ПРОЩАЙ, ДАЛЁКИЙ СВЕТ!

...Как же холодно в этой проклятой торжественной зале Гайерсбурга! Как неуютно и промозгло... И этот пол - он высасывает последние силы. Странно, что всего несколькими часами раньше я не замечал этого. Очень странно. Да, был разгорячён выпитым вином и упоён окончательной победой над силами герцога Отто фон Брауншвейга. Победой, которая сделала меня слепым. Никого нет. Темно... Может быть, ночь. Хотя - не знаю. Мне всё время темно с того мига, как ты закрыл свои глаза и больше не открыл. Миттермайер сказал, что ты умер, врач потом подтвердил, что ты умер - но я не поверил. Никому не поверил. Ты - часть меня. Ты не можешь умереть. Ты просто спишь. Да, врач долго что-то делал с твоим телом, а потом запечатал тебя в эту капсулу - мне он объяснил, что это для того, чтобы ты лучше спал. Не в силах убедить меня в том, что тебя больше нет, врач до сих пор продолжает иногда со мной говорить о тебе как о живом. Да ты и есть жив! Это они все мертвы - те, кто называет тебя мёртвым. Плохо, что капсула совершенно не открывается, и я не могу больше прикоснуться к тебе. Пробовал разбить - не получается. И сил совсем мало, и материал уникальный, стойкий к любому воздействию. Наверное, эта капсула даже в огне не сгорит. А мне так не хватает твоего тепла, крепкого пожатия твоей руки - и я больше не могу играть с твоими огненно-рыжими волосами... Но хорошо, что капсула прозрачная - я могу постоянно видеть твоё лицо. Я не могу оторвать от тебя глаз - ты так удивительно спокоен! Ты всегда был спокойнее меня, но сейчас ты просто восхитителен в своём спокойствии. Наверное, я буду таким же спокойным, когда умру. Умру... Неужели... они все говорят всё-таки правду, и ты умер??? Говорят, это было безнадёжно, и от таких ран и потери крови никто не выживает. Нет... Не может быть... Но, если это и так - тогда я тоже умру, и буду лежать в одной капсуле с тобой... пока нас не привезут на Один и не зароют в одну могилу. * * * Один всемогущий, я схожу с ума! Я потерял счёт времени. Я не знаю, сколько я тут сижу, и какое сейчас время суток. Всё время темно. Мне всё время темно - источник света лишь твоё лицо в обрамлении огненных кудрей под непроницаемым и непрошибаемым стеклом капсулы. Я обещал, что буду сидеть так и молчать - пока так же, как и ты, не засну, и пока меня не положат с тобой рядом. Как в детстве - когда мы любили спать вместе под одним одеялом. Хотя, наверное, я потом проснусь - я же тебе обещал... обещал завоевать Галактику. Может, когда я это сделаю - ты проснёшься? Воскреснешь? Что я думаю??? Неужели я тоже стал думать, что ты умер? Это немыслимо... Ты же не можешь умереть. Я не говорил ни слова с тех пор, как у меня пропал голос - может, помнишь, как я звал тебя, но ты не просыпался, а меня испугало то, как страшно побледнело твоё прежде румяное лицо? Голос потом вернулся, но я не смог говорить больше. Не смею нарушать твой покой. И никому не позволю. Как не позволю и отнять тебя - даже в этой капсуле. Пробую завернуться в плащ - но белый плащ гранд-адмирала не спасает от этого холода. Странно - раньше казалось, что плащ греет, например, он вполне себе спасал от холодного ветра. А тут - не спасает. А ещё он мокрый. В чём-то липком и солоно пахнущем. На нём тёмные пятна. А пятна на полу они уже замыли. Странно - я и не заметил. Я никого не замечаю, кроме тебя. "Твои руки в крови, Райнхард!" - это ты мне сказал... вчера... позавчера... не помню уже, когда. Для меня больше нет времени. Да, так и есть. И руки, и плащ - мокрый, потому что в крови. В твоей крови... из тебя её очень много вылилось. Но это не помешало тебе спокойно