Деткам надо хорошо питаться

      Иссин осторожно прижимает чашку к губами и делает ма-а-аленький глоток. Скулы тотчас же сводит, а горло обжигает – словно в тонкостенной глине плещется чистый спирт, а не тёмно-янтарная жижа. Зелёный чай, тем более так крепко заваренный, он ненавидит всей душой, но всё равно предпочитает давиться мерзкой древесной горечью – лишь бы не смотреть на три сущности неподалёку.       Мешанина родной чёрно-алой и серебряной силы пропитывает всё вокруг, настолько, что кажется, будто в паре метров деловито гремят посудой собственные дети.       Ага, счас.       Вместо неразговорчивого и хмурого, но в целом доброго и правильного сынули в большую сковородку суёт бледный нос жутко и безумно скалящаяся желтоглазая тварь. Движется завораживающе-плавно, почти гипнотически – мышцы плавно перекатываются под белой тканью, жилистое тело перетекает с места на место неслышно, точно звериное. Иссин до сих пор не знает, каких богов благодарить за севший от шока голос, не позволивший заорать, когда один оболтус ткнул пальцем в свою воняющую Пустотой обесцвеченную копию и объявил, что вот это – занпакто. Ага, духовный меч… а что Вастолорде – так это так, несущественные мелочи. А уж про то, что это чудовище даст сто очков вперёд любому из приснопамятной Эспады, даже и упоминать-то не стоит…       Иссин поспешно утыкается в кружку, снова отпивая тошнотворную горечь, и пережидает рвотные позывы. Не терпит он Пустых. И тем более не выносит одного конкретного, которого держал цепями собственной души почти двадцать лет.       Впрочем, по сравнению со вторым из клинков отпрыска, белый демон – это так, пустяки. Его-то хоть примерно просчитать можно. А в тёмно-багровых глазах откровенно жуткого мужика светится ледяной и совершенно безэмоциональный разум. Воплощение чёрного льда, мать его. Так что когда вот это вот было представлено как воплощение силы квинси, силы крови и рода, Иссин просто застыл, механически нашаривая глазами портрет любимой. Глянцевая Масаки светло и счастливо улыбалась, напоминая солнышко в недолгую пору на изломе весны и лета. Нежное, тёплое, ласковое солнце… Но точно никак не суровое воплощение ночных кошмаров раздолбая.       И вообще квинси весь какой-то угловато-ломанный – как чёртовы зубцы на ЭКГ, нарисованные удары сердца. Кровь стынет от одного взгляда, и куда там незабвенному Ямамото с его тысячей боевых лет за плечами – хоть в струнку вытягивайся перед высоким начальством. Бесит безумно, и Энгецу каждый раз аж искрами плюётся.       А шинигами эта тварь ненавидит жутко, не стесняясь заявить об этом во всеуслышание и придавить холодком. Правда, за неосторожное предложение заглянуть к Исиде на бокальчик крови Иссину в горло упёрлось тонкое-тонкое, буквально исходящее силой белое лезвие. Тенса Зангецу, пустой занпакто в руках квинси – было бы смешно, не будь так жутко. Больше Исссин не рисковал так шутить. Нафиг-нафиг, у него дети…       А вот третья… Иссин откровенно не понимает, что забыл этот ребёнок в компании парочки монстров. Новорождённая занпакто дочурок ещё слаба, прячется от чужих взглядов за широкими спинами ручных чудовищ сына, отводит дрожаще-ломкой рукой платиново-седые волосы, опускает тёмно-карие глаза. И сама вся по-подростковому угловатая, несоразмерная пока – точь-в-точь Карин, только нечаянная улыбка мягкая, невесомая… Бледная, правда, белая совсем, словно у девочки анемия последней степени.       И Иссин силой затыкает отцовский инстинкт, требующий немедленно, вот-прям-счас, накормить ребёнка, обогреть и уложить в кроватку. Потому что нельзя с таким истощением разгуливать, силы беречь нужно!.. Только вот кормить нечем – не мясным же бульоном духовный клинок отпаивать! А реяцу нельзя, не примет занпакто чужой, даже если и родственной, слишком слаба пока.       От собственного бессилия веет кладбищенским тленом, и жутко хочется курить.       – Не, ну и где их носит?! – нетерпеливо подскакивает Пустой, скаля крепкие зубы. Иссин поспешно вцепляется в чашку и отпивает, не позволяя себе высказаться – ибо бесит просто неимоверно. И мерзкий скрежет уши режет.       – Ичиго предупредил, что они задержатся, – тысячелетний монстр словно не замечает бьющееся в стены алое нетерпение. Как стоял неподвижной статуей, так и стоит. Ну да, этот-то наверняка привык и не к таким выкрутасам…       – Да пусть где хочет бродит, – злобно шипит Пустой, и Иссин думает, что внеочередное школьное собрание у дочек пришлось совершенно некстати. А Ичиго наверняка ждёт сестрёнок, чтобы проводить домой – и тварь точно об этом знает. Но чужая злость всё равно долбится прямо в мозг, и от позорной ретирады спасает только негромкий речитатив Энгецу. – Главное, чтобы об обязанностях не забывал.       – Всё в порядке, Зангецу-нии, – тут же прижимается к твари хрупкая девочка, смиряет чужую ярость нехитрой лаской, и Иссин заставляет себя медленно, глубоко вздохнуть. Успокоиться.       И тем страшнее, когда доверчиво приникшая к жилистому телу малышка внезапно обмякает в белых руках. Так, словно последние силы выпили одним глотком. Пустая тварь!..       Он почти дотягивается до белой шеи, на которой не бьётся ни одна жилка, когда его отшвыривает в сторону чудовищной силы удар. Чёртов квинси в упор смотрит на него, и неумолимая древность в кровавых глазах придавливает к полу всей тяжестью минувших лет. Не отвести взгляд, не оторваться… Чужой скрежещущий голос доносится словно искажённое эхо.       – В порядке, блин… с таким «в порядке» никаких проблем не надо!.. Что значит, не хочу?! Надо! Рыжий вернётся не скоро, так что будем заменять… что значит, как? Берёшь и ешь, как ещё-то…       Ешь? Какое «ешь», ей же нельзя чужой силы! Хуже только сделаешь, идиот!..       За напряжённым шумом в ушах девичьего голоска почти не слышно, и Иссин беззвучно кричит, призывая мощь собственного клинка. Гигай осыпается сухой, горячей золой, и чужая власть отступает, позволяя бросить невесомую душу вперёд и...       …и уж лучше бы он валялся себе тихо.       Белая жилистая рука прижата к узким бескровным губам, и чёртов Пустой даже не дёргается, когда мелкие острые зубки жадно впиваются в плоть, а изящная головка подаётся назад, как раз на услужливо подставленное плечо. Звук рвущейся плоти застревает в ушах, и Иссин не смеет отвести глаза от узкой полоски мягкого, точно варёного мяса, исчезающего во рту, только судорожно сглатывает, пытаясь отогнать подступающую к горлу желчь.       Девчонка ещё медленно, тщательно жуёт, а Пустой как ни в чём не бывало снова подносит искалеченную руку к чуть порозовевшим губам, за которыми уже вновь влажно – хищно – блестят зубки. Даже заботливо выбирает место ближе к локтю, где меньше жестких сухожилий и больше – мышц, нежного мяса.       Иссин не выдерживает, вылетает из кухни, провожаемый насмешливым взглядом, и долго блюёт в сортире, давясь желчью. А потом жадно глотает воду из-под крана, холодную до ломоты в зубах, и сидит на бортике ванной, слепо глядя на дрожащие руки. Тошнота медленно сходит на нет, но под кожей то и дело пробегают мелкие жгучие судороги.       Милая, беззащитная девочка... Красивая как фарфоровая куколка – игрушечное, почти ненастоящее чудовище.       Когда он всё же находит силы вернуться, ничто не напоминает о произошедшем. Ну разве что только растерзанная упаковка из-под бинта валяется в мусорке, да девчонка выглядит поживее. Ластится к белому чудовищу, как-то по-кошачьи трётся о белое кимоно, а тот только посмеивается, почти даже без скрипа в голосе: мол, за компотиком на десерт – это вон к тому занудному монументу.       И, пожалуй, Иссин совершенно не хочет знать, что это за «компотик». Тем более, от равнодушно обернувшегося квинси.       Так что возвращению детей он радуется больше, чем единогласному помилованию от всего Совета Сорока Шести и поздравительной бутылке самогона от нового со-тайчо. Даже больше, чем приветственному подзатыльнику от украдкой вытирающей глаза племяшки.       Наконец-то этот подзатянувшийся кошмар закончится.       