Брат, Сестра и Отщепенец

      Однажды, одним солнечным днём, Алая Ведьма восседала в высоком мягком кресле и любовалась своим прелестным личиком. Её тонкие изящные пальчики с аккуратными алыми коготками элегантно извлекали сопельки, что искрились под нежным взором солнца и её лучистых изумрудных глаз. Утренний туалет близился к концу... "Апчхи-и-и-и", – молвила пава, осознавая, что все труды пропали даром, ведь какой же её образ обходился без помады, этой коралловой приспешницы дьявола. "Где же она?" – горячо шепнула Ванда, обжигая дыханием зеркало. Но помада не отозвалась, лишь чья-то загадочная тень мелькнула в отражении прямо за спиной озорной чертовки-ведьмы. Ванда поднялась с кресла и полезла под диван. Этим днём на собрании Мстителей её никто не видел. (Даже её брат.)       На следующий день наступила ночь, ведь Алая Ведьма не желала показываться на публике с типично-обычными губами. Вдобавок, она не имела привычки лазать под диваном днём. Так что ночь была в самом разгаре, когда разгорячённая Ванда утянулась в корсет и завернулась в плащ, дабы намылиться к брату.       Он сидел у камина и курил трубку, его грозная фигура заставила её помедлить и слегка замяться у порога его скромного обиталища. "Где моя помада?" – вопросила осмелевшая проказница, взмахнув стройными рядами чёрных, как стадо вороных коней, ресниц. Но её чары не овладели разумом Пьетро. Он в мгновение ока лукаво смахнул со своих чувственных губ алое пламя помады и вытер его об алое пламя плаща своей кровинушки: "Нет, дорогая, сие мне неведомо", – он грустно похлопал её по спине, дабы скрыть следы недавнего происшествия и не пасть в её страстных глазах, полных томительной, сочной, как весенняя трава с вкраплениями сурового малахита, зелени загадочной радужки. Ванда была очень опечалена трагической потерей, и, дабы утешить свою сестру, Пьетро поспешил вручить ей сверкающую, словно сопли чаровницы, конфетку. Алая Ведьма робко положила глюкозный комочек себе в рот и обречённо поплелась спасать мир.       Долгие месяцы супергеройской рутины не приносили радости, и Ванда стала замечать, что всё меньше знакомых и дорогих сердцу вещей ласкает её взор. Однажды она проснулась на полу и обнаружила пропажу кровати. Её не стало. Тогда Ванда снова обратилась к своему заботливому братцу.       "Сие мне неведомо, дорогая", – в очередной раз ответил серебровласый юноша, уже чуть более обеспокоенно, нежели чем в предыдущие сорок пять раз. Округлые болотца её глаз стремительно наполнились жидкостью, её, Алой Плутовки, хоть была она и не очень плутовата с первого взгляда, а со второго – не очень, а с третьего – вовсе нет. Её слезливый взор обратился к родимому бегуну: "Ну может ты всё же видел? Хоть одним глазком?" "Дрогая", – молвил Пьетро, легонько коснувшись кончиками пальцев своих губ и устремивши взор на звёздное небо, что не покидало героев вот уже который месяц. Разглядывая изгибы небесного серпа, он вспомнил, как давеча, в такую же прекрасную лунную ночь, он бежал по Красной Площади в поисках Кремля. Но в этот раз он не упустит своей цели, ибо цена была слишком высока.       Вдруг озарение снизошло на его печальную головушку, он начал вспоминать что-то, нечто загадочное и таинственное, что он упускал из виду. То был ослепительно-подозрительный тип, который удивительно-поразительно быстро бежал с мусорным ведром на голове по главному коридору владений Мстителей, да так шустро, что Ртуть даже не успел подумать о том, что его надо догнать. И так было шесть раз. "Сие мне неведомо", – тревожно вздохнул Серебряный Жеребец, с трудом сдерживая дрожь в ногах, готовых ринуться на поиски наглеца, посмевшего посягнуть на собственность Алой Сеньоритты. Одинокая слеза стремительно пала вниз, и левый глаз залучился зеркальным великолепием выступившей на нём влаги; обогнув его крутую скулу, немного задержавшись на его колком подбородке, она сверглась и затерялась в складках плаща Ванды, в то время как правый глаз его остановился на циферблате часов, показывающих, что время пришло. Разорвав крепкие семейные объятия, Брат Пьетро вихрем помчался в коридор, ведь он знал, что там его ждёт оно.       И там было оно. Нечто ловко натыкалось на стены, за неимением щелей для глаз на своём головном уборе, оно было вынуждено на ощупь искать пути отступления, потому как путь к нашествию уже был найден. «Сегодня он не уйдёт от меня», – подумал Пьетро, притворившись фикусом в целях конспирации, и он был чертовски неправ, ведь незнакомец принял низкий старт и, навострив уши, которых не было видно за белоснежным ведёрком, был готов к мгновенному исчезновению. Но Пьетро тоже был готов: он уже подумал, а потому готов бежать следом за негодником-незванцем.       