заснуть и остаться красивым. Хотя... нет, ты говорил это по другому поводу. Вестерланд... Там под ядерным пеплом заснула разом вся планета. Спутник потом показал - видно было, что часть тел осталась нетленна, видимо, в эпицентр не попали. Так и лежат спокойные под пеплом. А те, кто попал - сгорели разом. Ничего не осталось. Нет больше планеты Вестерланд. Она стала обителью смерти, огромной могилой сразу для двух миллионов. Наверное, там теперь даже атмосферы нет. Хотя... может, и есть, облака ядерного пепла должны удержать атмосферу, нам показывали в Академии, что происходит с планетами во время ядерного взрыва. Пепел потом будет мешать солнечным лучам пройти сквозь атмосферу, и наступит ядерная зима... наступит кромешный холод. Прямо как сейчас... Если вдруг кто и выжил после ядерной атаки на Вестерланд - он потом замёрз от этого адского холода. Наверное, я, виновный в гибели всех этих людей, должен постичь то, что ощущает человек во время ядерной зимы. И я - постигаю. Постигаю тьму и холод... и тишину, где нет ничего живого. Жив лишь ты, Кирхайс. Хотя ты тоже... такой спокойный и холодный. Как же была холодна твоя рука, которую я не в силах был отпустить! Врач еле-еле расцепил мои пальцы, да и то с помощью Ройенталя и Миттермайера, физически самых сильных из наших адмиралов - а после этого мне стало пусто... Врач говорил, что я потерял тогда сознание. Зачем... зачем же они привели меня в чувство? Я же должен был стать таким же холодным и бесчувственным, как ты, Кирхайс! Одиннадцать лет мы почти не разлучались - и должны были заснуть навеки тоже вместе. Ты... только прости меня! Я тебе тогда наговорил много злого - того, что никогда не смел бы говорить. Тогда я считал правым себя - но теперь понимаю, что ты был прав, а я нет. Прости меня, если ты слышишь под этой непроницаемой капсулой - прости за всё!!! "У народа Вестерланда проси прощения, Райнхард!" "Как? Их... больше нет..." "Они есть, Райнхард - так же, как и я. Они так же, как и я, заснули навеки. И в твоей памяти они останутся навсегда - как и я!" Нет, Кирхайс, я сойду с ума так!!! Я... больше не могу! Не говори со мной в этой звенящей тишине... не говори со мною безмолвно... Помолчи, не укоряй меня больше - мне и так безумно больно, так больно, что даже кричать не могу. Ни от одной раны на свете не бывает настолько больно, Кирхайс. Просто... будь рядом. Утоли мою боль... как тогда, помнишь, после дуэли, когда ты лечил мои раны, а после обнимал и утешал меня? Помнишь? Ты единственный человек, после Аннерозе, при ком я мог застонать и заплакать, с кем я мог быть слабым и больным... А ты всегда так трогательно обо мне заботился, был так неимоверно нежен со мною! Излечи меня, Кирхайс! Не покидай меня. Никогда не покидай меня - даже если я не прав, слышишь??? "Ты виноват, Райнхард!" - как же ровно и страшно звучит твой голос внутри меня... "Да," - я тебе отвечаю, так же безмолвно. - "Я виноват, и этого уже не исправить. И я - всё беру на себя. Я наконец-то повзрослел, Кирхайс, и научился брать на себя груз ответственности и признавать свою вину. Только ты - вернись!" "Не могу, Райнхард! И не потому, что заснул навечно - а после Вестерланда". Да, Кирхайс... Ты прав, как и всегда. Тогда я утратил свою совесть. Возможно, её у меня и вовсе не было, поэтому бесчувственный циник Оберштайн и нашёл ключик к моему сердцу. Это ты был моей совестью... Был... Нет, был и есть. Ведь ты не умер. Сам же говоришь - заснул. И не думаю, что совсем уж навеки. Либо ты проснёшься - либо я сам засну так же, как и ты. Лучше засну я. Я уже столько ночей не спал... сплошные битвы, кампании, военные