бетон

А у девочки появился друг. Неплохо, если бы воображаемый, совсем хорошо, если бы живой. Но это был Вадим Уваров. Что совсем уж плохо - хотя это как посмотреть - живой. Просто в один момент все перекрестилось в одной точке. Кубы на безлюдных улицах стали давить на все тело. И как-то совсем больно ненавидеть каждого гребаного человека за улыбку и руки в карманах. Причины искать с каждым разом становилось страшнее, когда взгляд прошелся по одному из заснеженных столиков на Арбате. Снег весной - это вполне нормально, ножи под кожаной курткой - вполне привычно. А за столиком лицо, смутно знакомое. В начале уважала даже как-то, потом возненавидела вместе с каждым кто относился к тому_что_уже_не забыть. А теперь было просто пусто. Садясь за один столик с ним и попросив сигарету, она перед глазами видела не Логос и не бабку. Но комнату с окнами и без дверей. Белую и пустую. Детские кошмары имели основания, но она этого не знала. Пока что она вообще об Ингрид ничего не знала. Совсем ничего. - Будешь? А он знал. Мужчина протянул сигарету; по его руке струился длинный шрам. От костяшки левой руки он уходил далеко под куртку. Темно-песочного цвета. Куртка. И марки дорогой. Откуда, черт его дери, деньги взялись. У преступника мирового масштаба. - Детей совращаете? - Пока что нет, - взгляд больно кольнул. Прям глаза в глаза. Почти паршиво. Даже не посмотрев ни на фигуру, ни на синяк под копной ядерно-рыжих волос, он откинулся на стул. И с видимым, почти демонстративным наслаждением выдохнул дым. Она встала, облокотилась на стол с витиеватыми ножками и нашла в себе силы посмотреть ему в глаза. Снова посмотреть. - Не узнал? Голос, хриплый такой и немного рваный, сухой спиралью уперся ему прямо в горло. - Узнала? Очень просто было искать силы для усмешки, когда усмехаться над вещами куда более дикими стало привычкой. С семи лет. А у нее - нет. Нечестно даже как-то. - Ты не боишься, что тебя здесь сцапают? - Не боюсь. Надеюсь. - Ты псих или самоубийца? - Это не одно и то же. И на этом выражение его лица немного ожесточилось, он оборвал зрительный контакт и стряхнул пепел в пепельницу. Даже смешно немного - такой повод глаза отвести. Детский почти. Девочка совсем пусто смотрела, и это было тяжело. Горящая ненависть была ему знакома, но не то больное разочарование. Тем более в глазах такого ребенка. Наследница, мать ее, империи. А он - правая рука основателя. Как феерично все летит к хуям. На морозе шуршала одежда. У нее пальцы бледные и окоченевшие. Снег серебрился точками в воздухе. Резко вскинув руку к волосам, она откинула прядь густой волны волос и хотела было уйти, когда услышала то, чего слышать не хотела. А что уж врать, мечтала. - Не хочешь выпить? - Конечно, почему бы и не выпить в компании убийцы и фашиста, - ядовито выплюнула она, уже ощущая, как его фигура тенью закрывает ее. Чувствуя и не ускоряя шаг. Солнце вставало. Она должна была быть в школе, он обязан был быть в тюрьме. Но почему-то оба были тут. И ей почему-то было совсем наплевать на привычки и принципы. Они шли вровень, хотя она понятия не имела, куда. И молчали. Молчали долго и упорно. И дело было не в том, что ей хотелось алкоголя. И даже не в том, что на оный не было денег. С этим человеком она сейчас выпила бы даже яд - если напару. Потому что она чувствовала, как под той чертовой курткой рвется часовая бомба. Точь-в-точь ее. - Прошу. - Что за клоповник? - Прелестное место, как по мне. Здесь всем глубоко насрать, кто и что делает. - А если бы ты решил меня трахнуть, всем бы тоже было плевать? Если да, то меня это место категорически не устраивает. Уваров стоял спиной и позволил себе почти искреннюю улыбку. Как приятно было слушать такое дерьмо в свой адрес. Так скучал. - Не искушай меня. Он развернулся и рукой пригласил к столику у окна. Он знал - что бы он не сказал, она не уйдет. - Кто будет задавать вопросы? Он говорил вполне громко, и старик, принесший меню, наверняка слышал. Но с профессиональным выражением лица продолжил свои дела, даже не прислушиваясь. За вежливое удивление в другой день Уваров мог бы уже вышибить ему мозги. Но не сегодня. По крайней мере не сейчас. - Я буду, - ее палец скользнул по перечню алкогольных напитков. С каждым витком пальца цена увеличивалось на пару соток рублей. В конце концов остановившись на одном из дорогих - но не на самом, нужно же иметь уважение, верно? - она положила меню так, что мужчина тоже видел. Тот выхватил меню и иронично одобрительно кивнул. Мол, черт с тобой. Черт с обоими. - Я бы сделал комплимент твоему