И побежали они вместе, но не взявшись за ручки, потому что незнакомец был в ведёрке, а Пьетро был фикусом. Серебряный бегун был настолько окрылён своим успехом, что не сразу заметил, что упал в яму. Выкарабкавшись на поверхность, он позволил предстать перед своим взором перерытому двору, на территории которого оказались он, дом и будка. Больше не было смысла притворяться фикусом, поэтому Ртуть решил почитать (в уме, про себя): «Эр... О... Эр-о-бэ-э... Эр... Эр-о-бэ-э-эр... Эр... О... Бэ... Эр... Тэ... Эр-о-бэ-э-эр-тэ... Роберт? Роберт. Эл... Эл... Элйу... Юдэ... Дэ... Дэ-вэ... Вэ... И... Эл-йу-дэ-вэ-и... Вэ... Вэ-и... Гэ-вэ... Вэ... О... Вэ... И... Чэ... Людвигович? Людвигович?! Людвигович?!! Людвигович.» «Так звали будку», – подумал Пьетро, прочитав сие на будке. В тот самый момент из тёмных, таинственных и зовущих недр именного обиталища показался чёрный и так знакомо сопливый, аки сестринский нос, нос не сестринский, а собачий. Пьетро с детства разбирался в собаках. «Ротвельчарк», – вяло пронеслось у него в голове. «Идиот», – поняла ротвельчарк и, шумно вздохнув, забралась в нору, звеня цепью, разливающейся, как хор колокольчиков. Оставшись наедине с самим собой, ртутный мальчик отряхнулся, дабы выглядеть солидно в глазах окружающей среды, а затем решил измерять длинными шагами своих стройных ног поле, которое было как футбольное, только немного поменьше и разрыто побольше, с домом и будкой вместо ворот. «Я не мяч, но у меня получится», – решил Пьетро и отважно закинулся прямо в широкие ворота обители побольше, ибо человеческой, которые оказались дверью. Закрытой дверью. Благо, ускорения буйной головушке хватило, дабы проломить дверь и сорвать её с петель. Не существует ни единой преграды, способной устоять пред умением истинного Мстителя пользоваться своей головой! Пьетро дотронулся до набухающей, аки вешние бутоны, шишки, пульсирующей тупой, но убедительной болью, заставившей его поверить в необходимость ответных действий. Брату нужна была она. Холодная и скользкая – замёрзшая вода, предпочтительно в виде кубика, но могла быть и шариком, полупрозрачным и искрящимся. Он прошёл мимо длинных рядов стен, заботливо обклеенных потёртыми обоями, немного потрёпанными, но ещё сохранившими своё благородное начало, но утратившими свежесть, что была подобна ране горному воздуху, разливающемуся над безграничными просторами альпийских лугов, напомнивших своей зеленцой коварные очи Ванды. Но вот череда обоев прервалась и возникла дверь. В глубинах пьетровского сознания тревожно возроптало паучье чутьё. Рука быстросеребряного человека интуитивно потянулась к ручке двери, ведь мама когда-то учила его, как входить в помещения без использования головы. Он был умным и хорошим сыном и усвоил урок. Какая гордость переполнила бы любящее материнское сердце, знай оно, как решительно зашёл её сын и прикрыл за собой. Была бы она счастлива? О, да! Но то, что узрел её сынишка-шалунишка в этой комнате, мама бы не одобрила. Пьетро и сам не знал, как одобрить и поступить, ведь от увиденного даже он потерял дар речи.       Ах эти ножки! Нежный шёлк мягко обволакивал её соблазнительные голени и устремлялся всё выше и выше, покрывая её округлые бёдра и иные аппетитности, возносился к пылающим (в переносном смысле) трусикам, лишённым таинственных облаков кружева. Бархат её кожи притягивал к себе, манил всех страждущих, не оставляя никого равнодушным! Волнующие изгибы её талии, словно охапка ивовых прутиков, но гибкие как один, взволновали воды и вспенили море. То, что шло дальше, не поддавалось описанию: это нужно было видеть! Изящная шея предваряла ангельский лик, обвитый локонами, аки медузами, воплощёнными нежным мастером в виде шоколадного шедевра. Как кощунственно-незыблемо смотрелась помада оттенка N400 на её мягких губах! Пьетро мог такому только позавидовать... Тут зоркий взгляд его прокатился по лихой дуге её бровей, и понял он, что, кажется, ведает. Было решено отойти чуть подальше. Да. Семейное сходство было очевидным. «Мама?» – с восторгом подумал Пьетро. Юноша стремительно перевёл взор очей своих в противоположный угол комнаты и увидел свою руку на робком стане красавицы. Он уже хотел испугаться, что потерял руку и не сможет выбрать из всех предложенных мам единственную, настоящую, как вдруг осознал, что это плакаты висят перед ним, и рука его тоже в плакате висит, а мама – вовсе не мама, а всего лишь дрогая целая Ванда. Хотя она не везде была целая, ведь там висели и газетные вырезки, и журнальные вырезки, и не только вырезки, но и нарезки.       