целый день. В тот миг они все, без остатка, обрушились на беззащитного брата, который уже обливался слезами, сидя на краю моей старой кровати. И я замолчал. Замолчал так же неожиданно, как и ещё несколькими минутами ранее начал кричать. А после – встал перед братом на колени и разрыдался, прося прощения за тот несусветный гнев, что обрушил на него, и, главное, за то, что ему приходилось слышать от моей матери о донорстве. Но тогда он сказал: - Я люблю тебя так сильно, что готов пожертвовать собственной жизнью ради твоего здоровья. Он произнес это так искренне, так душевно, что я не смог сдержаться и начал плакать ещё сильнее, всё так же стоя перед ним на коленях. В тот момент я чувствовал себя самым грязным, самым мерзким человеком во всей вселенной. Это чувство в моей душе осталось до сих пор. Оно скопилось где-то в недрах меня серым сгустком, напоминая при любом удобном случае, какая же я грязная тварь. - Ты не отдашь мне своё сердце. Я не позволю тебе этого сделать, ты не посмеешь, - уже приходя в себя после истерики, шептал я, целуя руки МинКи. – Ты не посмеешь, слышишь меня?! Обещай, что не будешь моим донором! - Смирись, Джонг… - ответил МинКи, приподнимаясь с кровати и одновременно поднимая меня с колен. Но я не встал. Новая волна слёз вновь хлынула из моих красных и опухших глаз, и в таком беспамятстве я провел ещё несколько часов до прихода матери, выслушая слова поддержки брата, хотя в тот момент успокаивать его должен был я. Ведь это не я был донором, обреченным на неминуемую смерть. А он. После нечаянно услышанной новости, я не мог прийти в себя пару недель. И когда уже более или менее начал адекватно соображать и шевелить извилинами мозга, тут же решил во что бы то ни стало найти для себя нового донора из специального учреждения. Но, как я узнал позже, такие доноры стоят немалых денег, и не просто «немалых», а таких, которые я не заработал бы за всю свою жизнь. Как правило, донорами становятся те люди, которые хотят своей смертью помочь родным и близким, нуждающимся в деньгах. БОльшая часть суммы отправляется родителям или опекунам, а остатки – медицинскому персоналу, проводившему сложную операцию по пересадке. Позже я также узнал, что маме неоднократно предлагали хорошую сумму за донорство МинКи, но она всегда отказывалась, говоря, что никакие деньги не вернут ей сына, пусть и приёмного. Но, тем не менее, даже несмотря на любовь к брату, она решила убить его пусть и не собственными руками, но руками хирургов. Сейчас я её не виню, ни в коем случае. Теперь, ставя себя на место матери, я понимаю её и словно читаю мысли, сковавшие её разум на тот момент. Пожалуй, я бы тоже ради родного сына отнял жизнь у чужого, пусть тот рос у меня на руках с самого рождения. Это жестоко, но такова жизнь – мы спасаем того, кто нам ближе. Я уже смутно помню, как пережил те несколько лет после открытия страшной тайны. Но я смирился с мыслью, что в один прекрасный момент у меня отнимут МинКи, и, по роковой судьбе, я буду к этому причастен, как никто другой, ведь его сердце нужно ни кому-нибудь, а именно мне. Из-за этого я очень часто плакал и винил лишь себя в том, что неминуемо случится в будущем. Но МинКи всегда меня успокаивал и говорил, что я не виноват, что никто не виноват. Я буду только рад умереть за тебя, как-то раз прошептал он мне на ухо, сильно стискивая в своих объятьях. И вдыхая в этот момент аромат его волос, которые отдавали пряной корицей, я пытался навсегда запомнить их свежесть, мягкость и запах. Запах моего МинКи. Запах, который пробуждал во мне звериное желание обладать его телом до конца своих дней. Но я прекрасно знал, что «до конца дней» будет только у него; только он будет «наслаждаться мной до конца своих дней». От этого становилось гадко, и мне самому хотелось умереть, что я и решил сделать после пересадки сердца, если бы в последний момент меня не остановил МинКи, словно предчувствуя какую-то беду и начиная быстро-быстро, тараторя, вести свой монолог в один из вечеров, когда мы любили закрыться в комнате и говорить о всякой всячине или просто целоваться, пока в лёгких не закончится кислород. МинКи не дал бы мне покончить жизнь