Надежда

— Это был прогноз погоды, а теперь, по традиции, колыбельная на ночь для наших слушателей, — он откидывается в кресле и, не глядя, двигает один из рычажков на пульте управления. В его наушники течет тихая волшебная мелодия колыбельной, которая так нравилась ей. Вздохнув, он снимает наушники и поднимается с неудобного кресла. — Я домой, — говорит он другу, сидящему рядом и качающему головой в такт музыке. Тот кивает, они пожимают друг другу руки, и он уходит, набросив на плечи куртку. На улице снова метель. Колючий, холодный снег оседает на его заиндевелых волосах, забивается в уши и нос, слепит глаза. Он плотнее закутывается в теплый, полосатый и совершенно нелепый шарф, который для него связала она. Он шагает по улицам, заметенными белым, нетронутым уборочными машинами снегом. На улице темно, и его окружают разве что вульгарно и пошло горящие, призывающие купить что-либо вывески больших и не очень магазинов. Темный зимний город вовсе не очаровывает, как это бывает на глупых фотографиях в Интернете — его темнота и холод только угнетают, и занесенные снегом лавочки вовсе не вызывают у него наплыва романтических мыслей. В его сознании так же холодно, как и на улице. Он снова кутается в шарф. — Парень, не хочешь получить капельку наслажденья? Недорого… — за рукав старенькой куртки его хватает неумело накрашенная девица. Она фальшиво улыбается, облизывая замершие губы. У уличной шлюхи вьющиеся рыжие волосы и серые глаза. Он завороженно смотрит в них и ищет что-то глубокое, что-то такое, что было в ее серых глазах. И не находит. Между тем девица притягивает его к себе для поцелуя, а он безотчетно нюхает ее волосы, пытаясь уловить нежный аромат арбуза или лимонада, но в нос ему ударяет исключительно мерзкий запах дешевых сигарет. Он пугливо отстраняется от «жрицы любви» и быстро шагает прочь, словно школьник. — Голубой! Заднеприводный! — она громко и обиженно кричит ему вслед, надрывая и так осипшее горло. А потом он слышит ее довольный смех, мужской грубый голос и сопливые звуки поцелуев. Он брезгливо морщится, а потом лицо его каменеет, и он продолжает прерванный путь. На улице совсем нет прохожих, словно город вымер, и только бездушный снег составляет ему компанию. Он заходит в темный двор, фонари в котором разбиты какими-то хулиганами, и по памяти подходит к высокому мертвому небоскребу, открывая тяжелую дверь магнитным ключом. В неосвещенном подъезде ненамного теплее, чем на улице, и в спертый воздух поднимается облачко белого пара, который быстро рассеивается. Он не вызывает лифт, потому что тот опять сломан, и поднимается пешком. На пятом этаже он останавливается передохнуть, а потом снова шагает, задыхаясь и чувствуя колотье в боку. На десятом этаже он вынимает из кармана ключи и ковыряет замочную скважину потрепанной двери. Дверь нескоро, но поддается, и он входит в квартиру, облегченно выдыхая. Тепло действует на него успокаивающе, и он спешит включить приглушенный свет. Она не любит темноту. Не любила, поправляет себя он. Сняв куртку, но оставив шарф, он проходит в крошечную темную комнату, в которую падает свет только из прихожей. Одна стена в комнате занята кроватью, старой и скрипучей, у второй стоит не менее старый шкаф. А вот третья стена полностью увешена рамками с фотографиями — большими и маленькими — но самих фотографий не видно, потому что рамки отвернуты к стене. И он медленно подходит к каждой и отворачивает их картинками к себе. С картинок на него смотрит красивая девушка с рыжими волосами и вечно смеющимися серыми глазами. Она почти всегда улыбается или смеется и занимает собой всю фотографию – нет, не потому, что толстая, а потому, что до ужаса любит фотографироваться. Любила, поправляет себя он. Он смотрит на фотографии, а на губах его играет призрак когда-то счастливой улыбки: вот она держит в руках красный аттестат и улыбается, а он скромно примостился рядом, с нежностью смотря на нее. Вот она ест мороженое и машет рукой — машет рукой ему, потому что именно он держит фотоаппарат. Вот она держит на руках котенка, а на следующей уже чихает, и нос у нее ярко-красный — у нее жуткая аллергия на шерсть. Была аллергия, поправляет себя он. Наверное, только эта аллергия их и связывала — ведь она была жизнерадостной девушкой, которая мечтала стать журналисткой и любила путешествовать, а он — зануда-радиоведущий, который видел смысл своей жизни только в ней. Но они оба чихали, и терли носы, когда поблизости проходил кот или кошка. Он чихает и теперь. А она – нет. Она улыбается ему со всех фотографий, освещая комнату. — Глупо, — шепчет он, вновь отворачивая фотографии к стене. Чудесный свет пропадает, а он отворачивает последнюю рамку. — Глупо, — повторяет он и сам не знает, что именно имеет в виду глупым. Может быть, глупа эта вечная привычка — поворачивать фотографии, любоваться ими и вновь отворачивать к стене? Но он ничего не может с собой поделать. Может быть, глупо мечтать о ней, глупо видеть о ней сны, полные счастья, а потом просыпаться в бедной квартирке и вздыхать, отправляясь на потерявшую смысл любимую работу? Но он ничего не может с собой поделать. Может быть, глупа вся эта жизнь — даже не жизнь, а существование без нее? Глупо ходить на ту самую работу, видеть сочувствующие взгляды друзей, глупо возвращаться с работы и спать в одиночестве, кутаясь в теплое одеяло и все равно чувствуя холод, который медленно поражает сердце и душу. Может быть, глупа та авария? Авария летним солнечным днем, на сухой, ровной, пустой дороге, с трезвым и бодрствующим водителем? Авария, в которой погиб только один человек — она. Люди говорили, что это везение, что так мало жертв, и плакали от счастья, обнимая своих живых друзей и родственников. А она погибла на месте. Водителя могли посадить, но он забрал заявление. Потому что она не хотела бы этого. Потому что она не любила тюрьмы. Она любила только путешествовать. Она любила путешествовать, кошек, и немного его — своего зануду с вечно взъерошенными волосами. А может быть, глупо то, что он каждый вечер ставит на радио ее любимую колыбельную перед своим уходом? Он не знает, что именно имеет в виду глупым, когда говорит это слово.