И вдруг Мстителя озарило, что он пришёл отомстить, отомстить за честь своей сеструльки, за сворованные вещи, что лежали рядом, и аккуратно на полочке в рамочке лежала кровать, а прекрасная помада, на которую у предприимчивого дельца было столько стремительных планов, безнадёжно укрылась за тенью тумбочки, что стояла возле в своей рамке. У Пьетро не было времени на удивление, ведь ему нужно было срочно подумать: неподалёку раздалось приглушённое шварканье домашних тапочек. Вот он, час расплаты! Додумав, слившись с обстановкой, Отважный Скакун зафикусился и стал расти-ждать.       Шварканье приближалось, дверь открывалась, и вот, совсем рядом, в пяти шагах от Фикуса, возник человек, не похожий ни на его сестру, ни даже на маму, потому как особь была предположительно мужского пола.       Если бы Пьетро умел читать и был бы знаком с творчеством Лермонтова, он бы понял, что перед ним Печорин во плоти! Но, увы, наш герой не читал “Героя нашего времени”, и сейчас, когда он был фикусом и у него не было времени ни нашего, ни своего, он не мог прочесть первый социально-психологический роман в русской литературе. Да и Печорин вёл себя на удивление вызывающе: зевал на пороге комнатушки, застыв в немом изумлении, завидев фикус Пьетро.       Надо было действовать молниеносно. Вообще не поддаваясь соблазну подумать, Ртуть в диком рывке металла-берсерка выставил воинственный кулак с целью задеть жизненно важную голову учёного, коим и являлся Гришка, но об этом потом... Но и Печорин оказался не лыком шит: со скоростью света и проворством пантеры, прыгающей по зелёным болотцам, аки глаза Ванды, увернулся.       "Утихомирьте свой пыл, прошу Вас! Между нами возникло некоторое недопонимание относительно цели Вашего прибытия", – с горделивой небрежностью заметил Печорин, лениво поправляя полы своего коричневого махрового халата, обшитого золотыми узорами с царственно-бордовыми манжетами и воротником. Последние силы Пьетро ушли на осмысление халата неведомца, а ведь ещё предстояло осмыслить его сладкие речи, не лишённые аристократического изящества и заумной вычурности, кою не приветствовало сознание псевдофотосинтезирующего элемента. Печорин дал немного времени на рассмотр и оценку своего имущества. Ощущение полной беспомощности и беззащитности кинутого малыша пред всеми невзгодами нависшей над ним судьбины заставило Пьетропуза (как ласково когда-то называла его Ванда, когда её сочные поля колыхались под воздействием век) обмякнуть на пол и с робостью наивной невинности распахнуть лучистые, искрящиеся миллионами бликов, словно звёздное небо в безоблачную ночь над праздничным Маджуро, глаза. Проникшись искренностью, испускаемой доверчивым взглядом Пьетро, Печорин не мог остаться равнодушным, потому скорее поспешил занять вакантное место рядом на пуфике, некогда принадлежавшем Ванде, а ныне имеющем сомнительную честь находиться в апартаментах знатного коллекционера, и протянуть уставшие от бега ноги. "Ну что, начнём-с", – молвил изысканный сударь, оперевшись на трость, обладавшую величавым набалдашником из слоновой кости в виде малайского шерстистошейного аиста. – "Полагаю, что Вы невольно задаётесь вопросом, по какому поводу я Вас здесь всех собрал. Что ж, ответ лежит на поверхности, но Вам, увы, не дано осознать его. Вам никогда не понять", – коварный эукариот соблазнительно изогнул свои алые губы в циничной улыбке, полной немого торжества и чувства власти и превосходства над своей жертвой, – "того, с каким рвением я собирал важные сведения по крупицам и незаметным мелочам. Как денно и нощно я выискивал. Я жил лишь надеждами о том, как овладеваю главным экономическим фактором постиндустриального общества – информацией!", – учёный почтительно воздел палец к небу, и Пьетро заворожённо свёл глаза в кучку, пытаясь поспеть за стремительными движениями рассказчика. – "Одно дело добыть информацию, другое дело – схоронить её. Внимательность, отвлечение внимания", – по подбородку Рути-тути пробежала резвая слюнька, – "Вы видели норы во двору моего фешенебельного поместья? Вы ведь, смею заметить, сударь, весьма