Listen to Your Heart.

Мне было семь, когда взрослые объявили о её смерти. В их голосе сквозили ненависть и облегчение. С ней всегда было много проблем. Ей и не шло быть идеальной. В те дни, когда она болела, и ей становилось грустно – она была тем человеком, которым её желали видеть окружающие. Эти периоды я ненавидел больше всего. - Подай, принеси, унеси… Эти люди живут одинаково. Каждый день их жизни – это рутина. Рутина, которая исполняется нашими действиями. Они лишь указывают. Порой мне кажется, что они будут огорчены и рады, когда придёт этот день, - она часто повторяла эту фразу, заменяя одни слова другими, подбирала синонимы. И каждый раз она морщилась. Ей была противна мысль об исцелении. Все это знали. Но все молчали. Каждый из них надеялся на то, что она исправится после процедуры. Но я думал о том, что доносить было не на что. Она не болела делирией. Она ненавидела саму мысль о любви. Эти слова вызывали во мне чесотку. Слова «ненавижу», «люблю» относятся к делирии. А я не хотел подцепить её. Если бы болезнь проникла в меня - я сломался. Лишь мысль о процедуре и об облегчении, которое она принесёт, успокаивала меня. Я вспоминаю, что остаётся всего пару дней. И выдыхаю. Мне приходится пользоваться её велосипедом, потому что свой я сломал. Сломал тогда, когда понял, что она не умерла. Я ехал по старым улицам, тут давно никто не живёт. Делириа проникла в дома. Часть переселили в безопасность – тех, кто заслужил. А других немилосердно казнили. Делириа должна быть уничтожена. Я проехал мимо дома, в котором она жила с матерью, до того, как та ушла. Эта женщина бросила её, ради сопротивления. Она не прошла процедуру. Её шрам и документы исцеленной были подделаны. Мэриэл решила воевать за любовь, оставив свою кровь здесь. Когда я осознал это, то разбил окно в их доме. Глухая ярость заволокла собой всё. Тогда я бросил велосипед там, а сам сбежал к пирсу. Я плавал до тех пор, пока не стало темнеть – время комендантского часа приближалось, а проблем было и так слишком. Спустя три года после посещения их дома – я заразился. Точнее, я думал, что болен. Хотел было сказать матери, но понял, что мне нужно ещё немного эмоций. Я не хотел исцеления. И мысль поразила меня. Я тонул в ненависти и страхе. А потом думал, что исцеление нужно. Бунт во мне становился всё сильнее. Делириа подошла ко мне слишком близко. Она была во мне. Я стал ей. И я не хотел, чтобы она покидала меня. Её велосипед будто завладел мной, мысли обволокли всё во мне. Я очнулся в тот момент, когда оказался напротив её дома. Её и матери. Я понял, что уже почти внутри. «Делириа. Потеря контроля. Я теряю ход мысли», - пот проступал на лбу и уже капал в глаза, от чего те слезились. Я всё-таки попал в дом. Не понимал, что хотел найти, не понимал, зачем я, вообще, здесь. Но я был тут. Здесь кто-то живёт - эта мысль почти выталкивает меня обратно на улицу, в безопасность, но потом я решаю, что хочу узнать. Кто здесь, кто пользуется их вещами. Велосипеда не было, но окно было также разбито, не было и стекла на полу - всё было убрано. Я обошёл весь дом. И никого не нашёл. Тогда, я зашёл в её комнату. Она шутила, что только тут чувствует себя частью мира. В её комнате было много книг. Все бумажные. Она берегла их. Они были одобрены. Порой я удивлялся, как её легко потерять. Стоило лишь дать ей книгу. И она что-то неустанно писала в них, чертила. Не показывала. А когда я попытался взять и посмотреть, пока она отходила, то обнаружил, что там ничего не написано. Я испугался. Но молчал. Это стало какой-то игрой. Мы сидим в одной комнате, пока наши матери – две сестры – готовят ужин. Она что-то пишет в книге. Уходит. Я смотрю в книге и обнаруживаю пустоту. Возвращаюсь к своему месту. Так было столько, сколько я себя