The giggle at a funeral.

***** My lover's got humour, Моя возлюбленная обладает чувством юмора, She's the giggle at a funeral, Она как смешок на похоронах — Knows everybody's disapproval, Ей знакомо всеобщее неодобрение. I should've worshipped her sooner. Я должен был поклоняться ей раньше. © Hozier - Take me to church ****** - Чанёль-а, улыбнись Ифаню и Лухану, разве ты не видишь, как они рады тебя видеть? Чанёль смотрит на сидящих перед ним парней, затянутых в парадные костюмы, и старательно выдавливает из себя улыбку. Мама облегченно вздыхает и поворачивается к господину Ву, что-то оживленно шепча ему на ухо. Наверно, радуется, что все прошло намного легче и проще, чем она себе представляла. Пак вновь переводит взгляд на Ифаня и Лухана и пытается представить себе, на что будет похоже их совместное проживание в одном доме. У Ифаня холодное удивительно красивое лицо, высветленные волосы и бесстрастные темные глаза, которые смотрят на Чанёля безучастно, будто он пятно на выбеленной штукатурке. Лухан, напротив, кажется более дружелюбным и открытым, у него большие, красиво очерченные карие глаза, миловидные черты лица, и Паку с трудом верится, что из сыновей мистера Ву он является старшим. Лухан одергивает на себе галстук и неловко толкает в бок продолжающего молчать Ифаня. Тот что-то бормочет себе под нос и берет в руки стакан с соком. Пак невольно скользит взглядом по его рукам: у Ву большие ладони с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Мама, кажется, настолько увлечена флиртом с мистером Ву, что не обращает никакого внимания на напряженную атмосферу за их столиком. Чанёль негромко кашляет и с хрустом ломает принесенную хлебную палочку, отправляет ее в рот и начинает пережевывать нарочито медленно и тщательно. Так громко, что ему кажется, что хруст слышно даже за соседними столиками. Известие о том, что его мама собирается выйти замуж за начальника отдела консалтинга в компании, где она работала рядовым менеджером, не стало для него чем-то шокирующим и из ряда вон выходящим. Мать старательно скрывала от него свой роман, пряча цветы и подаренные конфеты и вдохновенно вешая лапшу на уши про вечерние совещания и ночевки у старой подруги. Чанёль делал вид, что верит ее выдумкам и не замечает того, что мама возвращается домой со светящимися глазами и радостная до неприличия. Он был счастлив, что впервые после смерти отца пять лет назад она выглядит живой и по-настоящему счастливой. Он даже был готов к тому, что вскоре ему придется называть загадочного мистера Ву «папочкой» и притворяться, что его радуют его старательные попытки подружиться. Он уже представлял их первую неловкую встречу и даже приготовил слова приветствия, смешную шутку про галстук и немного порепетировал перед зеркалом выражение лица, чтобы как можно натуральнее изобразить удивление, когда мама сообщит ему о своем романе. В реальности все оказалось намного прозаичнее. Никаких ужинов дома и неловкого молчания, Ву просто заехал за ним в школу на «Мерседесе», затолкал в машину, где уже сидела смущенная мать и два беззастенчиво глазеющих на него парня приблизительно его возраста в форме дорогого частного лицея, привез всю компанию в элитный итальянский ресторан и, отдав официанту распоряжения, без обиняков сообщил Паку, что собирается жениться на его матери, и вскоре они будут жить вместе, в новом доме, который он уже успел приобрести в тихом пригороде Сеула. И что совершенно не ждет, что Чанёль будет считать его новым папочкой. - Я вдовец, и у меня двое детей, - сказал Ву, указывая на сидящих рядом с ним парней. Пак, молча слушавший, как тот спокойно и без ненужных сантиментов говорит с ним о главном, невольно проникся к господину Ву уважением. Ему нравился этот решительный китайский мужчина, говорящий по-корейски без какого-либо акцента. Ву тем временем продолжал: - Я не требую от тебя, чтобы ты любил их или считал своими братьями. – Ифань еле слышно хмыкнул и слегка закатил глаза. – Просто постарайтесь ужиться между собой и не портить нам с Минён жизнь своими постоянными ссорами и драками. Я не любитель подростковых драм, понятно? Мама покраснела и мягко коснулась ладони мужчины, лежащей на столе. Ву замолчал и повернулся к ней, слегка щурясь. И неожиданно улыбнулся, искренне и очень ласково. И Чанёль отчетливо понял, что Инхан Ву настроен абсолютно серьезно. А значит, вскоре ему придется делить кров с ним и с двумя его сыновьями, которые, казалось, не проявляли никакого интереса к происходящему. Интересно, они вообще знают корейский, думает Пак, вновь косясь в сторону молчащего Ифаня. Тот ставит на стол стакан с минералкой и внезапно говорит на чистом корейском: - Дырку просверлишь. Лухан хихикает и толкает его в бок. Чанёль невольно сжимает в руках хлебную палочку, и она крошится на алую скатерть, а Ифань наклоняется к нему ближе и, хмыкнув, насмешливо говорит: - Хочешь, я буду называть тебя «братиком»? Я могу поделиться с тобой роботами-трансформерами или своей коллекцией марок. Хочешь этого, дружок? - Мама твоя милая, - добавляет Лухан и улыбается. По-мальчишески ярко, и Чанёль в очередной раз отстраненно думает, что тот выглядит слишком юным для своего возраста. – Мы ожидали, что отец связался с какой-то сукой, которая хочет вытянуть из него все деньги, и уже готовились хорошенько подпортить ей жизнь. – Он косится в сторону смеющейся матери Пака и заканчивает: – Но, кажется, она действительно любит папашу, а не охотится за его банковским счетом. - Или большим членом, - хмыкает Ифань. Лухан цокает языком и вновь толкает его локтем. - Следи за языком, придурок. Чанёль смотрит на них и чувствует, как уголки губ невольно дергаются вверх, расплываясь в улыбке. Он опирается локтями на стол и, понизив голос, говорит: - Я не буду называть вас «братиками». Меня скорее стошнит прямо на эту дорогущую скатерть. - Тогда блюй на ковер, он, судя по всему, еще дороже, - мирно советует Ифань. Он смотрит на Чанёля насмешливым, но добрым взглядом. И Пак думает, что определенно подружится с новоприобретенными членами семьи. Они импонируют ему тем, что тоже не строят иллюзий и не пытаются играть в «крепкую семью». Никаких фальшивых родственных уз, только чистое дружеское расположение. - Ты забавный, - заявляет Лухан и слегка пинает его ногой под столом. Чанёль толкает его коленом и спрашивает Ифаня, аккуратно разрезающего на кусочки только что принесенную пиццу: - В вашей семье все такие, с прибабахом? Ву кладет нож на тарелку и поворачивается к Лухану. Они обмениваются понимающими взглядами, и Ифань цокает языком, складывая руки на груди. - Ох, ты даже себе не представляешь, насколько. Скоро у тебя будет отличная возможность познакомиться со всеми. Лухан беззастенчиво смеется в голос. Мама отвлекается от разговора с мистером Ву и радостно шепчет ему на ухо, так громко, что ее голос доносится даже до сидящего поодаль Пака: - Смотри, дети уже нашли общий язык. Разве это не здорово? Тот что-то одобрительно отвечает, но Чанёль уже его не слушает. Он берет в руки горячий кусок пиццы и, дуя на нее из всех сил, отстраненно думает о том, что же значили последние слова Ифаня и смех Лухана, лукаво поглядывающего на него из-под полуопущенных ресниц. Чертовы китайские идиоты. Они даже начинают ему нравиться. ***** - Блядь, - в сердцах ругается Чанёль, глядя на поправляющего волосы перед зеркалом Ифаня. – Объясни мне на милость, почему я должен идти вместе с вами на похороны какой-то бабушки Ли? Я же даже ни разу в жизни ее не видел! - Видел, – меланхолично отзывается Лухан и заботливо поправляет его неаккуратно завязанный галстук. Его изящные пальцы ловко распутывают кривоватый узел, и он спокойно добавляет: - Она была на свадьбе Минён и отца. И на дне рождения дядюшки Чан. - Кто такой дядюшка Чан? – Лухан одергивает галстук, и Пак благодарно кивает. Ифань хмыкает и серьезно заявляет: - Муж тетушки Чан, племянник дедушки Ли и троюродный