самоубийством до операции, но после – я мог делать всё, что угодно и меня никто не смог бы остановить. Но МинКи знал все мои мысли и действия наперёд, поэтому и начал, как мне кажется, тот разговор. - ДжонгХён, я надеюсь, ты понимаешь, что я отдаю тебе свою жизнь не для того, чтобы ты ей разбрасывался налево и направо, - сказал тогда МинКи, явно шутливым тоном. Но я понял – просто ему так легче передать и рассказать мне самое главное. Он всегда использовал этот прием – говорить как бы в шутку, но раскрывать на самом-то деле истинные вещи, которые царапали его душу, просясь наружу. – Ни в коем случае, слышишь, не держи в голове даже мысли о том, чтобы после моего донорства что-то сделать с собой. Да и вообще: переходи дорогу только на зеленый свет; не ввязывайся в сомнительные дела, которые могут пагубно на тебя повлиять; не участвуй в драках; не ходи зимой под крышами домов – с них может слететь льдина. Отныне береги свою жизнь так, как бы ты берег мою. В тот момент я не мог вымолвить и слова, поэтому, прикрыв глаза, поцеловал МинКи в висок, пытаясь побороть разыгравшуюся внутреннюю бурю. Когда глаза начало пощипывать от подступающих слез, я тихо прошептал: - Прости, МинКи, что я твой убийца. Брат усмехнулся, а я стал пребывать в некотором замешательстве, не понимая, что во всём этом смешного. - Не забывай, что подарить тебе собственное сердце – это как желание мамы, так и моё. Я понимаю – ты всё ещё не можешь смириться с этой новостью, но я узнал о донорстве намного раньше тебя, поэтому, как ты заметил, отношусь к этому даже, возможно, чересчур спокойно. Просто посмотри на эту ситуацию с другой стороны. Закрой сейчас глаза и представь, что внутри тебя уже бьется моё сердце. Я сделал так, как он и просил. Закрыв глаза, я начал прислушиваться к своему сердцу, которое билось очень медленно, словно готовясь остановиться в этот самый миг. Не малых стараний мне пришлось приложить, чтобы представить его здоровым и сильным; чтобы вообразить себе, что сердце МинКи – отныне моё сердце. И, когда я прочувствовал это, мне на долю секунды показалось, что за спиной у меня выросли крылья и теперь я могу парить. То неописуемое чувство легкости и счастья, что я испытал, невозможно было описать и десятками тысяч слов. Мне даже показалось, что моё родное сердце забилось чуть быстрее, словно набирая нормальный и здоровый человеческий ритм. Моя душа болела, но в то же время при этом я стал испытывать необъяснимое счастье от осознания того, что, как бы там ни было, я не лишусь МинКи навсегда. Его живой орган, его сердце, будет биться во мне и качать мою кровь. Это придавало немыслимые силы, и тогда я понял, почему мой брат относился к донорству так спокойно. Он сам был счастлив разделить со мной свою жизнь. На тот момент нам было по девятнадцать лет. Сердце мне пересадили спустя два года после того разговора. Первый год всё было стабильно и сильных нарушений в ритме не наблюдалось, отчего я был несказанно рад и уже стал думать о том, что мне не обязательно делать операцию и что я могу прожить с таким слабым сердцебиением до старости. Подобные мысли окрылили меня, хотя и были самыми глупыми из всего, о чём я думал в то время своей жизни. Мало-помалу я собственноручно вешал на свои уши лапшу и одновременно пытался надеть на глаза и розовые очки, чтобы не видеть происходящего и закрыться от реальности, с которой я ещё не был в силах смириться. Нам с МинКи было по двадцать лет, когда специалисты начали замечать в моем сердце новые, ещё более устрашающие шумы. Врачи заговорили о пересадке сердца, прогнозируя, что, возможно, совсем скоро придётся делать операцию, иначе я могу умереть. Именно в этом возрасте я очередной раз столкнулся нос к носу с реальностью. Как бы я ни старался и ни пытался оттянуть страшную операцию на как можно бОльший срок, - возможно, что на несколько лет, - моё сердце не делало отсрочки. Невыносимые боли сковывали моё сердце в тиски сначала каждую неделю, потом каждые три дня, а вскоре и вовсе каждый день. Лежа в больницах и на обследованиях, я сжимал собственные зубы с неистовой силой, дабы не показывать, какую сильную боль я испытываю на данный