смышлёный малый, однако, думается мне, не приметили вовсе таинственную невесомую связь нор и информации. А между тем, она имеет место быть. Вы, верно, уж и думать забыли о той удивительной встрече с моим верным псом-сэром Робертом Людвиговичем. А он здесь и ни при чём! Он на цепи. Это не его норы." – от возбуждения Григорий Александрович приподнялся. – "Это мои норы, и земля тоже моя. Вот какой я молодчик в самом расцвете сил!" – офицер русской императорской армии залихватски подкрутил лихой ус. – "А норы мне надобны, дабы прикрыть своё злодеяние..." Кажется, Пьетро уловил суть разговора: «Зло-де-я-ни-е.» Зло – плохо. Тем временем, Печорин продолжал свой рассказ: "В них я зарывал информацию и по подземным тоннелям передавал её в дом, прямо сюда."       Супергерой решил, что медлить нельзя: настало время отомстить за честь своей сеструльки. Аки Конёк-Горбунок, Серебряный и быстрый мальчик встрепенулся. Решительным рывком он встал и занёс руку для удара. Печорин уже было издал вовсе не книгу своих нотаций, а всего лишь ошеломлённый вопль, как в пяти с половиной метрах от них открылись резные ставни окна и в комнату проникла шикарная женская ножка в обтягивающем красном сапожке. Время будто остановилось, остолбеневши от неземной красы земной девы, чей лик не показался, но вот-вот грозил явиться в палату к своенравным джентльменам. Но тут и прекрасный фейс явился и время повернулось вспять. Незваная гостья сосредоточенно и пытливо надула губки и нахмурила бровки, силясь понять вычурную речь задом наперёд. Услышанное не обрадовало Алую Ведьму, и ей пришлось выслушать сказанное в подобающем порядке. И когда время сдалось и наконец-то вернулось на круги своя, зеленоглазая плутовка довольно цокнула язычком, обнажая манящие сахарные зубки, – "Он создал столько статей обо мне. Разве он мог следить за мной?", – лицо красавицы просияло догадкой юной мысли. Пьетро ничего не понял, но решил послушать сестрицу. Тут он вспомнил, что ему нужен лёд для безумной пульсирующей шишки у него во лбу. Нужно было действовать молниеносно, и он отлучился.       Почувствовав себя отлучённым, Пьетро отправился на поиски, поиски себя в этом мире, ведь в каждом из нас есть лёд, правда у Человека-Льда его больше, и он был бы не прочь им поделиться. С этими мыслями Мстительный Философ ринулся навстречу ему, отзывающемуся на кличку Бобби, но дверь всё так же хладнокровно преградила ему путь. На этот раз мудрость мамы Пьетро не пригодилась, ибо пока голова на месте, всегда найдётся достойный способ разрешить конфликтную ситуацию путём бездумного насилия!       Ах эти ножки! Нежный шёлк мягко обволакивал соблазнительные голени и устремлялся всё выше и выше... Но не будем вдаваться в дальнейшие подробности, так как Стремительный Красотун уже был ослеплён лучами своего отлучённого превосходства... Как жарко забилось его пылкое сердце, когда понял он, что... Это он! Везде!! Всюду смотрит на себя со всех сторон!!! И тут Пьетро наконец-то понял, о чём говорила его сеструлька: этот прекрасный человек, у которого были усы, хотя сам он был блондин, всю свою жизнь не просто собирал информацию, он беспокоился за них. Озарённый Металл прикоснулся к холодной поверхности зеркала и улыбнулся своему прекрасному изображению. За окном печально завыл Роберт Людвигович, возвращая романтического героя в материальный мир. И он вернулся, и неожиданно, преисполненный нежностью, приобнял Усатого Человека, который отныне навсегда и навеки веков вечные звался другом. Глаза Ванды подёрнулись лёгкой рябью от всего увиденного. Как прекрасно было видеть этих двух мужчин вместе! Как приятно было осознавать, что ещё один человек нашёл свою вторую половинку и занял свою собственную ячейку в обществе, что теперь ему не нужно было прибегать к помощи мусорного ведра... Лишний человек уже не чувствовал себя таким лишним, ведь у него появились друзья!       Ночной город раскинулся под моим железным ботинком, сияя своими огнями, будто прославляя Меня. А я пил, я безбожно пил и гулял, веселился один на башне Старка. Моей башне... – "Джарвис, ты записываешь?" У каждой истории есть свой конец и мораль тоже есть, особенно, если это басня, и особенно, если это моя Басня! "И знаешь что, мартини – иди сюда, зелёная! – где же мораль в этой Басне..." – оливка послушно запрыгнула мне в рот. – "Моваль шей бафни такова... Тьфу! Охрана наша не нова!"       Оливка неспешно летела навстречу новому дню............