Часть 1
20 августа 2015 г. в 10:05
— Знаешь, — бормочет Нейтан Прескотт, делая глубокую затяжку и, естественно, заходясь в кашле, — я свалю отсюда, когда всё закончится.
У него ресницы совсем светлые, а в серо-голубых глазах колючий страх перед тем, что будет дальше. Он и сам ничего не знает, ещё мальчишка совсем, а совета просит от такой же несмышлёной девочки, которая на днях набила татуировку прямо на ключице, а потом целый вечер плакала, думая, что скажет мать, когда увидит. У них по полу разбросана одежда, но он всегда торопливо натягивает трусы, после того как они закончат. Они курят по очереди, выдыхая потом дым изо рта в рот, но у них пальцы трясутся, а быть спокойными совсем не получается. Колфилд хочет лежать, смотря в потолок и не обращая, кажется, никакого внимания на всё вокруг, но музыка — такая, как она любит, он — такой, как она любит, и всё идёт прахом, разваливается её образ, и она прячет улыбку, утыкаясь носом в его шею. Она пытается быть взрослой, лёжа под одеялом в его комнате.
— Я вернусь в Сиэтл, это точно, — девушка встаёт с кровати и, голая, как будто ничего не стыдясь, но на деле заливаясь краской и стараясь не смотреть на себя в зеркало, поднимает с пола своё белье.
У неё ещё детская грудь, острые плечи, и вся она юная, свежая, только-только начавшая жить так, как живут взрослые. И она думает, что всё, теперь-то точно, раз и навсегда — она выросла. Макс Колфилд боится саму себя, она хочет выбросить полароид, который последний раз в руки-то брала месяц назад, но каждый раз, думая о том, что пора бы уже, одёргивает саму себя и идёт в свою комнату, доставая из коробки чуть потемневшие фотографии. У неё на них всё другое, как будто параллельный мир, как в «Матрице» или ещё какой фантастике, но на самом-то деле между Макс с белой карточки и Максин, застёгивающей сейчас лифчик, год, если не меньше. А она уже убегает от детства, как будто стыдно быть маленькой. Ещё не выросла, но уже не ребёнок. И так она боится застрять навсегда в неуклюжем теле себя 18-летней, незаконченной. Колфилд нагибается за одеждой, стоя в чужой, кажущейся неуютной комнате. Она пытается быть взрослой, но попытки проваливаются с треском.
Нейтан подходит к ней сзади и обнимает, накидывая на голые плечи свой синий бомбер. Он шепчет ей что-то на ухо, прикусывая иногда мочку, а потом зарываясь носом в тёмные волосы, вдыхая их аромат. Он сам ничуть не вырос за 3 месяца. Они тогда познакомились. Прескотт всё ещё болезненно худой. Он рассказывает ей иногда, как раньше он трахал других девчонок, хуже неё, и они водили своими пальчиками по его животу, очерчивая рельефный пресс. Но он-то виден не из-за того, что Нейтан качается или ещё что — просто у него даже жира нет, чтобы мышцы скрылись, стали незаметны. А он думает, что это хорошо, что так и надо, но у него лопатки уже видны даже под кофтой, а колени острые и покрасневшие. Иногда он лежит на кровати, смотря в потолок, убегая от головной боли, которая мучает его уже год или два, но нет, никаких врачей — только травка и вместе с ней же – вприкуску или следом — немного химических. Это лёгкая наркота, ничего же не будет. А ещё он становится таким тихим, когда проглатывает две или три белых гладких капсулы, не запивая водой.
— Ты одеваешься.
— Правда? — Макс разворачивается к нему лицом, застёгивая шорты. — Ты не врёшь, м?
Нейтан смеётся нервно, раздражаясь. У него всегда так. Он злится, а потом извиняется. Вот и сейчас он толкает её несильно, в шутку, но Макс падает, благо, кровать сзади. У неё уже синяки по всему телу — от губ, от зубов, от рук. А Прескотт ложится рядом и начинает щекотать её, снова расстёгивая бюстгальтер, снова спускаясь руками к её бёдрам. Макс уже сама не замечает, как он касается её пальцами. И вместо смеха — вздох, невольный, выпущенный случайно, а ей снова одновременно и стыдно, и хорошо. Потому что так ведь делают все, кто старше двадцати, да? Она пытается быть взрослой, потому что видела, как ведут себя люди, переставшие расти.
— Хватит. Мне ещё проект делать, понимаешь? — она пересиливает саму себя и привстаёт, целуя парня в уголок губ.
— Ну останься, Макс, — он тушит косяк, который всё это время не выпускал из рук, и целует её так, чтобы всякое желание уйти отбило. А Колфилд, уже привыкшая, не удивляясь, прекращает всё сама, царапая его грудь, и, вытирая пальцы о свои шорты, вставая. — Можно было просто сказать, что ты не хочешь. У меня уже весь живот в шрамах, ты задолбала.
