Не жива

Вокруг – темнота, а в центре темноты – огромная колба. Колба не пуста: странная жидкость в ней светится зеленым, а в этой жидкости… … В этой жидкости, с расслабленным лицом, улыбкой на бескровных губах и тонким кольцом на безымянном пальце плавно покачивается она. У меня её лицо… И имя у меня тоже её, и воспоминания мои – её воспоминания, и даже свитер синий, который слабо греет меня сейчас, - и тот её. Только вот… Я – не она. Я это чувствую. Колба рядом, но рукой до неё не дотянуться. Ноги - босые. Пол нестерпимо холодный и, кажется, каменный. С каждым шагом, приближающим меня к огромной колбе, он становится всё холоднее и холоднее, и мои ноги чувствуют себя так, как кончик языка себя чувствует, зимой пытаясь лизнуть скрипучие опоры качели на детской площадке. Теперь – она рядом. Я могу провести по ледяному стеклу кончиками пальцев, могу прислониться к нему лбом и глубоко дышать, наблюдая за тем, как облачка пара рисуют каплями на запотевшей прозрачной стенке колбы. Я рассматриваю её. Её волосы ниже плеч, странным образом завитые на концах, покачиваются вместе с её телом в этой странной жидкости; их цвет – волшебный цвет – сейчас отдает зеленью из-за свечения воды в колбе. Я облизываю пересохшие отчего-то губы и двумя пальцами, не отрывая от девушки за стеклом глаз, сжимаю прядь своих синих, цвета самых низких глубин моря, волос. Украдкой кидаю на локон в пальцах взгляд. Свет от воды в колбе падает и на меня – и волосы мои точно такого же оттенка, как у девушки за стеклом. Мне хочется бежать обратно в темноту. И я бегу. Бегу прочь от этой колбы и девушки в ней, на которую я так похожа. Мне страшно. Я не поворачиваюсь, но понимаю, что колба не отдаляется - я всё так же могу прикоснуться к ней кончиками пальцев, стоит мне только повернуться к ней и вытянуть руку. Но я не повернусь. Мне слишком страшно. Я не знаю, чего я боюсь, но тело бьет мелкая дрожь, а руки трясутся, и, кажется, голос пропал. … А он, голос, был у меня вообще? Я чувствую её спиной – колба не отдалилась, хотя едва ли я увижу её, если обернусь. Темнота сгустилась так, что зеленый свет не способен более разгонять её, но мне и не нужно смотреть на колбу, чтобы вновь увидеть девушку за стеклом – её образ яркой картиной застыл перед глазами. На её груди, не прикрытой ничем, нет шрамов. Раз нет шрамов – значит, её сердце на месте. Если она мертва – а она, без сомнения, мертва – значит, она была живой, и её сердце осталось при ней. А моё сердце… Оно не моё. Оно мне чужое. Я… Ненавижу своё сердце. Оно бьется размеренно, но делает меня мертвой, просто находясь в моей груди. Ладонь ложится на то место, где оно, по идее, должно быть. Я слышу его, я чувствую, как оно бьется – ровно и сильно, не давая сбоев. Оно ледяное, хотя его текущая температура – тридцать шесть и шесть градусов по Цельсию, температура моего тела. Но оно ледяное! Я чувствую, что оно ледяное. Кусок ледяного железа в моей груди дарит мне жизнь. Оно качает кровь по венам до отвращения правильно, никогда не учащая и не сбавляя своего ритма, и мне кажется, что кровь, которая проходит через моё сердце, делает вены, по которым она струится, металлическими. Девушка за стеклом колбы - человек. Я не могу быть ей. У неё ведь есть сердце - живое, естественное, хотя уже и не бьется. Я не чувствую себя человеком. Я... закрываю глаза.

***

- Уже проснулась? – это первое, что слышу, когда вновь открываю глаза. Надо мной, склонившись, стоит Он – тот, которого любила она, и тот, которого всем своим металлическим сердцем люблю я. Он меня обнимает за замерзшие плечи; накручивает на палец тот самый локон моих волос, который я, испугавшись, во сне выпустила из пальцев, а ещё целует в щеку. Чёртово, чёртово сердце! Ты, чёртово сердце, не должно так размеренно биться. Ты должно сжиматься быстро-быстро, часто-часто, заливать щеки румянцем, чтобы он довольно усмехался. Чёртово, чёртово сердце! Как я тебя ненавижу… Это невыносимо тяжело – не чувствовать себя живой, но живой быть. Слезы текут так, что, наверное, комнату затопят скоро, и если бы Он не сжимал меня в объятиях, не гладил бы по волосам, то я бы, наверное, умерла бы от боли. Интересно, что у меня может болеть? Уж не сердце – точно. Но… Что тогда? - Я… Я зря согласилась на ту операцию. Лучше бы… - Лучше бы что? – хмурясь и отодвигая меня от себя, спрашивает он. Его руки по-прежнему лежат на моих плечах, и это то единственное, что не дает мне разреветься. – Лучше бы ты умерла? Одна рука как-то сама по себе сжимает одеяло, чтобы дрожь в теле унять, а голова в плечи втягивается. Я взгляд отвожу – боюсь посмотреть на Него. - Почему… Почему ты со мной, Грей? Я ведь уже мертва – сердце делает человека живым. Он усмехается, заставляя что-то дрогнуть во мне. Что может дрогнуть во мне? Не сердце – точно. - Глупая ты. Это не сердце, а душа делает человека живым. А твоя душа… - Грей мягко проводит по моим заплаканным щекам рукой, стирая слёзы. – Твоя душа… Он аккуратно смахивает каплю с моих ресниц и зачем-то подносит свою руку близко-близко к моему лицу. –…на кончиках моих пальцев. Соленая капля, скатившись с его указательного пальца, расплылась мокрым пятнышком на синей простыни.