брат Бао Лин. Так тебе будет яснее? Что имел в виду Ифань во время их первой встречи в ресторане, Пак понял, когда наступил день свадьбы, и мистер Ву повел его мать к алтарю. Мама была на редкость красивой в пышном белом платье, и Чанёль невольно подумал, что последний раз видел ее такой счастливой только тогда, когда отец был жив, во время их последней годовщины. К горлу подкатил горький комок, и Пак был искренне благодарен Лухану, который пихнул его ботинком в голень и прошептал, чтобы он перестал стоять с такой рожей, будто только что перед его носом убили маленькую собачку. А потом началось празднество, и Пак понял, что это форменный пиздец. Цензурных слов у него просто не нашлось, потому что к нему хлынула целая толпа галдящих, говорящих и обнимающих его людей, которые наперебой что-то орали ему в ухо, хлопали его по плечу и называли ему свои имена. Чанёль сбился уже на пятом госте и беспомощно покосился на стоящих в сторонке Ифаня и Лухана, которые смотрели на все происходящее с нескрываемым весельем и, не сдерживаясь, смеялись в голос. «А я тебе про что говорил», - будто сообщали ему глаза Ифаня. Оказывается, в придачу к мистеру Ву и его сыновьям прилагалась еще и многочисленная китайская родня, которая жаждала как можно скорее узнать о Чанёле всю-всю-всю интимную и не очень информацию, познакомить его со своими краснеющими дочерями с намекающими словами: «Это наша Сунь А, такая красавица растет, кстати, у нее нет молодого человека, не хотите ли с ней полюбоваться садом?», рассказать ему о себе, узнать, правда ли его мать познакомилась с мистером Ву на работе, подружился ли он с Луханом и Ифанем, а если подружился, то не знает ли он, есть ли у них дамы сердца, ведь «у Сунь А есть сестра, ты только посмотри, какая милая девушка, как думаешь, Лухану такие нравятся?» Чанёля хватило только на то, чтобы вымученно улыбаться, мямлить себе что-то под нос и молиться, чтобы все происходящее закончилось как можно скорее и больше не повторялось никогда. Кстати, Сунь А была совсем не в его вкусе, и остальные настойчиво подсовываемые девушки тоже. Но это было лишь началом. Потому что теперь он также стал частью семьи Ву, и потому новоприобретенные китайские родственники жаждали видеть его на многочисленных семейных встречах. Крестины, дни рождения, свадьбы, а теперь еще и похороны - Чанёль понятия не имел, кто все эти люди и кем они ему приходятся, но правила хорошего тона и уважение к отчиму требовало от него проявления интереса к жизни его многочисленной родни, и Пак покорно натягивал на себя парадный костюм, надевал тесные лаковые ботинки и несколько часов топтался в компании Лухана и Ифаня в каком-нибудь темном углу, прячась от очередных «родственников» и избегая их попыток с ним пообщаться. - Ты к этому привыкнешь, - как-то раз сочувственно заявил Ифань и протянул ему бутылку виски, которую стащил с пышно накрытого праздничного стола. В тот день они отмечали день рождения сестренки Ван или тетушки Ван – Чанёль запутался и перестал что-то соображать после третьего тоста на китайском. Лухан откусил от куриной ножки и согласно кивнул. - Главное, делать подходящее случаю выражение лица и избегать называть имена. Я всегда говорю: «Извините, пожалуйста». - Я предпочитаю: «Простите, а вы…», - добавил Ифань, и они радостно захохотали, чокаясь виски и приобнимая Пака с двух сторон за плечи. Чанёль тяжело вздохнул и мрачно подумал, что хорошо говорить об этом, когда встречаешься со всеми этими людьми практически всю свою жизнь. В тот вечер он впервые напился в хлам. И, кажется, наблевал прямо в камин гостиной тетушки Ван. Они приезжают в небольшую католическую церковь, где уже собралась целая толпа людей, одетых в черное. Мирно дремавший на заднем сидении Ифань громко зевает и неожиданно серьезно говорит, постукивая костяшками пальцев по стеклу машины: - А мне нравилась бабушка Ли. Почему-то она считала меня геем и не пыталась подсунуть мне очередную унылую воблообразную девчонку. - Воблообразную? – переспрашивает Лухан, ловко разворачиваясь и паркуя машину на свободном месте. Ифань приглаживает спутанные волосы и кривится: - Это такие, которые очень тощие и с надменным выражением лица. И от которых вечно воняет парфюмом за пару километров. - Такие, как ты, - говорит Чанёль. Лухан смеется и дает ему «пять», а Ифань несильно толкает его локтем и вздыхает: - Хватит ржать. Сейчас мы должны выйти и сделать максимально скорбное выражение лица. Особенно ты, Цанле. - Я же ее даже и не знаю, - бормочет себе под нос Пак, осторожно выходя из машины. Лухан хлопает дверцей и пожимает плечами. - Никого это не волнует. Положено – значит, положено. Добро пожаловать в отвратительный взрослый мирок. Он выпячивает губу и, поморщившись, напускает на лицо торжественно-грустное выражение. Чанёль невольно поражается его недюжинным актерским способностям и старается повторить, опуская глаза и хмурясь. На самом деле, несмотря на весь внешний цинизм, ему жаль, что эта, судя по обрывкам разговоров матери и мистера Ву, неплохая пожилая женщина покинула этот грешный мир. Жаль, что все происходящее больше напоминает театрализованное действие, нежели прощание с усопшим. Пак идет по мраморным ступенькам церкви и торжественно кивает всем встречающимся на его пути людям, которые так же облачены в черное и, скорее всего, как и он, понятия не имеют, что за человек была покойная бабушка Ли. Для них это просто официальное мероприятие, которое надо отсидеть, чтобы не показаться невоспитанным чурбаном, и наверняка в душе почти никто даже не скорбит по ушедшей женщине. Почему-то Пак думает о том, что сама госпожа Ли хотела бы другие похороны, такие, где собрались бы люди, для которых она была действительно важна и значима. Для которых было бы важно проводить ее в лучший мир достойно. Перед глазами вновь возникает старая церковь недалеко от дома, заплаканная серая мама, и становится больно. Чанёль сглатывает и встряхивает головой, силясь избавиться от плохих воспоминаний, которые под влиянием торжественно-гнетущей обстановки, запаха ладана в церкви и гула голосов под ее сводами оживают, царапая душу изнутри. Лухан бросает на него быстрый взгляд и, видимо, что-то поняв, легко треплет его по плечу. Чанёль поднимает на него глаза и благодарно кивает. Ву хлопает его по плечу еще раз и показывает на его место между какой-то пожилой дамой в нарядной черной шляпке с вуалью и парнем приблизительно его возраста, чинно сложившим руки на коленях и смотрящим на трибуну, где пожилой священник вот-вот должен начать отпевание. Чанёль протискивается между сидениями и, случайно задев женщину коленом, вежливо извиняется и кивает. Та в ответ поджимает морщинистые губы, густо намазанные алой, совершенно не подходящей случаю помадой и издает презрительное хмыканье. Пак садится и чувствует на себе внимательный взгляд парня, настолько пристальный, что он не выдерживает, поворачивается к нему и встречается с ним глазами. Тот слегка щурится и неожиданно улыбается, стреляя глазами в сторону пожилой дамы, расправляющей юбку на коленях. Затем корчит рожу и одними губами говорит: - Старая сука. Чанёль удивленно моргает и чувствует, как уголки губ поднимаются вверх. Сосед хочет сказать что-то еще, но тут звучат громкие звуки органной музыки, и священник начинает свою речь, громким, раздающимся эхом над сводами церкви голосом. В помещении пахнет жженым воском и ладаном, речь священника монотонная и убаюкивающая, и у Пака начинают слипаться глаза. Он слегка зажмуривается и щипает себя за колено, силясь справиться с накатившей на него зевотой. Чанёль косится взглядом в сторону пожилой дамы: та украдкой смотрится в зеркало, поправляя размазавшуюся помаду. Вот лицемерная сука, невольно думает Пак, испытывая невероятное желание выбить зеркальце у нее из рук. А еще строит из себя рафинированного интеллигента. - И сейчас пару слов о покойной скажет ее близкий родственник, господин