советы, непростые решения, как этот треклятый Вестерланд! Хотя... я страшно боюсь засыпать. ЧТО мне будет сниться во сне! И даже сам Один всемогущий не спасёт меня... Хорошо бы заснуть, и не видеть снов - и тоже навеки, как и ты. Подожди немного - скоро совсем замёрзну в этом Гайерсбурге, и засну... * * * Слабость одолевает меня... Я склоняю голову на капсулу, приникаю сквозь стекло к твоему лицу, обнимаю... Лучше бы Ансбах попал в меня. Вот так же лежал бы сейчас... заснул навеки, а ты бы не спал в этой капсуле, а женился бы на Аннерозе и сам завоевал бы Галактику. "Так лучше, Райнхард! Я сделал то, что хотел," - я слышу твой голос, он всюду, ведь тут так страшно тихо. Не слышно ничего - только то, что ты говоришь мне. - "К тому же, кто, кроме тебя, сможет завоевать Галактику?" "Но... как же... ты увидишь то, КАК я завоюю Галактику - если ты заснул и не просыпаешься???" "Поверь, увижу, Райнхард," - ты мне спокойно и мягко так отвечаешь. - "Я теперь всё и везде вижу, даже будущее. И, знаешь, Райнхард? Я счастлив, что так получилось". Мне показалось, что тут ты улыбнулся. Нет... наверное, меня уже видения посещают, а не просто твой голос звучит в моей голове. Твоё лицо осталось таким же ровным и неподвижным - как в тот миг, когда твои глаза закрылись, а я тормошил тебя, кричал, даже в ухо, кричал на пределе голоса, но ты так и не просыпался. * * * - Сидит так уже восьмой день, - слышу чужой голос. Не твой. Как они смеют говорить, когда ты тут рядом спишь??? Аааа... это врач говорит, тот, что засунул тебя в эту непроницаемую капсулу. - Совсем не двигается? - спросил чей-то голос... достаточно низкий и очень твёрдый. А, это Ройенталь. Как он смеет тут быть и тревожить твой покой??? - Да... Полная кататония и апатия, плюс сильнейшее нервное истощение, и началось оно явно не тогда, когда... - голос врача прервался. - В общем, нервное истощение началось задолго до того. - Не надо говорить, я понял, - тихо ответил Ройенталь. По-своему вежливый человек, понимает, что тебя нельзя тревожить. - Вы... хоть как-то пытаетесь тормошить его, или чем-нибудь лечить??? - Ни на что не реагирует, - ответил врач. - Только говорит... с Кирхайсом, и то шёпотом, а порой даже одними губами, и я ничего не могу разобрать. С другими не говорит совсем. Ни на кого не смотрит и никого не замечает. От еды отказывается, лишь иногда соглашается выпить то, что ему приносят, и даже не смотрит, что там налито. Ему полностью всё равно, что вокруг происходит. Поили его успокаивающими - но он совершенно не засыпает, лишь сидит и смотрит в одну точку. Истощение - и психическое, и физическое - прогрессирует, но он не может забыться. - Заботьтесь о нём, - тихо и неожиданно мягко проговорил голос Ройенталя, и потом послышался мерный стук каблуков о ступени. - И о Кирхайсе тоже. Хорошо делает Ройенталь. Зачётно. Не говорит при мне, что Зигфрид Кирхайс умер или является покойным. Миттермайер и Биттенфельд уже допустили такую оплошность, за что им стало запрещено со мной говорить. Должно быть, Ройенталь совсем ушёл. Голоса его больше уже не было слышно. Да и доктор тоже не был больше ни слышен, ни заметен. Восьмой день... Интересно, правы ли они - или тоже лгут, как Миттермайер, который, сразу же после того, как ты заснул, сказал, что ты умер и ушёл в Вальгаллу? Какая Вальгалла - если ты тут и ты живее всех их??? Времени для нас совершенно нет - это у них там дни, часы, минуты. А мы - в этом мраке и совершенно без времени. Мне хорошо - так. Только с тобой. И когда никого из тех, других, нет. А когда другие есть, мне почему-то муторно и очень больно... Конечно - они же говорят, что