вкусу, но меня больше интересует вот что, - старик подошел к ним и, приняв заказ, выхватил меню с каким-то вороватым видом. - Неужели Поляков не уследил за тобой настолько, что ты так уж прям разбираешься в спиртном? Девушка свела кончики пальцев и смотрела сквозь них. - Поляков не уследил настолько, что я курю с десяти, а напилась впервые в одиннадцать. - А ты мне нравишься все больше и больше. - Вадим. Научи меня стрелять. Мужчина, уже заложивший очередную сигарету в рот, закашлялся. Зажигалка чиркнула по пальцу и краю скатерти. И почти мгновенное "нет". - Почему? - Никогда. - Бабушка бы все равно научила. Или братик. Так что не стесняйся. На столе появились бокал и стакан. Ее пальцы уж очень красивым движением обхватили ножку. А Уваров наклонился ближе - в кафе все же стояла адская тишина - и с отчаянным безумием прошептал. - Твоей бабушке я самолично бы части тела по одной ломал. Она отпрянула, закусила губу, успокоила дыхание. - Я чего-то не знаю? - Всего. Ты не знаешь совершенно ничего. Его лицо было уж очень близко. А в помещении - ужасно светло. И каждый чертов шрам был виден. В последний раз ни одного из них не было. Она помнила. Она Логос, блять, помнила во всех мельчайших деталях. Каждый чертов куст и каждую забытую тетрадь. Да и как можно забыть собственную могилу. \\\ А потом, примерно спустя пару недель, такое странное - Вадим, я влюбилась И его откровенное - Могу научить стрелять. Выбирай - себя или его И совсем уж дикое - Я не вернусь домой На что его - Вернешься И правда ведь вернулась /// У нее в руках пятая сигарета, на глазах - слезы от дыма, ветром напущенного прям в лицо. - Ну-ну, ты еще закашляйся. Саркастичный яд был чище всего чистого. Они сидели на детской площадке в глубоком лесу. Было очень светло и как-то обидно. Она - на качелях, он, закинув ногу на ногу сидел на песочнице прям напротив. Он улыбался, щурился. А еще впервые был уверен. Нет, он сначала хотел ее пристрелить. С той самой секунды, когда ее угловатый и слишком яркий силуэт - волосы красные, куртка грязно-зеленая, ботинки тяжелые - разбил зрачок. Но потом начал непозволительно часто ловить в ней куски себя. Рельефность эта ее. Когда то улыбка, то матерные лестницы во много этажей. Увидел и подумал, что и убивать-то, в общем, и не стоит. Она смеялась и злилась, и он понимал, сузив глаза: если бы он сказал ей бросить курить, она бы бросила. Было забавно. - Ты пообещал мне рассказать, как все началось. Качели протяжно скрипнули, и она положила локти на колени. Лицо в лицо. Глаз избегали. Он избегал. - Не припоминаю. - Ты был пьян. - Ну тогда это вообще не в счет. Наиграно поморщившись, он хотел встать, но ее ледяные пальцы обхватили кожу запястья. - Пожалуйста. - Иди к черту. Он грубо вывернул руку, но с песочницы не встал. И она поняла - говорить он до изнеможения хочет. Ну нужно человеку повыебываться, что уж тут. А потому она сама резко встала, на что качели отвратительно скрипнули. - Окей. Хочешь знать, кто я? Тебе не понравится. Она снисходительно повела бровью. - Ты в моих глазах и так последний подонок, но на встречи с тобой я хожу чаще, чем в школу. Делай выводы. Она снова забралась на качели, подтянув ноги - в балетках - в позу лотоса. И он рассказал. Про то, сколько убил и то, сколько раз кого отымел. Ему вообще весело было - как казалось. А ей противно. Рассчитывала на страхи и причины. Но его послушать - так ничего плохого в его жизни и не было. Ему на самом деле тоже противно, но он просто сказал себе, что все его ч у в с т в а с ним в одном гробу и подохнут. И ждать, наверное, не так уж долго. А потом она говорит ему про то, что в школе какие-то придурки на нее стучат. Боятся и ее, и директора. И стучат, наглые они твари. Не знает кто, но мерзко и обидно. \\\ Тех самых "тварей" находят мертвыми. Из детей выросли бы слишком неверные суки, скотины и предатели. Так он подумал. /// Весна перекинулась в лето, а у нее, черт возьми, экзамены. Саркастичные ухмылки учителей, мол, сейчас-то тебя по-любому из школы попрут. И ей было бы плевать, как, в общем, и обычно, но как-то противно оправдывать их ожидания. Стало принципиально государственную итоговую аттестацию не завалить. В парке тихо и безлюдно. А еще темно, хоть солнце встало. Тучи кучами сбиваются в одно место. На ней белая свободная майка и штаны темно-зеленые. И почему-то это так красиво в сочетании с тугими кудрями густого красного цвета. У реки навалены камни, идти по ним совсем не сложно, но босые ноги иногда соскальзывают. И он ловит под локоть, за талию, за запястья. А сам