Ву Шиан, - говорит священник и, сойдя с трибуны, выжидающе смотрит на первый ряд. Чанёль вытягивает шею и видит, как со стула поднимается потный невысокий человечек, затянутый в плохо сидящий на нем черный костюм, мятый, будто изжеванный коровой. Человек подходит к трибуне и, вытерев рукавом выступивший на лбу пот, торжественно говорит: - Бабушка Ли была прекрасным человеком… У него высокий, визгливый и неприятный на слух голос. Пак морщится, а пожилая дама прячет зеркало в сумку и вновь напускает на себя выражение фальшивой скорби и печали. - Я знал ее очень хорошо, и поэтому… Внезапно он слышит рядом сдавленный, но достаточно громкий смешок. Чанёль вздрагивает и поворачивается на звук: его сосед сидит, прикрыв рот ладонью и тихо смеется, глядя на разглагольствующего Ву Шиана. - Смеяться на похоронах плохо, - неожиданно для самого себя заявляет Пак, вопреки своим словам ощущая, как душа наполняется нескрываемым интересом и чем-то, похожим на восторг. Парень наклоняется к нему вплотную и доверительно говорит: - Этот парень видел бабушку Ли всего один раз в жизни, а говорит сейчас о ней так, будто она нянчила его в колыбельной, когда он был маленький и пачкал какашками подгузник. - От него пахнет легким травяным одеколоном и мятной жвачкой, а жаркое дыхание обжигает кожу. – Его просто заставили пойти и сказать речь, потому что дети бабушки Ли из-за отмены рейса не смогли вовремя вылететь из Пекина, а в похороны было вбухано столько денег, что отменить их нельзя. - Разве это не забавно, когда речь на похоронах произносит не близкий человек, а какой-то малознакомый придурок, от которого несет потом на два квартала. Пак не выдерживает и тихонько прыскает. Пожилая дама неодобрительно косится на них и сквозь зубы цедит: - Отвратительно. Ничего святого! - А еще это очень грустно, потому что это не похороны, а фарс, - парень качает головой. Его рука слегка соскальзывает Паку на колено, и почему-то Чанёля слегка ведет от подобной полуинтимной близости. – Потому что по-настоящему близкие люди сейчас в аэропорту и не могут вылететь из-за бури, но зато здесь сидит толпа лицемеров и делает вид, будто им есть до этого какое-то дело. – Его светло-карие, красиво очерченные глаза темнеют, и парень цокает языком. – Честное слово, пусть меня лучше просто закопают без должных церемоний, чем в компании таких уродов, как мы с тобой, которые только и знают, что ее имя. - Когда она была живой и здоровой… - выступающий картинно морщится. Сосед Чанёля закатывает глаза и тихо фыркает: - Хочет расплакаться, но актерских способностей не хватает, - поясняет он и слегка толкает Пака в бок. – Сейчас явно будет закругляться. Потому что слова кончились, а в зале всех ждут аппетитные закуски и алкоголь. - Ты так хорошо знаешь всю эту подноготную, - сейчас, когда он сидит практически вплотную, Чанёль может разглядеть его лицо. Слегка несовершенные, но гармонично сочетающиеся черты лица, тонкие, красиво очерченные губы, бледная кожа, крашеные в светло-рыжий цвет волосы. И светло-карие глаза, яркие, живые, как любит говорить его мама, с «искорками». Парень слегка разводит руками и кивает на трибуну, где пропотевший практически насквозь мужчина неловко спускается вниз под скупые аплодисменты собравшихся, спотыкаясь и едва не падая на священника. - Меня частенько приглашают на подобного рода сборища. С тех пор, как мать вышла замуж за господина Ву. - Забавно, - ухмыляется Чанёль. – Моя мать тоже вышла замуж за господина Ву. - Я надеюсь, что это разные Ву, - качает головой собеседник. – Иначе будет очень неловко. Он снова улыбается и протягивает Паку руку: - Бён Бэкхён. - Пак Чанёль, - отвечает Пак, принимая рукопожатие и невольно скользя взглядом по ладони Бёна. У него длинные красивые музыкальные пальцы и тонкие запястья, и почему-то Чанёль ловит себя на мысли, что ему хочется провести пальцем по тонкой светлой коже, дабы почувствовать бьющийся под ней пульс. - Приятно познакомиться, - учтиво кивает Бэкхён и ухмыляется. – При таких весьма специфических обстоятельствах. Священник объявляет начало похоронной процессии и просит всех собравшихся стать по парам, чтобы колонна выглядела сплоченной и организованной. Бэкхён крепче сжимает его руку в своей и говорит: - Что, Пак Чанёль, составишь мне компанию и проводишь бабушку Ли в последний путь? А потом пропустишь рюмку за упокой ее души, потому что человеком она действительно была хорошим. Только почему-то всех подряд подозревала в гомосексуализме. - Ты не первый человек, который мне об этом говорит. Бэкхён хмыкает и встает, дергая его за руку на себя. - То, что я держу тебя сейчас за руку, ей бы явно понравилось. Пожилая соседка Пака смотрит на них возмущенным взором и уже было открывает рот, дабы сказать что-то колкое и наставительное, но Бён ее опережает, очаровательно улыбаясь: - Мадам, прошу вас, воспитательные речи оставьте при себе. Я ничего не хочу слышать от лживой старой клячи, которая наводит марафет во время чужих похорон. Меня, знаете, от лицемерия немножко проблевывает, не хочу сделать это на вашу омерзительную юбку с кружевами. Дама смотрит на него ошарашенным взглядом, округлив глаза и некрасиво открыв рот, видимо, не в силах что-то ему ответить. Чанёль давится смехом и думает, что встреча с Бён Бэкхёном на похоронах бабушки Ли - это самое веселое, что приключалось с ним за последнее время. Он искренне желает, чтобы на небе ей было хорошо. Чтобы рейс из Пекина прилетел как можно раньше, чтобы близкие ей люди смогли проводить ее в последний путь. И чтобы противная дама в вычурной шляпке сидела с таким видом как можно дольше. Уж слишком хорошо она вписывается в происходящий фарс. ****** Второй раз он встречает Бён Бэкхёна на чьем-то юбилее. На чьем, Пак забывает сразу же, когда произносит подходящие случаю поздравительные слова и получает от именинницы, пожилой китаянки в дорогом синем платье, поцелуй в щеку и что-то шаблонно-благодарное. Вроде Ифань говорил, что она приходится мистеру Ву троюродной кузиной, Чанёль точно не помнит. Он замечает знакомую рыжеватую макушку, виднеющуюся возле столика с закусками в дальнем уголке сада, и, что-то пробормотав говорящему ему о чем-то Лухану, идет в сторону Бёна. Тот, словно почувствовав его взгляд, оборачивается и, увидев Пака, безмятежно улыбается. - Так и знал, что встречу тебя здесь, - заявляет он и откусывает от большой тарталетки с салатом. Чанёль пожимает плечами и хмыкает: - Как я мог пропустить день рождения такого близкого для меня человека! Они переглядываются и синхронно смеются. Потом Бён, оглядываясь, забирает с одного из столиков бутылку коньяка и тянет Пака за собой, куда-то вглубь сада. - Я только что слышал разговор тетушки Сон с именинницей, – поясняет он. – Они называли тебя «милым молодым человеком» и «пасынком самого Инхана» и гадали, не обратишь ли ты внимание на кого-то из их старших дочерей, - Бэкхён корчит гримасу и закатывает глаза. – Я даже как-то испугался, что они схватят тебя за руки, заведут в темный угол и изнасилуют, дабы ты не смог отвертеться. - Неудачный опыт? – они останавливаются у небольшого искусственного пруда. Бэкхён ставит бутылку на землю и, слегка морщась, стаскивает с ног тесные лаковые ботинки: - Я сразу сказал, что я пассивный гомосексуалист, который предпочитает больших афроамериканцев. Кости мне до сих пор перемывают, но больше ни с кем не пытаются познакомить. С Бэкхёном как-то удивительно легко и просто. Настолько, что Пак, не колеблясь, скидывает со ступней неудобные парадные туфли и носки, садится на мостик и свешивает ноги вниз. Прохладная вода приятно холодит кожу, и Чанёль прикрывает глаза, подставляя лицо солнечным лучам. - А что на это сказал твой отчим? Бэкхён поднимает бутылку и делает большой глоток, зажмуриваясь. Потом передает ее Паку и расслабленно отвечает: - Он отличный человек и отнесся к ситуации с должным юмором. Что-то сказал про то, что наследников