ты умер! Даже пытаются меня оттащить от капсулы с тобой. Но, хотя я и ослабел очень сильно - у меня всегда хватает силы на самое зверское сопротивление. Никто не разлучит меня с тобой никогда. ... Я смотрю в твоё лицо, и в воспоминаниях даже о самых мельчайших моментах я вообще уношусь отсюда, из этой холодной мрачной залы, явно построенной по заказу герцога фон Брауншвейга. Вот у кого вкус радикально расходится с моим - меня и дома у Брауншвейга, и, особенно, тут, в Гайерсбурге, жутко подавлял и подавляет весь этот монументализм и гигантизм. Подавляет и мрак, и какой-то внутренний холод помещения... словно оно отторгает и ненавидит меня, так же, как ненавидел всегда сам Отто фон Брауншвейг. До сих пор он здесь незримо присутствует. Враг, победа над которым для меня стала горше всех поражений... потому что эта победа отняла у меня тебя, моего Кирхайса. Усыпила навеки и уложила в эту прозрачную капсулу. Враг, победа над которым меня заставила стать убийцей двух миллионов невинных людей на Вестерланде - и предать раз и навсегда свои мечты о справедливом мироустройстве... заклать эти мечты в пользу политического расчёта и эффективной пропаганды. Да, буду честен сам перед собой и перед тобой, Кирхайс - благодаря проклятому Брауншвейгу я устелил дорогу к моей власти трупами, и пошёл вверх по трупам. И я сам - ничуть не лучше Брауншвейга. Зигфрид... Кирхайс, ты лежишь недосягаемый под этим стеклянным колпаком. Помню, давным-давно, когда я был маленький и очень сильно боялся темноты и плакал, сестра читала мне одну длинную и красивую сказку о прекрасной принцессе. Её пытались убить враги и злая завистливая мачеха, однажды им это удалось - девушку отравили, принцесса умерла, и её положили в хрустальный гроб, настолько она была красивой, что даже хоронить не хотелось. Я всегда плакал на этом месте... словно предчувствовал. Но Аннерозе смеялась и читала дальше - и становилось понятно, что всё кончится хорошо. До принцессы доехал доблестный принц, который её любил и не верил, что она умерла, разбил хрустальный гроб, поцеловал принцессу - и та ожила. Я тогда тоже начинал смеяться от радости - а сестра целовала меня в лоб, укрывала тёплым одеялом и желала спокойной ночи. Спасибо, сестра, что, даже несмотря на все трудности нашей жизни, ты всегда делала мне сказку... стремилась сохранить эту сказку так долго, как могла. Но жизни ты меня не научила, и от жизни ты меня не в силах была уберечь. Наверное, это только в сказках или во снах такое возможно, Кирхайс. Я бы сделал то же, что этот храбрый принц - ведь я тоже люблю тебя и не верю, что ты умер, и я так хочу быть с тобой! Я разбил бы гроб, даже... поцеловал бы тебя. Но - это не сон и не сказка, ты не принцесса, гроб разбить невозможно, и я даже не могу больше взять тебя за руку. * * * Я уже забываю не только о времени, но и о месте. Просто воочию вижу, что мы - совсем ещё дети, и мы в школе... ты тогда так уставился на меня своими огромными синими глазищами... разве могут быть у человека - настолько синие глаза??? А потом ты меня еле-еле оттаскивал на перемене от мальчишки, которого мне хотелось прибить за его дурные слова о моей сестре... Ты всегда, с самого детства, призывал меня к миру и милосердию. Но ни мира, ни милосердия никогда не было в моём сердце. Я слишком человек войны, Кирхайс - война меня выбрала, выдвинула, возвысила над людьми и привела меня к власти. Но... наверное, я всё-таки был не в праве тянуть тебя в свою войну за собой. У тебя должна была быть совершенно другая жизнь. Жизнь, а не смерть - смерть же дала тебе война, и к смерти привёл тебя я. Я... Прости, Кирхайс, я