идет по мокрому песку, совеем у воды. В ботинках. В промокших насквозь ботинках. - Как ты учился, м? Он рассмеялся и запрокинул голову. Там было солнце. Маленькая желтая точка без света. Думать о том, как учился, было почему-то мерзко. - Лучше всех. Особенно по химии и биологии. Ее рука дернулась, он почти не успел поймать. - Ты серьезно? Хорошо учился? - Привык быть лучшим. И вообще. Я один из создателей вируса, способного уничтожить человечество. Конечно, я знал химию, - Он резко оборвал себя, сузив глаза. - С чего вопрос, кстати? - Да так, интересно просто. - Экзамены? Она беспомощно развела руками, в одной из которых несла кеды. И почему он всегда все знал едва ли не лучше ее самой? Это, черт, раздражало. - Могу перенести их на пару месяцев. - И как же? - Только с одним условием: сдавать будешь химию. - Издеваешься? Рассмеялась она, чувствуя, как почти совсем искренняя улыбка чертит на ее лице линию. И так было все чаще. И это было странно. И неправильно. И хорошо до одури. - Я вполне серьезно. - Мне кажется, что Одинцова с Поляковым мягко говоря... охуеют. Если я сдам химию. - Это еще один повод это сделать. - Ну окей, хорошо. На самом деле ему просто дико скучно. Мало адреналина, крови мало. Воспоминаний много, возможностей мести нет. И это все сжимало острые кольца вкруг шеи. \\\ - Павленко мертв - Только не говори, что ты очень расстроилась - Это ты? Зачем? Зачем, черт тебя дери? - По личным мотивам - Да неужели - Не строй из себя праведницу /// Когда в два часа ночи они шли по переулку, на них напали. У нападавших глаза бессмысленно горящие, а у него излишне много практики. Ну а глаза. Глаза давно разломанные. Там преломления света струились в искаженных отражениях. И это была та искаженность, которая кривыми спиралями рвала все глотки. И пружина, тугая и жесткая. Которую ни в коем случае не стоит трогать. А провоцировать на драку - ни дать ни взять самоубийство. Чистой воды. Разбитой губой потом глотая минералку, купленную в круглосуточном, все еще чувствовать горячий асфальт и помнить сильные руки. Так знакомо и так по-родному. А потом ее кисти с силой перетягивают бинт чуть выше локтя. Ни черта не нежно, но заботливо до ужаса. Бледные ладони с очень холодным кольцом. Золотым. Дорогим. Откуда вдруг такие вещи, если своих приемных с их подачками она посылает неизменно? Он хлещет уже вторую бутылку воды и смотрит на заляпанные кровью кроссовки. Смотрит сейчас, а видит тогда. Там пистолет в траве, и Полина. Мертвая Полина рядом с точно таким же мертвым братом. Вспоминая это, хотелось вернуться к месту, где три трупа каких-то подростков, и убить их еще один раз. А потом еще. И еще. В венах билась кровь речками, ударялась о мозг, тот кипел и плавился. А ее руки все так же затягивали бинт на руке. Потом зубами острыми обрывает бинт и завязывает узел. И даже не хочется спрашивать, когда научилась так орудовать и откуда у нее с собой бинт. \\\ Пустая квартира с криками, повисшими в воздухе, и тяжелыми пластами голосов на всех предметах. Квартира смеется ей прям в лицо выбитым в коридоре окном. Когда холодно, проще. Тоннам воды не погасить пожара, но кожу успокоить по силам, а потому температура - минус три, на шее кулон, металлом въедающийся в грудь. Если дочь не родная, то и семья не семьей, и ссора, значит, не семейная. Да и семьи нет вообще, что оплакивать доверие, которого не было. Как затаскивать по подвалам остатаи чужих самолюбий. Эгоизмом в родное идет, как ни старается прятать себя за собой. Телевизор в другой комнате и слышать его нельзя чисто физически, но по ушам гуляют, маршируют, отстукивают, перебегают слова. "Вадим Уваров задержан по обвинению в сотрудничестве с фармацевтический компанией Ингрид. Так же он обви..." К черту. Сомкнутый круг без возможностей. Удушье немо плетет венки, что на гробах. Ночами рисуются кресты с распятыми людьми. Стигматы и терновые венки не трут сбитые костяшки ладоней. За нее - в последний момент - ложатся чужие. "Ну да, все правильно" Думает Тася о новости_первой_полосы. Завязав волосы в высокий хвост, когда первые истеричные нотки в голосе сбились в ровную непрошибаемую стену, а кухня снова становится комнатой, не адом. Она боится смотреть в окна. "Преступников ловят менты, дети ходят в школу" Говорит себе вполне спокойно, жаря мясо себе на ужин (когда из процарапанной руки сочится кровь). Все верно. Убийцы сидят в тюрьме, подростки решают свои проблемы. Которые не связаны со смертью. Чужой - как минимум. Все честно. Все правильно. У нее, кажется, что-то снова пошло совсем не так.