***

На следующий день, такой же холодный, как и предыдущий, он подходит к дому и уже собирается открыть дверь в неуютный подъезд, как вдруг слышит жалобное мяуканье — и тут же громко чихает. Он вытирает заслезившиеся от мороза глаза и наклоняется, пытаясь разглядеть шерстяное создание, из-за которого сейчас начнет чихать без остановки. «Шерстяным созданием» оказывается маленький рыжий котенок. Он хочет прогнать его от подъезда, а потом внезапно вспоминает, как она любила котят. — Ты откуда тут взялся? — хрипло шепчет он, уставший от долгого молчания дома и на работе. Котенок мяукает, словно бы отвечая, но он, к сожалению, не знает кошачьего. Он рассматривает котенка и почему-то не чихает. Говорят, есть люди, которые умеют определять пол котов по глазам, но он не относится к числу таких людей. Поэтому бесцеремонно заглядывает дрожащему существу под хвост. Кошка. — Кошка мне точно не нужна, — обращаясь к рыжухе, говорит он, словно бы приютил ее, будь она котом. Кошка что-то мяукает в ответ. Его это раздражает. — Пшла прочь! — кричит он, прижимает ключ в магнитному кружочку и рывком распахивает дверь. Взбегает на десятый этаж, и, задыхаясь, закрывает входную дверь на три оборота. Он вновь включает свет, вновь смотрит на фотографии, вновь шепчет «Глупо» и вновь не снимает шарф. Но сегодня что-то не так, и он берет сигареты и выходит на балкон. На конце дешевой сигареты зажигается крохотный желтый огонек, в легкие врывается прогорклый серый дым. Он привычно выпускает его через нос и рот, а в голове внезапно появляется мысль: «Что там с этой кошкой?». Он пытается отогнать мысль, но она лишь укрепляется. А его непонятная тревога возрастает с каждой секундой. Недокуренная сигарета летит с балкона, а он бросается к двери, пытается открыть ее, чертыхается, поворачивает ключ, а потом быстрым шагом преодолевает расстояние до первого этажа. Котенок все еще внизу. Он заворачивает его в нелепый шарф и уносит домой. Он купает маленькую рыжую кошку с ее шампунем, вытирает первый попавшимся под руку полотенцем и тащит на кухню. Отрезает кусочек колбасы и наливает молока, а потом нерешительно отходит в сторону, наблюдая, как кошка поедает приготовленное угощение. Он берет ее с собой в постель и прижимает к себе. Она благодарно мурлычет, и он в первую ночь после ее смерти не чувствует холода, хотя кошка — мокрая, а окно на балконе все еще открыто. И он почему-то не чихает, хотя котенок лезет ему к самому носу. Утром кошка открывает глаза и мяукает, проголодавшись, а он застывает как вкопанный, смотря на ее глаза. Они серые.

Но разве у кошек бывают серые глаза? ..

***

Надя — так он решил назвать кошку — часто лежит у него на груди, сколько бы он не сталкивал ее. Она греет ему сердце, заботливо мурча, а он чувствует, что терзающий его холод потихоньку сдает свои позиции и отступает.

***

Весной Надя приносит трех рыженьких котят с серыми глазами. Сначала он растерянно смотрит на них, а потом открывает дверь в комнату, одна стена в которой целиком увешана рамками с фотографиями. Он торопливо поворачивает их картинками в комнату и зажигает яркий свет, щурясь оттого, что отвык. Отвык от этих фотографий и от яркого света. Она должна увидеть Надю и ее котят. А Надя все смотрит на фотографии рыженькой девушки с серыми глазами и задумчиво мурлычет. Он держит Надежду на руках… И не чихает.

***

— Это был прогноз погоды, а теперь, по традиции, колыбельная на ночь для наших слушателей, — он откидывается в кресле, таком удобном, и решительно двигает один из рычажков на пульте управления. В его наушники течет тихая волшебная мелодия колыбельной, которая так нравится Наде и ему. Надя не умеет говорить по-человечьи, а он не знает кошачьего, но, когда старенькое радио в квартирке работает, Надя слушает (он уверен, что слушает) эту самую колыбельную и довольно мурлычет. А ведь кошки мурлычут, только когда им очень приятно.