***
Хилле проснулась ночью от тонкого крика, от надломленного плача птицы, и застыла белой тенью в чёрной комнате, на тёмной кровати. За окном падали листья, осыпанные фейской золотой пыльцой. Лесной Старик ходил по дому на дереве, скрипя половицами и причитая. В воздухе царил аромат корицы. Тонкими ногами, быстрыми шагами побежала Хилле по лестнице вниз и вниз. Разлетались в разные стороны встревоженные феи, а птица продолжала плакать хрипло и безнадёжно. Более не было ничего в середине дерева, в чёрных полотнах. Застыла Хилле. Не будет корицы, не упадёт завтра и вода с неба. А чёрные птицы улетят далеко-далеко... В белом-белом, как и была, бросилась Хилле в лес. Зазвенели крылья встревоженных фей... Тенью застыла над деревом Скаррига, почуяв запах морского народа. Очарованный ими несчастный тёмноволосый вор брёл, завороженный, медленно и слышал далёкую песнь: «Рус-са, руз-за, а-аки!» Она уже пропахла морем... Прекрасный видел сон. Тёмная вода и девушка в белом. Девушка в воде и листья, липнущие к молочной коже. Листья и девушка кружащаяся, кружащаяся, кружащаяся на воде... Хаймер услышал далёкий шелест крыл дракона, летящего, как лист, услышал и понял — пора. Хилле не успела бы собрать и высушить коричную кору. Никто из рода людского не смог бы успеть. Её деревья росли далеко, так далеко, что ни за ночь, ни за день не дошла бы туда Хилле. Она сидела возле озера на безнадёжно холодной земле. Прошёл первый испуг, ушли тревоги и страхи, вытеснились зовом прозрачной воды. Из тёмных глубин смотрело чьё-то неземное, оплывшее, но такое манящее лицо и шептало тонкими губами что-то неслышное. Существо тянуло израненные, изъеденные временем и рыбами руки и продолжало открывать чёрный кривой рот, а Хилле слушала напряжённо, казалось — ещё чуть-чуть, и услышит эту просьбу, эту песню, и узнает, и закружится, и забудет... Она наклонилась вперёд — и отпрянула. Вскипела, зажглась огненная вода, опаляя чёрные кости листьев, и песня стала наконец-то слышна. «Ру-у-уза!»- взвыл бледный протяжно, отчаявшись, и плач птицы вплёлся в его последнюю песню. «А-аки», - вздохнули вдали. Хаймер спрыгнул вниз со спины своего дракона. Хилле смотрела наверх. Она знала, что значила корица для чёрных птиц и зачем создания земные искали леллига — всё для жизни, всё во имя её. Не будет дождя. Не будет сезона дождей. Там, в небесах, проносились смутные тени, не нашедшие того, что искали. Вскочила Хилле и побежала: «Стойте, подождите хотя бы несколько дней!» Птицы продолжали скользить, почти невидимые в ночи и тёмном небе. Лишь последняя из них — задумчивая, печальная, устроилась в ветвях высокого дуба. «Знаешь ли ты, почему мы приходим в Самайн?» - спросила она. «Это наш день, Хилле. Никто не может жить вечно, всё умирает, всё тленно. Так и мы, - склонившись вниз, сказала Скаррига глухо, - умираем каждую осень и ждём, что о нас, самих забывших обо всём земном, кто-нибудь вспомнит. Мы привязаны к небу и прокляты безвинно, ведающая. Странно же, что мы, несущие воду небесную, чистую, спасательную, нигде не можем найти приюта». Вздрогнуло дерево, метнулась вверх Скаррига: о тёмную кору священного дерева с наслаждением, словно кошка, точил когти закатный дракон. Склонил серебряную голову Хаймер: «Так знал я, что во всём вина людей, ведь ни альфы, ни феи не причастны к этому». Отшатнулась от дерева Хилле — отшатнулась, только после сказанных тихо слов увидев чужого. «Кто же ты? - вскричала она. - Если истинный альф, то что потревожило твой вещий сон?» «Я видел белое на чёрном, я видел смешение воды небесной и тёмной, - серьёзно на неё взглянул прекрасный. - Я, Хаймер, видел твою смерть». Выпрямилась Хилле, откинула за спину каштановые волосы: «Благодарение тебе, прекраснейший. Хилле зовут меня, и живу я благодаря тебе. О, если и правда пришёл ты помочь мне тогда, помоги и сейчас всему роду людскому! Пропадут навеки без корицы ведьмы. Ничто не будет держать их более на земле, и некому будет дарить нам небесную воду». Выгнул спину огненный зверь и, тут же тихо свернувшись клубочком, прикрыл предательски водные ярко-голубые глаза. Над потерявшим больше половины своих листьев дубом продолжала парить, словно надеясь на что-то, бледная серая тень, лишь глаза которой сверкали так же обманчиво ярко. «Предубеждение удерживает меня, но противиться сейчас я уже не могу. Не одни люди ходят по пёстрой земле, прекраснейшая, и на ней они тем более не растут, - прошептал седой альф. - Нет у людей ни рогов, ни хвостов, ни крыльев, и часто — нет глаз. Ты же единственная зрячая. Для тебя буду жить я, и тебе помогу». Он протянул Хилле руку, и в его ладонь вложила она свою.***
Закончилась ночь, заблестел рассвет. Из глубин тёмных вод показались довольные лица — прекрасные, если соль ещё не успела изъесть их, или обезображенные алчностью и морской водой. Русалки ждали, ждали того момента, когда вода больше не будет падать с неба и они станут единственными повелителями её. «Рус-са, руз-за, а-аки», - жадно шептали они и щурили непривычные к свету глаза. На землю леса тяжело упал уставший дракон, и с дуба осыпались последние листья... Альф обнимал своего огненного друга и гладил его влажные бока. Не корицу он, себя иссушил. Тихой песне седого отвечал надломленный плач чёрной. Себе самой не верила Хилле, бережно держа чёрные полотна белыми, словно потерявшими за одну ночь всю кровь, руками. Не верила и тогда, когда, внутренне дрожа, протягивала их чёрным птицам, парившим над крышей её дома. И всё же на землю упала вода, вода небесная. Русалки же, разочарованно взвыв, утянули невесть откуда появившиеся на воде земной листья на дно морское... ... Много раз осыпались листья после года, когда земли людей чуть не лишились леллига. Вымерли, как обычные рыбы, русалки, скрылись в глубинах лесов феи, отгородившись от людей, альфы растворились среди листвы — все альфы, кроме одного. Этот альф был молод — молод, но уже сед. Он любил воду и страшился смотреть на неё. Каждый год перед Самайном Хаймер улетал на огненном высоко в горы, упивался холодным воздухом и пел свою песню, полную печали и скорби. В тот день в глазах его повзрослевший сын увидел прощание. Люди запомнили тот день, когда из лесов вышел он — запомнили и воспели в балладах. У него были медовые, как у отца, глаза, и каштановые, как у матери, волосы. В руках он держал хрупкую коричневую трубочку корицы. «Сегодня они вернутся», - сказал прекрасный. ... И с первой каплей дождя Скаррига коснулась земли.