теперь можно не ждать, и он все завещает любимому мопсу. Мой отец отреагировал бы на это совсем по-другому. Его голос становится тише, будто теряя свою жизнерадостность и яркость. Бэкхён наклоняется и болтает в воде ногами, сжав руки на коленях. - Он был занудным и деспотичным, - внезапно добавляет он, - но я все равно очень по нему скучаю. Очень сильно… Дорогой коньяк обжигает язык, и Чанёль слегка зажмуривается и выдыхает, чувствуя, как алкоголь стекает по пищеводу. Перед глазами вновь появляются серые кадры из прошлого, и он внезапно признается, ставя бутылку на мостик и поворачиваясь к Бёну так, что может увидеть блики, играющие на его спутанных вьющихся волосах: - Я тоже скучаю по своему отцу, - выходит коротко и сухо, хотя на самом деле слов очень много, и они так и рвутся наружу. Он хочет сказать, о том, как было больно раз и навсегда потерять близкого человека. О том, как невозможно наблюдать за тем, как мать с каждым днем будто угасает и превращается в бледную тень того человека, который совсем недавно был абсолютно, бесконечно счастлив. О том, какое это было облегчение, когда мать встретила господина Ву и наконец-то перестала напоминать призрак, когда ее глаза вновь загорелись светом, и она стала улыбаться так, как не улыбалась очень давно. О том, что Чанёль ненавидит черный цвет, похороны и запах жженого воска, смешанного с затхлым ароматом вянущих цветов. Он так много хочет сказать, но вместо этого тянется и берет Бёна за руку, переплетая их пальцы и крепко сжимая. И проводит кончиком пальца по линии пульса, как хотелось еще тогда. Он знает, что Бэкхён понимает все без слов. И, когда Бён сжимает его ладонь в ответном жесте, накатившая на него тоска отступает, уступая место ощущению тепла и спокойствия. - Если нас сейчас кто-то увидит, то наверняка подумает, что я втянул тебя в свои позорные гейские сети, - нарушает молчание Бён и смеется. Пак слегка царапает ногтями кожу на его кисти и вновь тянется к бутылке, любуясь бликами воды на солнце: - Нет, не подумают. - Это потому, что ты такой милый и положительный? - Это потому, что я не огромный афроамериканец. Пак Чанёль ненавидит шумные сборища и семейные мероприятия, на которых возникает лишь желание спрятаться ото всех и напиться. Но сейчас ему настолько хорошо и уютно, что он думает, что с нетерпением будет ждать очередного праздника. Он практически ничего не знает о Бён Бэкхёне кроме того, что он как-то связан с семьей Ву и не лезет за словом в карман. Но почему-то именно рядом с ним Чанёль хочет быть откровенным и искренним. Потому что Бэкхён понимает и знает. И крепко сжимает его руку своими теплыми мягкими пальцами. ****** - Мне кажется, что это платье делает ее похожей на кусок торта, - задумчиво говорит Бэкхён и толкает Чанёля в бок. Тот перестает бездумно таращиться на пышную клумбу с пионами, установленную неподалеку, и переводит взгляд на невесту. Обильный макияж, странная прическа, украшенная многочисленными переливающимися заколками, пышное, состоящее из сплошных кружевных оборочек и рюш платье, в котором с трудом можно разглядеть саму миниатюрную, смахивающую на щенка чихуахуа невесту. Пак слегка морщится и тихо говорит, наблюдая за тем, как всклокоченный, потный от напряжения мужчина в возрасте, по всей видимости, отец счастливой невесты, подводит девушку к алтарю, где ее уже ожидает жених, субтильный парень, затянутый в серебристо-серый костюм: - Она похожа на безе. А он – на шпроту. - Безе и шпрота, - повторяет Бэкхён и издает рвотный звук, отчего сидящий рядом мужчина вздрагивает и косится на него. – Какое блевотное сочетание. Странно, но Чанёль по-прежнему ничего о нем не знает. Ни то, где он живет, где учится или работает, кем его отчим приходится мистеру Ву, ни его адреса, номера телефона или ссылок на страницы в социальных сетях. Это же просто элементарно, попробовать поискать в интернете, просто вбить его имя в поисковой строке, ведь глобальная сеть значительно облегчает людям жизнь. Чанёль запросто может спросить кого-то из многочисленных родственников, кто же такой на самом деле Бён Бэкхён, но прошло уже целых полгода с момента их первой встречи, и он до сих пор не сделал ничего подобного. Есть что-то удивительно прекрасное в том, что они встречаются только на семейных сборищах. Что-то наполненное атмосферой предвкушения и праздника, что-то удивительно интимное. Пак отмахивается от расспросов Ифаня и Лухана, которые интересуются, куда исчезает Чанёль на каждом сборище клана Ву и почему рядом с ним всегда бутылка крепкого алкоголя и какой-то парень с насмешливыми карими глазами. Пак что-то неразборчиво мычит в ответ, на что Лухан закатывает глаза, а Ифань дружелюбно называет его «педиком» и советует сделать торжественный камин-аут перед родителями, прямо во время пятичасового чая. Они ни о чем больше не спрашивают, за что Чанёль искренне им благодарен. И только наблюдают издали, что-то для себя подмечая. За десяток подобных встреч он успел поговорить с Бэкхёном обо всем на свете. То, что казалось интимным и личным, рядом с Бёном превращалось в общие переживания, и почему-то открываться было совсем не страшно. Он рассказывал ему о каких-то мелочах, вроде того, что ненавидит запеканку с сыром, которую часто готовит его мать, или что ему нравится Сандара Пак из 2NE1, потому что у нее добрые глаза и мягкая нежная улыбка. Он рассказывал о том, что в последнее время ощущает себя потерянным и не вписывающимся в окружающую реальность до такой степени, что порой становится тошно от накатывающей тоски и безнадежности. А однажды он все-таки рассказывает ему об отце, о том, как тот медленно угасал, а вместе с ним угасали и все светлые наивные чувства в душе Пака, будто обращая радостные детские мечты в уродливые темные осколки. Кажется, он тогда напился и долго рыдал на плече у Бёна. Кажется, Бэкхён тоже плакал и говорил, что понимает, потому что чувствует то же самое, потому что хочется отгородиться от окружающего мира, чтобы никто и никогда больше не видел, насколько ему пусто и одиноко. А потом он обнял Пака, и боль испарилась, как капли дождя на раскаленном асфальте, и Чанёль ощутил, как его будто вывернули наизнанку. И, как он помнил, потом его и в самом деле вырвало, прямо на тщательно начищенные ботинки Бёна. Бэкхён тоже рассказывает ему о себе. Пусть не адреса и контакты, но зато Чанёль знает, что он поет в церковном хоре, часто ворует у отчима коллекционный коньяк и любит бутерброды с вареньем и арахисовым маслом. Что порой ему совсем не хочется улыбаться, но иначе нельзя, ведь если Бэкхён не будет смеяться над самыми страшными и печальными событиями, происходящими в его жизни, он просто сломается. Бах, и все, как пробка от шампанского, говорит Бён и снова улыбается. Нервно, натянуто, как по рефлексу. Бэкхён смеется на похоронах, не чтит семейные обычаи и правила приличия. Но зато он настоящий, даже несмотря на вымученную улыбку и нарочито грубоватое поведение. - Объявляю вас мужем и женой, можете поцеловать невесту! – торжественно объявляет священник. Жених тянется к невесте и наклоняется, пытаясь найти ее лицо в ворохе кружев. Бэкхён складывает руки на груди и цокает языком: - Шпрота пытается залезть в верхушечку из взбитых сливок. Интересно, на что будет похожа первая брачная ночь? Ты удивительный, хочет сказать Чанёль. Ты запутался в собственных противоречиях и внутренних страстях, ты очень сильно нравишься мне, настолько, что встреч на свадьбах и днях рождения становится недостаточно. Я нуждаюсь в тебе, только с тобой я могу говорить о том, о чем боюсь даже задуматься, потому что это больно и страшно. - Думаю, они половину ночи потратят на то, чтобы вытащить ее из платья. А вторую – чтобы вытащить у нее из волос эти идиотские заколки, - говорит Чанёль и наблюдает, как Бэкхён смеется. Задрав голову вверх, так что виден кадык, белоснежный изгиб шеи и очертания ключиц под плотно сидящей белоснежной