помню. По старой памяти, беру одну из книг. Открываю. И на секунду мне мерещится, что я что-то вижу, а потом это пропадает. Я подхожу к окну. Света нет, но есть свеча и спички. Я зажигаю и снова смотрю. Вглядываюсь. Но вижу печатные буквы. И ничего, кроме них. Разочаровываюсь и отношу книгу обратно. Она выпадает у меня из рук и из неё вылетает тонкий листок. Он весь исписан. Вдоль и поперёк. Мы так общались. Буквы по вертикали – читай гласные, по горизонтали – согласные. Не знаю, почему я это помню. Я старался избегать всего, что связано с ней. Мысли посещали, но я обрывал их. - Свеча и книга, в них ответ. И тогда я понял, что она пользовалась тем, чему научилась от матери. Она пользовалась этим методом. Обмакни. Пиши. Не будет видно. Но стоит только подсветить и мир заискрит. Бумага откроет секрет. В наше время – это было запретно. Подогревает интерес. Я снова подхожу к свече, вместе с книгой. Вожу и медленно проявляется текст. Спустя год после этого, я знаю, что она писала в книгах. И в книгах был её личный дневник. Она всё-таки подцепила делирию. Она вступила в сопротивление. Она хотела сбежать. Но умерла. Её план идеален. Однако она передумала. Она написала, что выше процедуры, и утонула. Её распухшее тело нашли в реке. На том самом пирсе, куда я часто хожу. Я хожу туда с опаской и предвкушением. Мне кажется, что часть её навсегда останется там. В утро процедуры я снова здесь. На пирсе. С планом побега. Её побега. Я думаю, что хочу уйти в Дикие Земли. Хочу оставить чувства. Хочу любить. Слова кажутся запретными, но в её дневниках я так часто встречал их, что сейчас они привычны. То же самое я чувствую, когда прошу передать соль во время ужина. Ещё я думаю о смерти. О суициде. А потом просто встаю и иду в лаборатории. Я обещал, что не предам семью. В её последнем письме мне было сказано: «сделай всё правильно». И я делаю. Ложась на стол, мне кажется, что я вижу знакомые лица, но это наркоз. Всего лишь наркоз. Под ним мерещится разное. Я уже ничего не различаю. Лишь зажимаю покрепче страницы с планом и её письмом и ухожу в сон. - Ты нужен сопротивлению, милый, - эти слова принадлежат ей. Она не мерещится. Я держусь за эту мысль. А потом ускользаю, понимая, что мне не померещилось. Это была она. Мэриэл. Когда я прихожу в себя, то вижу их. Заразные. Я в диких землях. В моих руках по прежнему листы, в голове бьют барабаны, в горле саднит. Но я знаю, что оказался в безопасности. Я должен был сделать всё правильно. Я сделаю. Должен для неё. Ведь если бы не она, то я бы так и считал, что любовь – самое опасное и запретное чувство. Я вижу свою тетю. И мне хочется сказать, спросить. Но это лишь иллюзия. В действительности, я просыпаюсь в лаборатории. Без чувств. Без эмоций. С пережитком сна. Некоторым разочарованием. С листами, с которыми засыпал. Я чувствую, как саднит шея от трех маленьких шрамов, означающих, что я отношусь к излеченным. Мне выдают новые документы. Инструкции с часто задаваемыми вопросами после процедуры. И окунаюсь в новую жизнь. - Всё-таки померещилось, - произношу я, а голос кажется чужим, будто из-под воды. Новая жизнь не приносит исцеления. Я по-прежнему чувствую. Чувствую отвращение к этому миру. Выхожу из здания и чувствую. Иду по улице в сторону дома и чувствую. Вижу других исцеленных и чувствую. Я не исцелен. Мои мысли – это мои мысли. А я направляюсь снова к её дому, где меня ждут вещи для побега. Это не моя жизнь. Моя жизнь за границей. И тогда платину будто пробивает, эмоции льются во мне. Эффект воды уходит, возвращая чувства. Обновленными. Процедура не идеальна. Это мир ужасен. А что действительно важно – так это сопротивление. Я сделаю это за нас двоих, сестра. У меня всё получится. И я бегу. Бегу, не оглядываясь. В новую жизнь. К любви.