не должен был тогда, десять лет назад, просить тебя поклясться идти за мной и быть помощником в моей войне. Хотя... ты же мог отказаться. Но ты, хоть и колебался долю секунды - всё-таки согласился. Может... я давил на тебя, всегда, и тогда тоже??? Может, я... заставил тебя сделать то, к чему ты не стремился, использовав твою любовь и преданность??? Прости меня, Кирхайс... только прости! О боги!!! Ты укоряюще молчишь... и я вижу тебя на мрачном фоне стены - ты отрицательно качаешь головой. Наверное, я виноват настолько, что ты меня никогда не простишь. Я стал предателем твоих идеалов и загубил твою жизнь... Если не желаешь - можешь и не прощать, только посмотри на меня, пожалуйста, ещё раз своими огромными синими глазами... можешь смотреть так же неумолимо и безжалостно, как тогда, после Вестерланда. Только смотри... Ты исчезаешь так же, как и появился - и я перевожу взгляд на капсулу. Ты больше не откроешь глаза. КИРХАЙС!!! Сердце всё так же кричит... а голос мой нем. Меня никто не слышит в этом несправедливом мироздании. Только ты... один только ты. Я говорю лишь с твоей душой и растворяюсь в памяти о тебе, уходя совсем из стен проклятого Гайерсбурга. * * * - Доктор! А он... того, не тронется рассудком??? О, это снова голос Ройенталя. - Трудно сказать, - спокойно прошептал голос доктора. - Очень впечатлительный он, и видно, что это первая серьёзная его потеря... К тому же, крайне истощён, и сам нарочно себя изматывает. Видно, что хочет забыться, но не может. Повлиять же на него невозможно, он ничего не воспринимает... - Скоро уже будет двадцать дней... а он... не выходит из этого состояния! - Ройенталь повысил голос, что сильно резануло меня по ушам, и я заткнул их, а головой стукнулся о стекло капсулы с тобой. Голова так нещадно болела... давно болела. У меня бесконечно и вне времени болит голова... - Он же наш верховный Главнокомандующий! - резко продолжал Ройенталь. - Его же ждут дела, ждёт армия!!! - Сейчас это всего лишь больной юноша, который потерял своего самого лучшего друга... - лишь вздохнул доктор и отмахнулся от Ройенталя. - Это несчастный человек, у которого душа болит настолько невыносимо, что он не может ни рыдать, ни как-нибудь ещё выразить это. - Страшно... У него лицо похоже на мертвенную маску, и взгляд стоит совсем. Он же... такой же бледный, как Зигфрид Кирхайс, истёкший кровью! - не унимался Ройенталь. - Надо что-то придумать, вы же врач - вы должны его вылечить! Я... за его жизнь уже боюсь, а не только за рассудок! - Я хирург - но не психиатр, господин адмирал флота... - устало прошептал врач. - А тут нужен либо психиатр, либо очень близкий родственник, которому он всецело верит. Лучше даже родственник - тот, кто поможет ему осознать потерю и смириться с... - доктор замолчал. Видимо, не в силах произнести при мне слово "смерть" применительно к тебе, Кирхайс. Мудрые люди врачи, да. - Я... придумаю, доктор. Я... найду способ, как связаться... либо с высококлассным специалистом, либо... с его родной сестрой, графиней Грюневальд, - последнее Ройенталь прошептал так, чтобы я не слышал. Но я слышал всё - этот кромешный мрак обострил мой слух до невозможности. Ройенталь после этого ушёл... Похоже, он от досады даже пнул какую-то статую в зале, и та раскололась, оставив в ушах рассыпающиеся дребезги сильнейшей боли. Я понимаю Ройенталя - сам ненавижу все эти холодные каменные статуи и портреты Рудольфа фон Гольденбаума. Ненавижу это проклятое место. Доктор прав... тысячу раз прав. Это не голова у меня болит - это душа болит... совершенно невыносимое чувство, никогда не изведанное прежде. Хотя нет... первые симптомы были, когда я понял, что согласился с бомбёжкой Вестерланда и готов пожертвовать двумя миллионами безоружных и бесправных людей ради победы над старой аристократией. Кирхайс! Знаешь ли ты, что это такое - когда у тебя душа болит??? Ты счастлив, друг мой... бесконечно счастлив! Ты больше никогда не узнаешь, что это такое, когда душа болит невыносимо и когда совесть нечиста, и ты выбираешь ложь во спасение вместо безжалостной, но верной, правды. А моя боль отныне будет всегда со мной... * * * ...