Детки не разочаровывают, солнечными искрами счастья рассыпаясь по кухне. Девочки деловито проверяют содержимое холодильника и кастрюль, старшенький споро накрывает на стол и почти играючи перехватывает собравшегося-таки покурить Иссина. Карин тут же ставит тарелку и пододвигает ближе – Иссин со своими четырьмя с мелочью непростыми сотнями лет за плечами не может не умилиться хмурой заботе дочки и покорно берёт палочки.       Вкусно, как и всегда… чудесный ужин в кругу обожаемой семьи. Он смеётся напоказ, шутит неуклюже – и греется в облаке исходящей от детей спокойной уверенности. Неторопливо ест, нахваливая про себя кудесницу-дочку…       …Только вкуснейший рис с карри застревает в горле, когда он неосторожно поднимает голову. Юзу, милая лапочка Юзу аккуратно стирает с уголка губ ярко-алый потёк и невесомо улыбается, а проклятый квинси педантично поправляет рукав, пряча под плотной тканью целую сеть тонких светлых нитей на смуглой коже. «Компотик», мать вашу!       Остро чувствуя приближение знакомой дрожи, он торопливо переводит взгляд на старшую из дочерей. Карин со своей тарелкой удобно устраивается на коленях белой копии брата и эмоционально что-то рассказывает. Размахивает руками, порывается куда-то мчаться и что-то доказывать, – в Шиба пошла, тут и к мико не ходи, мысленно улыбается Иссин – а заботливое чудище слишком уж привычно её перехватывает. И никто словно бы не замечает, как оседают на угловатой фигурке слепяще-яркие искорки чужой силы, а сама Карин следит за неумело перебинтованной рукой пристальным – обеспокоенным, конечно, обеспокоенным, а вовсе не жадным! – взглядом.       Иссин ищет сына, ловит взглядом – ну же, услышь, уйми своих монстров!       Ичиго… устроивший запоминающиеся посиделки сынуля ласково обнимает кукольное чудовище – Иссин содрогается, словно наяву видя узкую полоску сочащегося кровью мяса между тонких губ – и шепчет что-то в уже светло-золотистую макушку, а горячая сила багровыми лентами ложится на быстро розовеющую кожу. Обнимает, защищает, питает – каждое действие столь обыденно и почти демонстративно привычно, что Иссин не выдерживает и выходит на крыльцо, глухо, безумно смеясь.       Они с Масаки приложили столько усилий, так корёжили самоё себя, чтобы дать детям нормальную человеческую жизнь – а благодарные отпрыски так радостно, так легко послали всё в Джигоку. Наверняка ещё и пинка для ускорения дали.       – Пап, – неслышно подошедший сын как-то слишком уж серьёзно смотрит и явно не замечает, что прокусил губу. Иссин даже тушит сигарету, всем телом поворачиваясь к отпрыску – с чего это этот оболтус так нервничает? – Зангецу… мне рассказали. Ты… Прости, что так получилось. Не нужно было оставлять их дома.       Не надо было позволять тебе это видеть.       Отрывисто бросающий короткие фразы Ичиго не прячется, не отводит глаз – и от этого непроизнесённые слова кажутся стократ горше. К горлу вновь подступает тошнота.       – Как… – голос срывается, и Иссин глубоко дышит, силясь вернуть душевное равновесие. Или хотя бы его видимость. – Как давно?..       Да, как давно его собственные дети не доверяют ему и лгут с честнейшими глазами, глядя прямо в лицо? Как давно кукольное чудовище жрёт его сына?       – Не помню. Кажется, вскоре после заварушки с Айзеном, – отпрыску хватает совести отвернуться и чуть заметно порозоветь. А Иссин бездумно нашаривает пачку сигарет и вертит картонный блок, так ни одну и не доставая.       Когда он сам успел ослепнуть?       В груди гулко бухает неживое сердце запасного гигая. Вроде мелочь, так, мускульный мешок – а грохот, кажется, разносится по всей округе, заставляя дрожать стёкла и натянутые нервы. Интересно, ещё кто-нибудь слышит?..       Слышит.       Ичиго почти падает вперёд, утыкаясь лицом куда-то ему в плечо, и Иссин боится шевельнуться – он уже и забыл, как это бывало. Ещё до смерти Масаки. Горячечное дыхание обжигает кожу даже сквозь гигай, когда слишком рано выросший ребёнок торопливо шепчет:       – Я знаю, это всё довольно неприглядно, но… пойми, это я до встречи с Зангецу несколько раз подыхал, а девчонки-то живые и только растут! Ну не хватает сил ещё и на занпакто… Им надо хорошо и правильно питаться.       