рубашкой. Пак может рассказать Бёну о многом. Но некоторые вещи произнести вслух все еще не осмеливается. ****** - Как думаешь, сколько ей на самом деле лет? – Бэкхён пьяно прищуривается и показывает на именинницу, высокую черноволосую женщину, затянутую в дорогое алое платье. Голова кружится, а реальность слегка расплывается перед глазами из-за выпитого коньяка, но Чанёль напрягается, вглядываясь в очертания фигуры за вымытым до блеска окном загородного дома. - Она говорит, что празднует тридцатипятилетие, но я ставлю на сорок, - наконец говорит он. - Выглядит, конечно, изумительно, но женщины всегда приуменьшают свой возраст. - Ей пятьдесят, - просвещает его Бэкхён. Пак округляет глаза и присвистывает, оглядывая ровное лицо без морщин и белоснежную кожу женщины. Бён разводит руками, едва не столкнув с балконного парапета полупустую бутылку. - Она говорит, что ее секрет в добром отношении к людям и позитивном настрое. Мол, если будешь позитивнее, то и внешне станешь такой же прекрасной, как твой богатый внутренний мир. - А на самом деле? – Чанёль украдкой косится на Бёна, сидящего практически вплотную к нему. Рубашка выглядит помятой, несколько пуговиц расстегнуты, обнажая острые ключицы, волосы спутаны и всклокочены, потеряв свой лоск и напускную идеальность. Бэкхён сидит, слегка откинув голову назад, почти касается макушкой плеча Чанёля, и почему-то сердце екает от того, что это кажется таким ирреальным и прекрасным. Балкон шикарно отделанного загородного дома, куда они сбежали подальше от многочисленной китайской родни, очертания Бёна в мягком лунном свете, люди, наслаждающиеся вечеринкой внутри дома за большими оконными стеклами и не обращающие на них никакого внимания. У Чанёля возникает странное ощущение, будто они сейчас абсолютно одни, отрезанные от этого фальшивого, покрытого позолотой, но пустого внутри мирка. В горле пересыхает, а Бён тем временем отвечает слегка заплетающимся от алкоголя языком: - Пластический хирург раз в три месяца, регулярные косметические процедуры и секс с личным фитнес-инструктором каждый день после СПА-салона. Ну, и, конечно, богатый внутренний мир и постоянное самосовершенствование. Они оба громко смеются, заглушая доносящуюся из дома инструментальную музыку. Бэкхён слегка разворачивается и внезапно кладет голову Паку на плечо, затихая и напряженно вглядываясь куда-то вперед, сквозь окна дома. От Бэкхёна пахнет коньяком и уже знакомым одеколоном. Воцаряется тишина, и Чанёль слегка задерживает дыхание, ощущая исходящее от Бёна тепло даже через одежду. - Ты так много обо всех них знаешь, - он первым нарушает молчание, осторожно касаясь ладонью руки Бёна, лежащей на парапете. Почему-то вспоминается их первая встреча, в пропахшей ладаном церкви, когда Бэкхён ворвался в его жизнь и взял его вот так за руку, перевернув его маленький камерный мирок вверх дном. Чанёль осторожно поглаживает теплую кожу, а Бён тихо смеется и отвечает, придвигаясь к Паку ближе, так что между ними остаются буквально миллиметры: - Я всегда готовлюсь ко всем семейным праздникам. Знаешь, нет ничего более веселого, чем читать чужие биографии, наблюдать за частной жизнью, которую эти идиоты радостно выставляют на всеобщее обозрение. Нет ничего проще, чем забить имя в поиске, а дальше интернет сам выдаст тебе все на блюдечке с голубой каемочкой. Это как мое маленькое хобби, небольшая слабость. - А мое имя ты забивал в поиске? – Почему-то собственный голос кажется Паку отвратительно громким. Рука Бёна под его ладонью слегка дергается, будто от разряда тока, и Чанёль замирает, чувствуя, как в ожидании ответа бешено колотится взбудораженное алкоголем и ощущением близости Бёна сердце. Бэкхён поднимает голову, и Чанёль поворачивается к нему лицом, так что Бён смотрит на него в упор. - Не смотрел, - тихо отвечает он и, потянувшись вперед, бессознательно поправляет воротничок рубашки Чанёля. Большой палец второй руки мягко поглаживает запястье Пака, а Бён улыбается, робко, беспомощно, пьяно и как-то особенно очаровательно. - Я хочу узнавать о тебе через наши встречи. Знаешь, мне так не хватает живых разговоров… Не люблю доверять людям, я по жизни стараюсь оказаться как можно дальше от них, ни за что не показывая им того, что меня гложет. Потому что доверишься человеку, а он уйдет. Из твоей жизни, из собственной жизни, оставляя тебя одного с разбитыми чувствами и ощущением беспомощности, - Бён моргает и слегка щурится. – А с тобой все не так. С тобой не страшно говорить, и это не из-за того, что я вижу тебя так редко, просто ты… Не такой, ты какой-то близкий, я не знаю, как это описать, но я нуждаюсь в тебе так сильно, да, я сейчас пьян, но я и вправду так считаю… Ох, черт, как же глупо это все звучит, я чувствую себя китайской тетушкой, пытающейся подобрать слова для хорошего тоста на корейском… Бэкхён слишком близко. Так, что голова кружится как от движения на центрифуге, и Чанёль ощущает его дыхание практически на своих губах, можно слегка потянуться вперед и… Слышится громкий грохот и звон стекла, когда он сшибает рукой бутылку и вцепляется пальцами в пиджак Бёна, целуя его в пахнущие алкоголем губы. Бэкхён стонет, скользя языком по его губам, вторгаясь в рот и делая поцелуй более грубым, порывистым и жарким, у Чанёля вновь кружится голова, и он буквально валит Бёна на широкий парапет, трогая руками обтянутые тканью пиджака плечи. Бэкхён подается ему навстречу, потираясь возбужденным членом о напряженную плоть Чанёля, и тот хрипло выдыхает в губы Бёна, касаясь кончиком языка Бэкхёна, скользя пальцами по его плечам, изгибу ключиц, груди под тонкой тканью рубашки. Ему тоже очень многое хочется сказать Бэкхёну о тех сумбурных порывистых чувствах, которые переполняют его нутро, так что то вот-вот разорвется на куски, как воздушный шар под сильным давлением. Чувств много, но как сказать о них, Чанёль не знает, потому что для него они новые и пугающие, потому что никогда и ни к кому он не чувствовал ничего подобного. Но сейчас он пьян и перевозбужден, поэтому трогает языком губы Бёна, задыхаясь от каждой фрикции и прикладывая все усилия, чтобы не упасть с этого чертового парапета, потому что его ведет и крутит, как на карусели. Слова не высказаны, но почему-то ему кажется, что Бэкхён понимает. Слишком похожий на него, не любящий запах ладана и смеющийся на похоронах, как не делает ни один фальшивый воспитанный человек. ****** - Ты делаешь себе только хуже, - доверительно говорит ему Лухан, скрещивая руки на груди и до боли напоминая семейного эксперта из вечернего шоу для домохозяек. Ифань согласно кивает, и Чанёлю до ужаса хочется сказать им что-то емкое и язвительное. Но вместо этого он вяло отмахивается и отворачивается, бездумно вертя в руках симпатичную стеклянную безделушку, одну из многих, что стоят на столике в гостиной их нового дома. Потому что они правы, и крыть ему абсолютно нечем. С момента их последней встречи с Бэкхёном прошло около полутора месяцев. Срок не слишком большой, даже мизерный, но Паку не хватает Бёна до болезненного спазма в груди и сбитого дыхания. Он помнит все до мельчайших подробностей, как будто это было буквально несколько часов назад, и воспоминания настолько яркие, красочные и чувственные, что Чанёлю каждый раз кажется, будто он переживает их вновь. Ощущение горячих губ на своей коже, те самые чертовы восхитительные пальцы, нетерпеливо шарящие по его телу, его член, трущийся об эрекцию Пака, отчего было так хорошо, просто до дрожи, его пьяные шальные глаза, хриплые стоны, отзывающиеся во всем теле болезненной пульсацией возбуждения и собственная эйфория при мысли о том, что Бён Бэкхён сейчас так близко, такой податливый, открытый и порывистый… Воздух наполнен запахом алкоголя, свежих цветов и юношеского возбуждения, и Чанёль громко выдыхает, прикрывая ладонями глаза. А потом послышался громкий скрип двери, и на балкон вышла его мать в компании именинницы, они