Потом долго никого не было совсем, и я сидел в этой пустоте безвременья, в полном мраке, с тобой. ... - Кирхайс!!! Бежим скорее - ведь моя сестра только что испекла вкуснейший пирог! - О, пирог??? - ты рассмеялся и невольно облизнулся. Ты всегда любил пироги Аннерозе, и у тебя, в отличие от меня, был отменный аппетит, и Аннерозе могла засунуть в тебя много кусков своих пирогов и другой вкусной стряпни. Наверное, и поэтому ты ей сразу безумно понравился. Какая тогда была дружная, тёплая весна - в апреле солнце жарило, прямо как летом, и твои огненные волосы тормошил тёплый ветер! На фоне первой зелёной листвы пламя твоих волос было так восхитительно... Из школы нас отпустили рано - наверное, видя отменную погоду, учителя решили дать нам послабление и не терзать больше скучнейшими диктантами и нудными уроками, на которых я всегда еле-еле отсиживал время. Я дёрнулся с места и побежал, ты побежал за мной... Ты едва за мной успевал, я всегда бежал быстрее тебя, но иногда нарочно давал тебе возможность меня обогнать. Я так всегда играл с тобой. В ушах моих свистел ветер, и мы бежали, позабыв обо всём - а впереди огромным шаром сияло огромное Солнце. Мы бежали - навстречу Солнцу! А теперь... ты обогнал меня, и ушёл настолько далеко, что я не могу ни дозваться тебя, ни прикоснуться к тебе. И больше никогда с тобой не поиграю и не побегаю... Я пытаюсь сейчас бежать за тобой, но ты уже так далеко, что я тебя не вижу в тумане безвременья. Вижу лишь твоё безмятежно спящее тело под стеклянным колпаком - это единственное, что осталось со мною. Не будет в моей жизни больше весны, и я буду ненавидеть и март, и апрель, и май - потому что без тебя. Только эта осень и дождь будут отныне в моём сердце... и пустота зимы, такой, как на Капче-Ланке, даже хуже. Это ядерная зима, Кирхайс. Это Вестерланд... Вестерланд в моём сердце. Подожди меня... Может быть, ещё догоню. Ты всегда ждал меня - подожди и сейчас. ... Потом мы видели множество других солнц - не таких тёплых и добрых, как огромное Солнце Одина. Видели и издалека, из тьмы космоса, и вблизи, сами однажды чуть не попали в пламя протуберанцев Лигницы - я тогда сам, на своей шкуре, ощутил, насколько недобрым может быть огонь звезды... Сколько лет летали мы с тобою уже меж всех этих звёзд! Сто миллионов звёзд, сто миллионов светил - Галактика, которую стоит завоевать, Галактика, которая стоит того, чтобы её завоевали ради тебя и водворили везде справедливость. Но теперь... отныне... я буду летать по этой Галактике совершенно без тебя. Вся Вселенная станет моей - но тебя не будет вместе со мной, ты не склонишься над капитанским мостиком, не спросишь, куда мы летим, не поднесёшь мне кофе или чего покрепче, чтобы я вдруг не заснул в то время, когда флот Альянса уже близко... И мне станет вдруг так пусто, холодно и одиноко среди всех этих звёзд! Мне совершенно на самом деле не нужна вся эта Галактика, весь этот мир, Кирхайс - только бы ты вернулся!!! Проснись, пожалуйста, проснись! Но ты - молчишь, всё так же спокойно. Как же это спокойствие угнетает меня, знал бы ты!!! Я всегда ненавидел покой - как люди ненавидят