Танцующая во сне

Wirst du mich nie verstehen? Wirst du denn nie verstehen? Hast du noch nie gesehen... wie meine Augen glitzern? Неужели ты никогда меня не поймёшь? Неужели никогда уже не поймёшь? Неужели ты никогда ещё не видел... Как блестят мои глаза?

Клара сидела у окна, любуясь ледяными узорами, которые, как паззл, складывали на стекле снежинки. Не раз протягивала она руку, чтобы коснуться его и обвести кончиком указательного пальца полупрозрачные завитки, но каждый раз рука бессильно опадала. Клара до сих пор не могла поверить в то, что эти руки принадлежат ей — не более чем обтянутые кожей кости, с набухшими, похожими на тонких змей венами, с россыпью «маргариток смерти», как иногда изысканно называют старческие пигментные пятна. Она положила руки на подлокотники инвалидного кресла, разглядывая их, как что-то чужеродное. Распухшие пальцы едва двигались — в конце концов артрит добрался и до них. Ноги Клара прятала под пледом, не желая видеть то, во что он превратил их, но они снова и снова напоминали о себе тупой щемящей болью. Она вяло подумала, что стоит принять лекарство, но поняла, что не в силах отвести взгляд от снежных полотен на стекле. Это подождёт. Скоро придёт сиделка и даст ей таблетку, а затем осторожно нанесёт мазь на её изуродованные конечности. С каждым разом это помогало всё меньше. Фонарь перед её окном мигнул и погас, и темнота рождественской ночи хлынула в образовавшееся пространство, заполняя его чёрной пеленой, в которой, как крохотные жемчужинки на тёмной ткани, поблёскивали снежинки. Узоры на стекле пропали, и вместо них Клара видела только своё отражение. Она испытала желание отвернуться, но альтернативой было только зрелище скучной, до зевоты обыкновенной комнаты с аляповато украшенной искусственной ёлкой. Поэтому Клара смотрела на себя — на сморщенное лицо, которое словно бы притягивал к земле невидимый магнит, с безвольным правым уголком рта, оставшимся после небольшого удара, на выцветшие глаза и истончившиеся губы, которые едва прикрывали передние зубы, на крашеные в попытке замаскировать седину в русый цвет волосы, поредевшие, с просвечивающей сквозь них чуть розоватой кожей. Она печально улыбнулась половинчатой улыбкой, отчего складок на её лице стало ещё больше. Фонарь упрямо мигал, пытаясь отогнать атаковавшую со всех сторон тьму. Её было так много — каждый угол и щель в мебели, каждая планета, вся Вселенная, всюду была тьма — и он был один против этой тьмы, такой же упрямый, не желающий гаснуть... Клара с волнением наблюдала, как фонарь возвращает себе былую яркость. В его ослепляющих вспышках ей чудился знакомый ритм, мелодия, которую нельзя ни с чем перепутать, которую она не смогла забыть даже много лет спустя. Знакомый гул пульсировал внутри неё и, когда с последней вспышкой фонарь наконец загорелся, она жадно наклонилась вперёд, ожидая увидеть знакомые очертания синей полицейской будки. Но, конечно же, под фонарём ничего не было. Ничего и никого. Клара откинулась назад на спинку кресла — на разочарование сил не оставалось. Боль грызла суставы мучительнее, чем когда-либо ещё. Она прикрыла глаза. На что она надеялась? Он не показывался все эти годы — так почему должен сегодня? Только потому что сегодня Рождество? Глупая, глупая старуха... Она бы всё равно уже не смогла бы путешествовать с ним — смешно, ведь она не может пройти и двух шагов по своей квартире. Да и не решилась бы Клара показаться ему такой — дряхлой, больной, беспомощной, злой карикатурой на ту тёмноволосую своенравную девчонку, которая обнимала его, давала ему пощёчины, предавала его и снова обнимала, сидела у его постели и держала его за руку... Клара задрёмывала и её голова опускалась всё ниже на страшную своей худобой грудь. Против воли она представляла, что он всё же пришёл — она видела его так ясно, будто он и правда был здесь, жёлтый свет ламп окрашивал золотом его седые кудри, крошечный зелёный камушек на его кольце ловил блики огоньков на ёлке, а его глаза переливались серебром. Клара смущалась своего нынешнего облика и поглаживала пальцами щёку, словно пыталась стереть с лица следы прошедших лет. Он опустил на её голову корону из цветной фольги и произнёс: - Для меня ты всегда выглядишь одинаково, Клара Освальд. Когда они вместе взорвали праздничные хлопушки, она загадала желание. Когда конфетти рассыпались по ковру, Клара снова ощутила себя молодой, гибкой и сильной, с гладкой кожей и густыми локонами каштановых волос. Она встала с кресла, легко и безболезненно, приподнялась на цыпочки и оставила мягкий поцелуй на его щеке. Он посмотрел на неё растерянно и немного испуганно, и Клара успокаивающе улыбнулась в ответ. Он взял её маленькую ладошку в свою и потянул за собой: - Пойдём, всё время и пространство ждут тебя! Они побежали, вприпрыжку, как дети, и Клара смеялась от счастья, задыхаясь и хватая ртом ледяной воздух, чувствуя на своём лице ласковые прикосновения тысяч снежинок. Синяя полицейская будка стояла под фонарём, ожидая их. Клара выпустила его руку и закружилась, раскинув руки, переступая ногами и делая замысловатые па. Снег обжигал лодыжки и путался в её волосах, ветер трепал лёгкую ночную сорочку, и Клара не останавливалась, хотя мир перед глазами уже расплывался, и улыбка не сходила с её лица... Сиделка обнаружила Клару чуть позже, раскинувшуюся в кресле, с бессильно обвисшими руками и полуприкрытыми глазами. «Второй удар, должно быть», - подумала она, стараясь не смотреть на её лицо, словно бы разгладившееся, с навеки застывшей на нём, будто скованной морозным дуновением, настоящей улыбкой.