оживленно переговаривались между собой и громко смеялись. Вопреки всем законам глупых американских комедий, неловкого камин-аута не случилось, потому что Пак успел молниеносно отпрянуть от Бёна, принять некое подобие вертикального положения и даже прикрыть собственную эрекцию валяющимся на мраморном полу пиджаком. Бэкхён резко развернулся, едва не упав с парапета, и Пак вовремя схватил его за локоть, возвращая в устойчивое положение. К счастью, мать была подшофе, и, оглядев весело блестящими глазами сына и его приятеля, раскрасневшихся, всклокоченных, в полурасстегнутых рубашках и сидящих на широком парапете в неестественных позах, она лишь благостно улыбнулась и сказала: - Любуетесь на звезды, мальчики? Что было дальше, он помнит почему-то смутно. Кажется, Бэкхён выдал какую-то на редкость удачную шутку и отвесил его матери и ее приятельнице изящный комплимент, что-то про то, что яркие звезды не сравнятся по красоте с подошедшими дамами. Потом он заявил, что его ждет мать в парадном зале и, прежде чем Пак успел что-то сказать, буквально исчез, оставив Чанёля наедине с его сумбурными эмоциями. Кажется, дальше Ифань и Лухан в очередной раз тащили его до машины, при этом старший что-то спрашивал про то, был ли у него секс с «тем кареглазым парнем», а пьяный Ифань громко ржал и тыкал пальцем в свежий засос на шее Пака, приговаривая, что их корейский братик наконец-то стал взрослым. На утро Пака ждало жуткое похмелье, сильная головная боль, несколько алых пятен, оставленных на коже чужими жадными губами и ворох парадной одежды, пахнущей коньяком, его одеколоном и Бэкхёном. А еще стойкое ощущение того, что все происходящее было неправильным, странным и оттого просто потрясающим. И, черт возьми, Чанёль был бы счастлив, если бы это повторилось снова. Но богиня судьбы будто решила вдоволь над ним поиздеваться, и за последние четыре недели клан Ву не справлял никаких праздников. Ни дней рождения, ни крестин, ни шумных свадеб или годовщин, ничего из тех грандиозных семейных торжеств, на одном из которых он бы смог увидеть Бёна снова. Порой Пак ловил себя на мысли, что, прости, Господи, было бы неплохо, если бы кто-то из многочисленных пожилых дядюшек и тетушек по какой-то причине отошел в мир иной, и тогда была бы прекрасная возможность, чтобы… Это очень плохо, думал Чанёль, но почему-то помимо чувства вины ощущал разочарование, потому что, вопреки всем моральным терзаниям, желание увидеть Бёна было сильнее нравственных метаний. И потаенную надежду на то, что повод, пусть и не самый радостный, все же найдется… - Ты же можешь найти его на Вейбо, - голосом искусителя тянет Ифань. – Или просто позвонить какой-нибудь тетушке Сон или Ван, наврать ей, что потерял его телефон, не можешь с ним связаться, и она за пару часов выдаст тебе всю его биографию, включая адрес человека, с которым у него был первый поцелуй, и кончая химическим составом его спермы. Ну же, сколько можно сидеть как монумент вселенской скорби, возьми все в свои руки и найди его! - Кстати, он почему-то кажется очень знакомым, - щурится Лухан, так что на лбу появляется тонкая мимическая морщинка, - разве ты не помнишь, бабуля Чжан говорила, что ее племянник женился на кореянке, несколько лет назад, когда мы с отцом приезжали на свадьбу? Вроде его звали… - Не надо, - прерывает его Чанёль, качая головой. – Не хочу. Почему-то возникает ощущение, что, если он узнает Бэкхёна вне всех этих торжественных семейных сборищ, то интрига пропадет, и станет скучно и обыденно. Он никогда не видел Бёна без тщательно выглаженного костюма, аккуратной прически, и в душе Пака просыпается легкий страх: а что если он встретится с обычным Бэкхёном в футболке, джинсах и какой-нибудь толстовке с дурацкой надписью, то его безумная очарованность сменится горьким разочарованием? Что если Пак влюблен лишь в придуманный, скорректированный в голове образ, а узнав настоящего Бэкхёна, со всеми его естественными потребностями, бытовыми привычками и недостатками, начисто потеряет к нему всякий интерес? Чанёль не хочет лишаться этого, как глотка свежего воздуха в удушливом городском смоге, и потому смотрит на Лухана жалобно и как-то обреченно. Тот переводит взгляд на молчащего Ифаня, и младший брат качает головой: - Ты просто конченный идиот. Почему-то из его уст это звучит сочувствующе и даже по-своему заботливо. - Во вторник мы идем на свадьбу к дочери дяди Мён, - нарушает тишину Лухан. – У них свое загородное поместье, с виллой, собственной церковью и прудом. - Он хмыкает и смотрит на Чанёля прищуренными глазами. – Будет вся-вся родня, как близкая, так и не очень. Отличный шанс поговорить наконец с твоим кареглазым Ромео и чуть-чуть разобраться в симптомах своей шизофрении. - Или потрахаться, - вставляет свое веское слово Ифань. Он ухмыляется и толкает брата в бок. – Ты все время забываешь, что наш Цанле стал взрослым-взрослым мальчиком. Чанёль смотрит на обоих и хочет сказать что-то благодарное, потому что братья Ву реагируют совсем не так, как ему представлялось. Никаких «ты что, запал на парня», «да ты просто больной педик», лишь удивительное понимание, безобидные подколы и своеобразная поддержка, выражаемая так, как оба умеют и могут. К горлу подкатывает горький комок, а сердце щемит от какого-то теплого, болезненно-сильного чувства. - Да пошли вы, - бормочет Чанёль и прячет голову в коленях, испуская тяжелый вздох. - Мы тоже тебя любим, Цанле, - Ифань понимает его без слов и нарочито растроганно вздыхая. - Наш глупенький корейский братишка, - добавляет Лухан, и они хором смеются. Не потому, что издеваются, а потому, что такая уж у них манера поведения. Конечно, и он их любит, думает Чанёль, поднимая руку с вытянутым средним пальцем и незаметно улыбаясь. Чертовы китайские засранцы. ****** Семейство Мён явно не поскупилось на свадьбу, думает Чанёль, присаживаясь на неудобную деревянную лавку и оглядывая убранство небольшой семейной церкви. Все выглядит до неприличия дорогим, начиная букетом невесты и заканчивая элитными французскими свечами, которые явно были сделаны на заказ. Чанёль оглядывает постепенно собирающихся в церкви торжественно одетых людей, пытаясь найти среди них знакомую невысокую худощавую фигуру, как внезапно чувствует легкое прикосновение к руке. - Привет, - тихо говорит ему Бэкхён, присаживаясь рядом и нарочито внимательно глядя перед собой на помпезно украшенный позолотой алтарь. Сердце болезненно екает в груди, и Чанёль отвечает, пытаясь сохранить невозмутимый вид: - Привет. Как твои дела? - О, нормально, - откликается Бён, и Пак замечает, что его руки, лежащие на коленях, нервно сжимаются в кулаки. – Недавно разговаривал с отчимом об университете. Он предложил мне попробовать пойти в Донгук, но я все-таки думаю поступать в Паран. - Паран – хороший институт, - их разговор до отвращения фальшивый. Формальный, вымученный, точь-в-точь как беседы всех собравшихся на торжестве, старательно поддерживающих иллюзию интереса и дружеского расположения. Чанёлю становится тошно, и он открывает рот, чтобы сказать об этом Бэкхёну, потому что, как бы ни было неловко, вести себя вот так еще хуже. Но в этот момент над сводами церкви звучит торжественная музыка, и Пак отворачивается, закусывая нижнюю губу и наблюдая за тем, как господин Мён торжественно ведет свою дочь к алтарю. Церемония проводится на китайском, который Чанёль ни черта не знает, за исключением «привет», «пока» и пары матерных ругательств, которым научили его Ифань и Лухан, находясь в легком подпитии. Мандаринский диалект режет слух, и Чанёль морщится, скользя ленивым взглядом по лицам остальных. - Я дрочил на тебя, - внезапно раздается над ухом жаркий шепот Бэкхёна. Пак вздрагивает и резко поворачивается к нему. Бён наваливается на него всем телом, совершенно не обращая внимания на собравшихся людей, хватает его за руку и, заглядывая в лицо шальными, лихорадочно блестящими глазами, повторяет: - Черт тебя дери, Пак Чанёль, ты ведь даже не успел меня как следует трахнуть… тогда. А ведь я именно этого и хотел… Чтобы натянул меня так, чтобы было больно, чтобы я орал, а ты вбивался и нес мне на ухо всякую ахинею, потому что, мать твою, ты настолько тупой, что ни за что не сможешь сказать что-то оригинальное и интересное. Священник продолжает что-то говорить на мандарине, но его голос доносится до Чанёля сквозь гул болезненного, какого-то дикого возбуждения. Член встает и упирается в тугую ширинку парадных брюк, Чанёль хватается рукой за колено Бёна, сдавленно выдыхая: - Блядь… - Я так хотел тебя, - Бэкхён смотрит на него жалобно, ожидающе и растерянно одновременно. – Блядь, да я даже на порно никогда так не дрочил, как на твой светлый и непорочный образ! Я, мать твою, жил в ожидании очередного уродского семейного сборища, потому что я ебнутый на голову и не мог заставить себя включить компьютер и найти тебя через гребанный Интернет. - Он тянется вперед и неожиданно хватается за воротничок рубашки, притягивая Пака к себе. Сидящие рядом гости косятся на них в замешательстве, но Чанёлю наплевать, потому что Бэкхён шепчет на полустоне, практически касаясь губами его губ: - Почему же ты не написал? Почему не позвонил?! Почему, мать твою, Пак Чанёль, именно ты услышал, как я смеюсь на чужих похоронах и решил ко мне приебаться? - Потому что я тоже ебнутый, - кажется, Бён ждал именно этого ответа. Он встает с лавки и тянет Пака за собой, даже не удосужившись чем-то прикрыть выпирающую ширинку: - Идем. Священник, продолжающий что-то громко говорить, запинается и с удивлением наблюдает, как они бегут по проходу прямо к неплотно прикрытой двери, ведущей прочь из церкви. Собравшиеся гости таращатся на них, перешептываясь, Чанёль чувствует на себе их недоуменные любопытные взгляды и готов поспорить, что краем глаза увидел, как сидящие у прохода Ифань и Лухан улыбаются до ушей. Как им не стыдно, смеяться на свадьбе, думает Пак, крепко сжимая в своей руке ладонь Бёна и толкая ногой дверь. Абсолютно никаких понятий о приличиях. ****** На то, чтобы добраться до спальни в гостевом домике, уютной, с большой кроватью, их обоих не хватает. Бэкхён вжимается в Пака всем телом, судорожно трется об него бедрами, и они буквально вваливаются в какой-то тесный сарай, забитый хозяйственным скарбом. Все должно быть по-другому, отстраненно думает Чанёль, толкая Бэкхёна на ближайшую горизонтальную поверхность, оказывающуюся большим ящиком для хранения инструментов, и скользя языком в горячий влажный рот Бёна. Должен быть откровенный разговор по душам, много сопливых признаний, робкий поцелуй, и только потом неловкий порывистый подростковый секс, которым они прямо сейчас собираются заняться. Но у обоих спермотоксикоз, ни Чанёль, ни Бэкхён не понимают, что такое «нормальные отношения», а еще они не любят пафоса и наигранности, когда каждый и так знает, чем все в итоге закончится. Вот почему с Бэкхёном так легко, просто и хорошо. - Ящик не опрокинь, - бормочет в поцелуй Бэкхён, пытаясь расстегнуть маленькие пуговицы его рубашки. Чанёль прикусывает кожу на его плече, дергая на себя рубашку так, что пуговицы с легким звоном падают на пластиковую поверхность ящика и хрипло говорит, проводя кончиками пальцев по его обнажившейся груди: - Извини. - Сука. - Бён стаскивает с него рубашку вместе с пиджаком и не глядя швыряет ее куда-то через плечо. – Что я маме скажу? Кто мне пуговицы будет пришивать? - Скажешь, что собачка отгрызла, - Пак скользит языком по косточкам ключиц, касаясь напряженных сосков и сжимая, вырывая у Бёна громкий стон. От Бэкхёна одуряюще хорошо пахнет, его кожа горячая, а тело – податливое, как глина, и Чанёлю хочется касаться его как можно больше. Он ласкает губами сосок, кончиками пальцев поглаживая плоский живот, и Бэкхён судорожно вцепляется в его волосы на макушке, вызывая болезненное ощущение. - Какой же ты испорченный, Чанёль, - хрипло тянет Бэкхён, и от звука его сдавленного голоса с нотками возбуждения член болезненно пульсирует в штанах. Пак опускает руку на ширинку, пытаясь подрагивающими пальцами расстегнуть заедающую молнию, а Бён бормочет, бесстыдно расставляя ноги шире, когда Чанёль проводит свободной рукой по его бедру: - Ты же трахаешься на свадьбе, Чанёль! Тут недалеко церковь, твои китайские братья, куча гостей, которые наверняка гадают, куда мы с тобой пропали. – Пак запускает руку в трусы и сжимает влажную головку, рвано выдыхая. – Тебе не стыдно? Пальцы Бёна скользят по его затылку, опускаясь ниже, поглаживая изгиб шеи. Пак обхватывает рукой ствол и хрипло тянет: - Нисколечко. - Мне тоже, - внезапно говорит Бён и хватает его за плечи, с силой дергая на себя. Пак вытаскивает руку из боксеров и подчиняется, едва не падая на Бёна, а тот проворно толкает его на ящик и разводит его ноги в стороны. Как завороженный, Пак наблюдает за тем, как Бэкхён опускается перед ним на колени, спуская штаны и боксеры на уровень колен и глядя на него снизу вверх. - Ты не думай, - доверительно говорит ему Бён таким тоном, будто они обсуждают схемы для вышивания в воскресном кружке кройки и шитья. – Я в этом совсем не профессионал. – Жаркое дыхание обдает головку, и Бэкхён легонько царапает кожу на обнажившейся косточке таза. – Но я… Он не договаривает и обхватывает головку припухшими от поцелуев губами, втягивая член глубже в рот, придерживая бедра Пака повлажневшими руками. Чанёля будто прошибает электрическим током, и он оседает на ящик, наблюдая за тем, как мерно двигается голова Бэкхёна. У Чанёля практически нет никакого сексуального опыта, исключая первый неловкий раз с тогдашней подружкой в шестнадцать и петинг с одноклассницами на заднем ряду кинотеатра, а минет ему никто и никогда не делал. Он не может сказать, насколько Бён в этом хорош, но от его неловких, порывистых движений, становится так хорошо, как не было никогда. Низ живота наполняется пульсирующим желанием, Пак запускает пальцы в спутанные, повлажневшие волосы Бёна и не сдерживает громкого стона, когда кончик языка Бёна обводит головку. - Твою мать, - выдыхает он, откидывая голову назад в немом крике. – Стой, блядь, стой, я сейчас кончу. Бэкхён что-то мычит, но Чанёль нажимает ему на щеки, заставляя его отстраниться от члена. Бён смотрит на него снизу вверх, изящно выгнув бровь, и немного невнятно говорит: - Боишься запачкать мои трепетные губы своей грязной спермой? Пак не отвечает, а молча тянет Бёна на себя, скользя языком по его припухшим губам. Прохладный воздух неприятно холодит возбужденную плоть, и Чанёль отстраняется, поспешно стаскивая с Бёна штаны и нижнее белье. - Надо же, - хмыкает он, глядя на простые темно-серые боксеры. – Я ожидал какого-нибудь извращения. Вроде кожаных стрингов или прозрачных плавочек. - Ну уж извини. - Когда Пак давит ладонью на поясницу, Бэкхён покорно прогибается в спине, опираясь руками на все тот же ящик. – Если бы я знал, что мы будем трахаться в каком-то сарае на чужой свадьбе, я бы надел праздничные кружевные кальсоны. У него округлые подтянутые ягодицы, не такие, как у девушки, но Чанёлю достаточно одного взгляда, чтобы слегка опавший член вновь запульсировал. Пак обильно покрывает слюной костяшки пальцев правой руки, левой сжимая член у основания, чтобы не кончить раньше времени, потому что вид такого покорного, абсолютно беззащитного Бёна возбуждает его до алой пелены в глазах. Он вгоняет палец в тугие мышцы входа, на что Бэкхён сдавленно шипит и бормочет: - Потише, звезда пленительного порно! Это только в фильмах для взрослых все круто с самого первого раза. - Ты смотрел гей-порно? – выдавливает из себя Пак, крепче сжимая пальцы на основании члена и пытаясь вставить сразу два пальца. Мышцы внутри давят на фаланги, а еще Бэкхён узкий, горячий и очень возбуждающий. Бён слегка выгибается в спине и, расставляя ноги шире, издает нервный смешок: - Надо же было соответствовать слухам о