то, что им неведомо. А ты спишь и не проснёшься... Звёзды же будут и дальше смотреть на нас, так же холодно и равнодушно, как всегда, так же спокойно. Но я - назло им завоюю всю Галактику... и, наверное, только тогда ты откроешь свои глаза и радостно засмеёшься! Может... властелин Вселенной будет иметь способность воскрешать мёртвых? Как бог? Знаешь ли ты это, Кирхайс, сейчас, или нет? Ответь мне... к тому же, ты всегда лучше меня успевал в гуманитарных науках и философии... ты же должен знать ответ, Кирхайс! Но ты - не отвечаешь... неизвестность же меня просто бесит. Я хотел разделить с тобой всю Вселенную... но не смог разделить с тобой ни твою боль, ни твою смерть. Это всё-таки не капсула для сна передо мной - а прозрачный гроб. Гроб, в котором лежишь ты, красивый и нетленный - и мне будет потом когда-нибудь страшно жаль хоронить тебя и бросать горсть земли в твою могилу. Я до сих пор не могу принять даже твою смерть и смириться с нею - хотя это неумолимый факт. Я пока ещё не безумен и понимаю это. Знал бы ты, КАК же я сейчас жажду сойти с ума!!! Но... умные люди из Академии говорили, что у меня очень высокий и сильный интеллект, ясный рассудок, исключительный талант к военной стратегии и теории управления. Будучи младше всех на курсе, я закончил Академию первым по успеваемости по всем предметам - даже по таким скучным и муторным, как история и философия. Наверное, такие люди и вовсе не могут сойти с ума. Какая жалость... не могу погрузиться ни в забвение, ни в безумие. Жажду безумия - но не получается. Лишь горе сжимает своей холодной костлявой рукой моё сердце и сдавливает тисками мою голову... лучше бы её розенриттер в бою отрубил, так жутко болит!!! Отрубил бы мою голову их этот, нынешний командир, Вальтер фон Шёнкопф, и взял бы как боевой трофей к себе в Альянс - и ничего бы этого не было вовсе... и не болела бы так нещадно эта башка. Но... тогда я бы не завоевал Вселенную, и Вселенная принадлежала бы Альянсу и Яну Вэньли. Это несправедливо... неправильно, чтобы крамольные мятежники-демократы владели всей Вселенной. Вселенная слишком хороша для власти тупой толпы. У Вселенной должен быть лишь один властелин. Во имя этого, Кирхайс, ты заслонил меня от луча бластера Ансбаха. И я должен оправдать твою жертву - взять Вселенную взамен твоей жизни... а потом - воскресить тебя. Я должен исполнить... последнее обещание тебе. * * * - Вести с Одина, ваше высокопревосходительство! - я услышал и даже прислушался, сделал исключение... Ибо это был голос - такой же тихий, как моё безвременье, как моя пустота в этой тёмной зале. Совершенно пустой, без выражения, полностью бесстрастный. Холодный, как моя внутренняя ядерная зима. Оберштайн. Он - тень, которая в моём лице нашла своё светило и поглощает мой свет. Он - Смерть, какой её изображали давным-давно ещё наши предки, древние германцы, на далёкой Терре. У него мёртвые искусственные глаза, которые он, к моему ужасу, иногда вынимал из своих пустых глазниц. И мёртвый голос. Я всегда боялся его - потому и уступал его решениям. Боялся - как смертные боятся смерти. Порой мне он снился в ночных кошмарах, и я просыпался, дрожа от ужаса. И я понимал, что именно Оберштайн - то существо из детства, из темноты, то самое, что заставляло меня сжиматься в комок и плакать. Я всегда думал, что оно забрало мою мать... и потом неминуемо придёт за мной. Это мой ужас... ужас, который однажды персонализировался в конкретном человеке. Но сейчас - я не боюсь его больше. Потому что я больше не боюсь смерти. Отныне я боюсь жизни - жизни без тебя, Кирхайс. Боюсь времени, что будет без тебя... Голос тени прошёл в меня без сопротивления - и тут я... заговорил. Впервые в этом безвременье. Я даже не ожидал. Оберштайн, как владыка самого времени, как древний терранский бог Сатурн - словно завёл мои часы, и они снова стали отстукивать секунды, минуты, всё дальше, всё больше... как удары сердца, которое лишь после явления этой высокой серой фигуры человека-Смерти поняло, что ещё живёт. Мне показалось, что даже часы, висевшие на моей шее, снова затикали - потянулся к ним, проверил время... Нет, всё те же 11:30:44, 09.09. 