А тебе, мысленно Иссин почти кричит, прижимая к себе сына. А тебе откуда взять столько сил, чтобы напитать их всех?       Он не спрашивает, почему ребёнок не пришёл к нему, не предлагает помочь – сам знает, это проклятое «правильно» объясняет слишком многое! Почему, чёрт побери, виноваты Айзен и Урахара с Хогьёку, он сам с Масаки и ещё Ками знают кто – а расплачиваются за чудовищно-прекрасный противоестественный союз дети?!       Дети, которым оказались нужны силы всех их ипостасей.       Наверное, он сжимает руки слишком крепко. Или выбрасывает чересчур много реяцу. Или… или просто сынуля о своих способностях поведал далеко не всё. Иначе почему бы ещё раскалённое дыхание вдруг обожгло самую душу?       – Ты не волнуйся, я справлюсь, не последний, в конце концов, слабак. Да и Зангецу в стороне не останутся… Ещё чуть-чуть, ладно?       Не слабак, конечно, не слабак – раз пятерых собственной душой кормит, бестрепетно позволяя наживую выгрызать куски.       Но Иссину нечего возразить впервые за долгие годы мелькнувшим в голосе сына просительным ноткам, нечем оправдаться – так что он просто молчит и прижимает к себе рослое, вообще-то, почти взрослое тело. Даёт немного расслабиться и скинуть неподъёмный груз, прячет в своих руках. Как и положено отцу. Соглашается безмолвно ждать и не вмешиваться…       … а потому ничего не отвечает встревоженной Йоруичи. Богиня скорости с лап сбивается, ища невесть куда запропавшего Киске – Иссин, он уже не первый исчезает без следа! В Каракуру на дежурство уже никто не идёт! И Эспада, с которой отношения только вроде наладились, с какого-то хрена психует и встречает всех атакой в упор. Все нервничают, паника уже вовсю гуляет в отрядах, да что ж ты такой спокойный, скотина!!!       Внимательный взгляд золотых глаз сверлит его спину до самого дома. Ну да, когда-нибудь Урахара всё равно доигрался бы… Яму, из-за которой Ичиго до сих пор иногда сгибается пополам и хватается за сердце, не простил не только Иссин.       Следующим тревогу бьёт Рюукен. Голос в трубке вибрирует от напряжения – это у Исиды-то! – и Иссин неслышно усмехается. Да, не смешно. Нет, не знаю. А Грандмастер собирался заглянуть к Ичиго? Ах, обсудить некоторые щекотливые обстоятельства, касающиеся рода Куросаки… Конечно, предупрежу, чтобы был осторожнее. И с малышек глаз не спущу, о чём ты вообще говоришь, Рюу-чан? Да не смешно мне… что значит, Хашвальт не один пропал, и даже Император не может отыскать исчезнувших? Это тот Император, который после смерти прибирает себе все души?.. Слушай, ну мне-то откуда знать, что там у вас могло случиться?..       Доведённый до ручки заклятый друг бросает трубку, а Иссин медленно сползает по стенке в удушливые тени. Не зря всё же сынок вчера полвечера просидел с плошкой ледяной воды на коленях, остужая пальцы, обожжённые до ярко-красного, сочащегося сукровицей мяса, и досадливо отпихивал жадно облизывающегося ручного монстра. Один белый гад совсем уж внаглую полез, видите ли, а из тела выходить было некогда – пришлось так отстреливаться. Да нормально всё, пап, старик помог, не волнуйся ты так…       И уж тем более Иссин ни о чём не спрашивает, случайно находя неподалёку от старой больницы самое настоящее кладбище. Груды белёсых костей, на которых слишком явно отпечатались следы когтей и зубов, расколотые узорчатые маски и оплавленные края дыр. И характерная сладковатая вонь разлагающегося тела. Нужно уйти, сипло твердят разум и Энгецу, уходи, чёртов ты шинигами! – а он не может отвести глаза от задорного хвостика алых волос, перепачканных землёй и высохшей кровью. Остатки чудом ещё не развеявшейся реяцу выдают жертву – одна из Подчиняющих, Докугамине Рирука. Человек. Когда-то.       Прости, девочка, не стоило тебе влюбляться в одно рыжее чудовище...       Теперь Иссин не выглядывает из дома и часами сидит на полу, невидяще разглядывая неправдоподобно-глянцевый портрет жены. Масаки солнечно смеётся, и Ками-сама, милая, кого же мы породили?..       И сколько ещё пройдёт времени до того момента, когда спокойно улыбающийся сын в последний раз заглянет к нему в комнату?       Ведь деткам нужно хорошо питаться.