момент. Я скрывал эти мучения от врачей, от матери и, прежде всего, от МинКи, сдерживая просящиеся наружу слезы и говоря, что всё хорошо. По ночам, когда рядом со мной, уткнувшись в плечо, спал брат, я держал свою руку около области сердца и не мог остановиться от подступающих тихих рыданий. В тот момент я был несказанно рад, что у МинКи такой крепкий сон, и он не видит моих мучений. Каждую ночь мне казалось, что после нового укола боли в сердце, я засну крепким сном под названием «смерть». Так я мучился около года, тихо плача по ночам и моля Бога о том, чтобы он дал мне сил вытерпеть всё это и продолжить жить с собственным, пусть и больным, сердцем ещё несколько лет. Я шептал, и говорил о том, что готов вытерпеть любую боль - я к ней уже привык, - только, главное, чтобы не было никаких ухудшений, после появления которых врачи незамедлительно потребуют пересадку. Но хотя я обманывал врачей, я не мог обмануть аппараты, которые один за другим говорили о моих нестерпимых болях. Как-то раз я вогнал своего врача в гнев, обманывая о самочувствии. Я сидел в его кресле, уже почти мертвый, говоря, что всё хорошо, я в порядке. Прошло три месяца после моего двадцать первого дня рождения, когда с новым приступом боли в области сердца, я потерял сознание. Мой организм был не в силах стерпеть новую, более сильную, по сравнению с другими, волну необъятного мучения. Пришёл в себя я уже в больнице, подключенный к этим пищащим и неприятным аппаратам. - Доигрался, - только и сказал мне врач, покидая палату. После его ухода, ко мне зашли мать и МинКи. Глаза мамы были красными от слез, и я заметил, что всё время нашего долгого разговора, она не выпускала руку брата из своей, время от времени сжимая и разжимая её. И тут я понял – операция будет намного раньше, чем я предполагал. А после того, как из палаты вышла и мать, следуя недавнему примеру врача, мы с МинКи остались наедине. Помню, я долго, молча, всматривался в его нежное лицо, пытаясь запомнить эти приятные сердцу очертания. Перед глазами по сей день мелькает та последняя картина из прошлого, когда я видел своего брата ещё живым. Тогда мы очень долго разговаривали, шутили, смеялись. На какой-то момент я, да и, я уверен, МинКи, забыли о том, что нас ожидало. Я до сих пор ощущаю на своей щеке тепло его рук, когда он проводил ими по моему лицу. Те последние прикосновения, словно набитые на руку татуировки, остались на мне навсегда. Брат просто гладил меня по рукам, голове, а на самом деле – будто бы водил разгоряченным металлом, который оставляет после себя сильные, не подвластные заживлению, ожоги. - ДжонгХён, прежде чем уйти, я хочу тебе кое-что сказать. - Заговорил в тот день МинКи, с искренностью смотря мне в глаза. - Я люблю тебя намного дольше, чем тебе это могло показаться. Если честно, в тот вечер, когда ты признался мне, я любил тебя уже порядка двух лет. Наверно, это звучит очень странно, но первый зародыш моей любви к тебе появился уже в тринадцать лет. Не помню, как так вышло, но меня словно ударило током. Раз - и всё. Я не мог несколько дней спать и есть, я всё время ловил на себе твои взгляды и сгорал. Внутри меня, и правда, словно разгорался необъятных масштабов пожар, который я вроде хотел потушить, а с другой стороны желал, чтобы он горел вечность. МинКи на секунду замолчал, переводя дух, а я несмел нарушить то молчание, которое повисло над нами в палате. Слышался только неприятный писк аппарата, который снабжал моё сердце какими-то необходимыми веществами. Тогда, лёжа перед МинКи в полумертвом состоянии, я понимал – это последний раз, когда мы вот так разговариваем друг с другом. От этого осознания моё сердце вновь уколола неистовая боль. Я ещё сильнее сжал зубы, не желая показывать своих мучений брату. А тем временем МинКи достал из своего кармана ручку и листок, начиная что-то быстро писать. Он захотел записать собственные слова, оставляя адресованные мне строки на этом белом листе, чтобы я о них никогда не забыл. Но я и без этого сохранил бы их в своём подсознании, день за днём прокручивая, как киноплёнку, вспоминая так же и его прекрасное лицо. А та записка до сих пор хранится у меня в ящике, как напоминание, что всё, что случилось в прошлом, – не моё воображение, и не мой плохой сон (хотя, хорошего в нём было не меньше).