797 ОВ - 488 ИВ. Набор бесстрастных цифр... дата окончания нашего общего времени... для меня всё равно, что Рагнарёк. Мои часы остановились, когда ты закрыл свои глаза... всё застыло, превратилось в немигающий взгляд без смысла, когда лишь боль в глазах иногда заставляла переводить зрачки, а боль в голове и груди давала мне понять, что я ещё не умер. - Оберштайн... - как же глухо звучит мой голос... словно это мне безумный Ансбах прострелил и лёгкое, и сонную артерию - а не тебе, Кирхайс. - Замолчите... Оберштайн... Вы... не видите? Я, хоть и с трудом - но выдавливал из себя слова, впервые с тех пор, как ты тут лежишь в капсуле, а я сижу и смотрю на тебя неспящим взглядом вне пространства и времени, в холоде и мёртвой тишине. Вы совершили чудо, Оберштайн - добились того, чего не добились ни адмиралы, ни врач Гайерсбурга, и чего не добились бы даже самые лучшие психиатры. Будучи похожим на Смерть, вы не вызвали сейчас моего отторжения - ибо я сам погружён в смерть и считаю мёртвого более живым, чем все эти люди на Гайерсбурге. Ха... Не повезло тем, в ком было слишком много света, радости и жизни сейчас - они сразу попали под молот моего гнева. Миттермайер был обозван лжецом и удалён, Биттенфельда, пытавшегося меня оттащить от капсулы, я ударил, Меклингеру я даже в глаза смотреть не желал. Не вызывал гнева разве что Ройенталь - ибо и у него, как у меня сейчас, явно нет радости и смысла жизни, и чувствуется, что он достаточно много наобщался со смертью и понимает, что же это такое. И не вызывал ни гнева, ни даже малейшего отторжения - Оберштайн. Тень в мире теней - свой человек, Смерть в мире смерти - он родной нам сейчас, Кирхайс... - Вести с Одина, ваше высокопревосходительство, - снова бесстрастно и по полной форме обращения повторил Оберштайн. - Не могут... подождать? - сипло и почти так же бесчувственно произнёс я. - Хочу... ещё побыть с ним... Не мешайте... мне... Нет, нам. - Это очень срочно, господин Главнокомандующий! - чётко, спокойно, но при этом неумолимо, обратился Оберштайн. - И дела уже ждать не могут. Вы и так достаточно долго прождали и ничего не решали! - Скажите... сколько сейчас времени, Оберштайн? - 19:30:57, - с точностью автомата проговорил Оберштайн, почти не глядя на часы. - Но вы бы лучше спросили, ваше высокопревосходительство, какой сейчас месяц и дата. - Ка...кой? - Боги... кажется, я запинаться и заикаться даже стал, и судороги то и дело сводят моё горло. И меня бьёт дрожь... это я совсем тут замерзаю уже, но тело всё ещё сопротивляется. - 25 октября 488 года по имперскому времени, 797 года по общегалактическому, - ровно, с расстановкой, ответил Оберштайн. - Как... так? - надо же... я даже... удивился. Немыслимо! - Ведь... ещё позавчера было... 9 сентября! - Вы ошибаетесь, ваше высокопревосходительство! - Оберштайн был корректен и безукоризнен. - 9 сентября было полтора месяца назад. Вы... просто забыли о времени, сидя тут рядом с Кирхайсом. И своим сознанием - вы были вовсе не здесь, а в прошлом, в далёком прошлом. Полтора месяца... для них. А для меня - ничто. Потому что тебя, Кирхайс, больше нет.