Нейтан вскакивает с кровати, рывком подбегает к высокому, упирающемуся в потолок шкафу и выуживает с верхней полки запыленную коробку, в которой что-то звенит и бьётся о плотные стенки.
— Что это? — Макс перестаёт завязывать шнурки и, всего на секунду, застывает, удивлённо смотря на дрожащего от возбуждения Прескотта.
Она замечает, как подрагивают его прикрытые веки, как он, немного смущенно, улыбается. У него неприятная улыбка, гадкая, и как будто вымученная. Он всё делает вымученно, этакая флегма, невинная дева, затравленная и обиженная всем миром. А потом губы Нейтана перестают искривляться, уголки ползут вниз, и он смотрит прямо в глаза, как бы спрашивая «Что, блять, тебе надо?».
Прескотт садится прямо на грязный, в крошках, ковёр, и приглашающе похлопывает по месту рядом. Руки у него — Макс давно заметила, ещё когда ловила его кисти, которыми он чертил что-то в воздухе над их головами, — как у бедного пианиста с Монмартра: тонкие запястья, которые, кажется, вот-вот переломятся, изломанные линии на ладонях и удивительно длинные, бледные пальцы, с кожей, краснеющей на крупных суставах. А ещё они движутся резко, как бы силясь разрезать мир, в котором сам живет, искромсать его в клочья. Прескотт и сам всё так делает — отпугивающие, с какой-то незримой, непонятной злобой, пылающей в нём, но сдерживаемой всем вокруг. Всеми вокруг.
— Ну садись, Макс, — он вздыхает, поднимая на неё затуманенный взгляд колючих серо-голубых глаз, — мы не задержимся, я всего лишь хочу поиграть немного. Можно?
Колфилд нечего делать — она хмыкает и слезает с невысокой табуретки, на которой сидела секунду назад, закинув ногу на ногу, завязывая тонкие шнурки на своих белых оксфордах. Когда Макс наконец находит самое удобное место на примятом ворсе, Нейтан смотрит на неё какое-то время очарованно, а потом, сомневаясь в правильности даже не своих действий, а своей жизни, целует девчонку с каре в щёку, превращая всё вокруг в какой-то затерянный детский мир, доставая из коробки крупные яркие бусы с большими полированными камешками, науженными на совершенно бесцветную льняную нить. Колфилд смотрит на сидящего близко-близко мальчишку с острым подбородком и непослушной прядью, лезущей на глаза, и ерошит его сухие, ломкие русые локоны, а после поворачивается спиной и убирает с шеи короткие волосы. Она пытается быть взрослой, но детство так чарующе недалеко отошло.
— Будешь наряжать меня? — Макс давится смешком и по её немного веснушчатым плечам проходит дрожь.
Вместо ответа Прескотт целует нежную молочную кожу, покрытую короткими светлыми волосками, и застёгивает бусы на Колфилд.
— Не смотри в зеркало, — Нейтан закуривает новый косячок, и, машинально разрывая болезненными руками облако дыма, добавляет: — Ты такая замечательная, если честно.
— А ты маленький, знаешь? — у Макс внутри вспыхивает всё от какого-то негодования и восторга одновременно. Она пьянеет от сладковатого запаха, разливающегося по комнате, и кладёт голову на голые ноги Прескотта. — Ты совсем не боишься жизни впереди, да? Но ты думаешь, она уже наступила, правда ведь?
— Наверное, — Нейтан пожимает плечами. Ему всё равно, что бормочет Макс — он может смотреть на её двигающиеся губы вечно. Это своеобразный тренинг — удержаться от поцелуя.
— А что, если есть ещё мы? Ну, совсем другие, а? — Колфилд как будто сама курит крепкую марихуану. — И знаешь, вдруг я, только другая я, тоже думаю о будущем, а ты, но в каком-нибудь чужом мире, тоже уже живёшь так, как будто твоё будущее наступило? И, представляешь, что если мы враги? Или просто недруги?
— Мне больше нравится, когда ты лопочешь о том, как тебе нравится цифровая фотография, — Прескотт делает глубокую затяжку и держит дым внутри себя дольше, чем нужно, засекая, — перед глазами плывут круги, а цвета становятся мягкими и как будто полупрозрачными.
— Но всё же, Нейтан, ты так беззаботен. Мне хочется повзрослеть, а тебе не помешало бы.
Макс Колфилд обнимает саму себя, смотря на космос, расплывающийся бесконечной глубиной по невысокому потолку в комнате мужского общежития. Она пытается быть взрослой, но мир вокруг как будто так и не смог постареть с самого своего рождения.