«В день твоего признания мне, я уже знал, что в будущем мне предстоит стать смертельным донором. Если честно, я был рад такой судьбе с самого начала и ни разу об этом не пожалел. Я очень хочу быть твоим донором, потому что отдать своё сердце человеку, который сравним для тебя со всем миром - не на словах, а на деле - это самое неописуемое счастье, которое я только мог испытать в этой жизни. Но... я думал так до того момента, пока ты не признался мне в своих чувствах. Тогда я понял, что быть твоим донором - это ещё половина счастья. Настоящее счастье - это когда твои чувства взаимны. После услышанного признания я даже опешил. В моих легких словно перекрыли кислород, и когда я уже было хотел ответить на твоё признание, не смог этого сделать по некоторым причинам. Я просто не был к этому готов, да и не знал – стоит ли открывать свои чувства, если у нас никогда не будет счастливого будущего.Стоит ли мучиться от любви, думал я, сидя в палатке, задаваясь этим вопросом не один десяток раз, пока не пришёл к нужному решению, оглашать которое сейчас попросту не имеет смысла. Ты и так догадался, что я выбрал в ту ночь, размышляя о тебе и о своём донорстве. А потом все эти дни, которые мы проводили, как пара; все те ночи… Я благодарен за всё это судьбе, которая распорядилась с нами, с одной стороны, неумолимо жестоко, а с другой – так прекрасно. Когда ты узнал о моём донорстве, с моей души словно упал тяжкий груз, который, на тот момент, я носил на своих плечах порядка семи лет. Эти пройденные года казались мне не меньше, чем вечностью. Я всегда знал, что наше счастье не будет долгим и чувствовал за собой и своим молчанием сильную вину. Ты ничего не знал. Ты даже понятия не имел, что, проснувшись в один из дней, меня не будет с тобою рядом. Нет, сейчас ты не должен грустить и печалиться по этому поводу, потому что мой самый главный орган, наполненный любовью, будет твоим. Сохрани его, сохрани так, как бы ты хранил в своих ладонях мою любовь. И когда будет грустно, закрывай глаза и вспоминай меня. Уверен, ты тут же почувствуешь моё присутствие рядом с собой, и тебе обязательно станет легче. Прислушивайся к биению сердца, когда тебе не захочется жить. Навеки твой, МинКи».
МинКи передал мне втрое свернутый листок бумаги и нежно улыбнулся, вновь сцепляя пальцы наших рук. - Ну, вот и всё, брат. Он в последний раз поцеловал меня в губы, а я молча лежал, чувствуя, как внутри разрывается сердце, словно его рвёт на куски озлобленный хищник. В тот день МинКи сидел со мной, пока не подействовал мой наркоз и я провалился в глубокий сон без снов. По словам матери, мне кололи снотворное ещё три дня, а после – стали делать операцию. Не знаю, приснилось ли мне это, или я и вправду проснулся посреди операции и всего лишь секунду видел на соседней кушетке МинКи. Он лежал с плотно закрытыми глазами, а на его ещё слегка розоватых губах застыла блаженная улыбка. В тот миг мне показалось, что он спит и видит красочный сон. После этого я вновь отключился. С двадцати одного года во мне бьется сердце моего брата, и это самое странное ощущение, которое я только мог испытать за всю свою жизнь. Не описать словами то чувство, когда внутри тебя бьется сердце человека, которого любил ты и который так сильно любил тебя, почти всю свою жизнь думая о том, что ему придётся умереть. Только теперь я могу сказать, что не знал, каким на самом деле сильным и благородным был мой брат. Хотя, о благородстве тут дело даже не идет, просто для него это было само собой разумеющимся – отдать жизнь за человека, которого любишь. Я живу с сердцем МинКи уже тридцать лет. И я чувствую – всё это время он рядом. И всё-таки, наверно, это была судьба - встретиться нам в этой жизни, чтобы доказать силу своих родственных и любовных чувств. Но я до сих пор не могу понять, как так вышло, что его сердце было так идентично моему, а резус его крови, так идеально совпадал с моим?.. Разве это не странно? Неужели он и правда появился на этот свет только для того, чтобы вдохнуть в меня новую жизнь?..