парне-афроамериканце. Чанёль размазывает смазку и слюну по члену и вытаскивает пальцы, трогая Бёна за бедра. Тот вздрагивает и опирается на локти, подаваясь бедрами навстречу Паку. Чанёль входит осторожно, медленно, понимая, что Бэкхёну наверняка не слишком приятно. Но, черт возьми, как же хорошо, жарко и узко! - Давай уже, - хрипит Бён, и Пак вставляет член до предела, одной рукой обхватывая Бёна поперек груди, а второй сжимая его член. Бэкхён издает громкий стон и елозит локтями по ящику. - Твою мать. Чего больше в этом звуке, удовольствия или боли, Чанёль не может понять. Самому ему слишком хорошо, так что пропадает любое желание мыслить связно, а остаются чистые инстинкты. Он трахает Бёна так, что локти того царапаются о твердую поверхность ящика, а с губ срываются лишь хриплые вздохи. Ладонь Пака двигается по влажному члену Бёна в такт движениям в его заднице, а губы проходятся по виску, прижимаясь к щеке Бэкхёна. Если подумать, то все происходящее очень неправильно. Они трахаются прямо на чужой свадьбе, в сарае, куда в любой момент могут зайти посторонние люди. Почему-то перед глазами возникает образ напыщенной дамы с похорон, смотрящей на него презрительным взором, и Чанёль крепче прижимается грудью к спине Бёна, обводя кончиком пальца сочащуюся смазкой головку члена. Он слишком устал от ярлыков и фальши. Устал от того, что вокруг так много людей, но довериться можно только единицам, потому что он подросток, который никого не хочет к себе подпускать, потому что вновь боится, что близкий человек исчезнет из жизни, оставив после себя боль, множество красивых, но раздирающих нутро воспоминаний и запах ладана. А еще больше всего на свете Пак боится, что после смерти к нему на похороны придет целая толпа незнакомцев, которые не знали его настоящего, и они будут искренне верить, что скорбят по нему. Но сейчас впервые за долгое время Пак ощущает себя по-настоящему живым и чувствующим. Он что-то неразборчиво шепчет на ухо Бёну, разворачивает его лицом к себе и целует, страстно, порывисто, ощущая жизненную потребность находиться как можно ближе. Когда он подходит к пику, раздается громкий звон. Он расходится по всему маленькому помещению и отдается вибрацией в возбужденном до предела теле. Чанёль кончает под свадебные колокола, сжимая в своей ладони член Бёна, отчего тот откидывает голову ему на плечо и изливается ему в руку. Пак зажмуривается, тяжело дыша, пытаясь отойти после первого настоящего оргазма, и слышит, как Бэкхён тихо шепчет ему на ухо: - Объявляю нас мужем и женой. Чанёль открывает глаза, вытирает грязную руку о первую попавшуюся тряпку и смеется. И ему за это ни капельки не стыдно. ****** - Я сказал гостям, что у тебя анемия, тебе стало плохо, и тот парень повел тебя в машину, где у него лежала шоколадка, - говорит ему Лухан, расправляя складки на своем свитере. Свитер дурацкий, с вышитыми красными оленями, которые выделяются на синем фоне. – Они как ни странно поверили или хорошо притворились, что поверили. Тебе желают скорейшего выздоровления, а невеста даже рвалась передать тебе кусочек свадебного торта. Торт, кстати, был редкостным говном. Пак поднимает глаза от телефона и искренне отвечает: - Спасибо. - Скорее не сладкая шоколадка, а сдобные булочки, - заявляет Ифань и смеется в голос, обнажая на редкость ровные и крепкие зубы. – Или я чего-то не знаю, и ты у нас снизу? - Да пошел ты, - беззлобно огрызается Чанёль. Он кладет телефон на стол и обхватывает голову ладонями, мерно раскачиваясь вперед-назад. Затем смотрит на Лухана и говорит будто куда-то в пустоту: - Кажется, я люблю его. В комнате воцаряется тишина, прерываемая лишь доносящимся с первого этажа звяканьем посуды и маминым тихим пением. Ифань пожимает плечами и опускается на стул напротив Пака. - По-прежнему будешь ждать очередной встречи на чьих-то именинах? - Нет, - мотает головой Чанёль. – Я больше так не хочу. Просто… - он постукивает кончиками пальцев по журнальному столику. – Просто мне страшно с кем-то сближаться… Страшно показывать кому-то себя настоящего. Это глупо, да? - Конечно, нет, - подает голос Лухан. Ифань и Чанёль переводят на него взгляд, а тот слегка морщится и продолжает, комкая в руках вышитую накидку на кресло: - Мы понимаем, я, Ифань и Бэкхён. Мы все знаем, каково это: когда ты теряешь близкого человека. Когда ты нуждаешься в искреннем расположении и участии, когда ты в ступоре и оцепенении и все еще не понимаешь, что больше ничего не будет как раньше. - Интонация сухая, но голос наполнен такой болью, что Чанёль ощущает её как свою. – А вокруг целая толпа людей, которая воспринимает твое горе как развлечение. Потому что это не их проблема. Потому что для них это просто эпизод из жизни, когда для кого-то это как маленькая смерть. Мы все знаем, что после этого перестаешь воспринимать реальность как раньше, после всех этих фальшивых утешительных слов, после всей этой наигранной чепухи, но потому мы и нуждаемся в тех людях, которые заставят нас просто жить дальше. В тех людях, которые будут плакать искренне, когда тебя не станет, а не просто потому, что так надо. Он замолкает и опускает голову. Ифань молча подходит к нему и обнимает его за плечи, на что Лухан рвано выдыхает и утыкается в его широкое плечо. - Иди сюда, - Ифань смотрит на Чанёля. - Пусть тебе достанется немного братских обнимашек. Пак идет и обнимает его за плечо, вторую руку кладя на спину Лухану, чувствуя чужую застарелую боль и отдавая другим собственную через касания. Ему грустно, немного больно, но почему-то легко, как будто что-то такое, что сдавливало сердце в каменных тисках, ослабляет свою хватку. - Я его найду, - говорит он, обращаясь скорее к себе, нежели к Ифаню и Лухану. – Обязательно. Воздух разрезает резкий звук: звонит входная дверь на первом этаже. Лухан слегка отстраняется и толкает Пака в бок. - Иди и открой, а то отец заперся в кабинете, а Минён что-то готовит на кухне. - Я вам что, горничная? – хмыкает Пак, покорно разворачиваясь к двери. Ифань слегка кривится и качает головой. - Горничные красивые и худенькие и носят классную форму с кружевными фартучками. А ты – придурок, и форма тебе явно не пойдет, с твоими-то кривыми волосатыми ногами. - Может, у них с тем парнем такие ролевые игры? - Ты думаешь, Цанле все-таки пассив? Последняя фраза доносится до Чанёля, когда он уже выходит из комнаты. Он сбегает по лестнице и, расправившись с многочисленными замками, не глядя распахивает тяжелую входную дверь. И замирает, потому что неожиданный визитер кажется ему больной игрой воображения. - Я принес большую упаковку мороженого и пару дисков с ужастиками, - говорит Бэкхён, демонстрируя большой пакет. На нем синяя футболка в полоску, поношенные кеды и старые джинсы. – Ты как-то говорил, что любишь шоколадное и серию «Астрал». Его волосы всклокочены, одежда слегка помятая, и вид у Бёна совершенно не парадный и не праздничный. И таким он нравится Паку намного больше. - Наверно, мне не нужно спрашивать, как ты меня нашел, - хрипло отзывается Чанёль. Бэкхён улыбается, и сердце Чанёля пропускает удар, а губы начинают расплываться в ответной улыбке: - Я знал, что ты захочешь найти меня первым. И, черт возьми, я не мог тебе в этом проиграть. Он протягивает Паку пакет и слегка прищуривается: - Ты позволишь мне войти? Наплевать на то, где и когда он видит Бэкхёна, надет ли на нем дорогой костюм или же старые джинсы, торжественная ли обстановка или же вот такая обыденная встреча. Все это ненужные условности, потому что Бэкхён всегда настоящий. Он смеется над фальшивыми людьми, он смеется над превращенными в фарс похоронами, он неправильный, испорченный и с целой армией внутренних демонов, которые его совсем не страшат. Потому что Бён совершенно не боится. Он понимает, что с ним хочется быть рядом всегда. И поэтому Чанёль улыбается и открывает входную дверь настежь, впуская Бэкхёна в свой дом, в свою жизнь и в свое сердце. The End