- Уриил -

*.*.*

На серой поверхности ежедневной газеты, покрытой черной, траурной краской пестрят яркие фотографии далеко не яркой реальности. Каждая строчка пропитана острым гневом и невидимым, но осязаемым негодование, что лилось смоляным потоком едва ли не от самой верхушки серого листа, пропахшего осенним дождем и гарью. «Бессмысленные убийства!»… «на грани между реальностью!»… «нечеловеческая жестокость!» - эти слова появлялись едва ли не на каждой строчке статьи, вызывая нервное постукивание грубых мужских пальцев по поверхности стола. Какая нелепица, однако. Читатель прикрывает свои глаза и слегка сжимает серую поверхность, комкая меж, порезанных местами, пальцев ненавистную бумагу. Если бы они знали, как много он отдал ради той «бессмыслицы», которую уже третью неделю описывают в еженедельнике. Это мечта. Это страсть, которую он не отпустит, пока та не ответит ей взаимностью. Подумать только: столько сил, столько лишений, унижений и боли, а эти статейки напрочь убивают представление об его, персональном, прекрасном. Да, что может знать этот зажравшийся, покрытый грязью и потом журналюга? Он даже представил, как тот, касаясь толстыми ручонками клавиатуры, давится слюной и едва задыхается от нехватки воздуха от того, что галстук его, покрытый крошками от недавно съеденного печенья, душит. Лучше бы удавил. Тяжело вдохнув воздух исхудалой грудью, человек, что сжимал газетенку, приподнимается с поломанного стула, скрипя как постаревшей древесиной, так и окоченелыми костями. Да, вот что значит неподвижность и растворившийся в небытие спорт. А ведь еще полгода назад его тело так не скрипело, не было похожим на старые часы викторианской эпохи, которые были и ценны, и не жалко было бы выбросить. Мужчина, слегка ковыляя и собирая пыль со скрипучих, старых половиц, прошелся вглубь темной комнаты и дрожащей рукой нащупал светильник, сжав еще сильнее серую бумагу в другой руке. Щелчок, и маленькая лампочка, мигнув пару раз, освещает грязное, серое помещение, представляя пред взором мужчины его пленницу, что сжалась в комок и прильнула к грязной, излюбленной мышами, стене. Он, заметив это, садится на корточки перед девушкой и с хрипотцей шепчет: - Смотри, смотри, блудница Сатаны, все твои подельники мертвы. Их правосудие застало… И время уж твое настало… - дрожащие в предвкушении ладони протягиваются вперед и раскрывают скомканный лист бумаги, на котором запечатлены изуродованные тела. Месиво, в котором невозможно было различить что-либо человеческое, если бы не лежащая неподалеку рука с до боли знакомыми часами, и оторванная, лежащая на столе, нога. Люди. Прикрыв опухшие и почерневшие местами губы, и без того наполовину зашитые черной, грязной нитью, пленница тихо всхлипывает и стонет от того, что каждый вздох и стон, слетающий с изуродованных губ, отдавался глухой болью. Однако, молчать уж сил больше нет, да, и бессмысленно. Посему, поборов себя, девушка хрипло, гортанно шепчет: - В… кого… ты… превратился….Андрей… Этот шепот выводит мужчину из себя и тот, бросив на пол газету, до боли обхватывает грубыми пальцами плечи пленницы и яростно произносит сквозь стиснутые зубы: - Я права молвить не давал! Уж лучше б, дьявол, ты молчал! Ведь пред тобой – сам Божий сын, архангел Иезекииль ! Flashback Восьмой час вечера. Глаза покалывают и болят от недосыпа, пальцы ноют, но я продолжаю упорно писать то, что я запомнил за последние две недели. Строчка за строчкой, под шрифтом «Times New Roman» размера четырнадцатого, появляется продолжение моего творения – Оды об архангеле…. - Иезекииль? Что за имя персонажа? – я слышу голос, полный ухмылки, задора и ноток сарказма. Внезапно моего плеча касаются тонкие пальцы и слегка сжимают их, привлекая к своему хозяину внимание. Я неохотно, сняв очки, оборачиваюсь и недовольный от того, что меня отвлекли от столь важных дел, отвечаю: - Нормальное имя, Кать! Между прочим, означает «Бог укрепляет» с иврита, что прекрасно подходит моему персонажу. Девушка, что столь назойливо касалась моего плеча, щурит свои карие глаза и, смахнув вьющуюся прядь каштановых волос с лица, немного капризно требует: - Покажи своему редактору то, что ты придумал! Поделись концовкой своей «шедевральной» идеи! Надеюсь, что это что-нибудь денежное, потому что мы с тобой скоро такими темпами будем ночевать в коробке из-под твоего ноутбука! – я, привыкший к перепадам настроения моей девушки, жмурюсь и негодующе качаю головой. Ненавижу такие моменты, когда она пытается меня вразумить и при этом повышает тон. Повернувшись к ней спиной, я с хрипотцей отвечаю, прокручивая колесико мышки: - Это история об архангеле, которого присылают для борьбы против демонов, ведьм и всякой нежити, потому как люди тогда понятия не имели, что против демонов можно бороться святой водой, серебром и заклинаниями. Они, лишенные защиты и еще не столь сильно верующие, получают защиту в виде архангела, который, путешествуя по миру, спасает их от дьявольских слуг и учит уму разуму. Я тебе говорил. Теперь я остановился на том, как он встретил еще одного ангела, что был простым хранителем и примкнул к нему, потому как человека, которого он должен был защищать и которого он любил, убили. Месть, кровь, хардкор в стихах! - Скучно, - напускно зевнув, девушка опирается на мое плечо и, нажав на кнопочку, стирает половину, написанного мною, текста. Я, опешивший от такой наглости, отдергиваю ее руку и сжимаю пальцы, яростно прошипев: - С ума сошла? Я едва ли не всю жизнь положил на то, чтобы разработать каждый характер персонажа, подбирал стиль, ямбы, чтобы попасть под ритм! Это же поэзия, а не никчемная твоя проза! Здесь каждый элемент продуман сотни тысяч раз! – смотря в широко распахнутые карие глаза, я зло прорычал: - Каждая строчка, понимаешь? Я наблюдаю за тем, как широкие, ровные брови хмурятся и встречаются у переносицы, глаза стреляют молниями, а губы, изогнутые в негодовании, яро произносят то, что я слышал миллионы и тысячи раз: - Ты – неудачник! Хватит уже так жить! Ты и так лишился всего, понимаешь? Работы, университета, друзей! Да, ты посмотри на кого ты стал похож! На черт знает кого! То, что ты пишешь – убого! Я со своей, как ты говоришь, никчемной прозой, и-то больше денег заработаю! Я терплю это уже долгие три месяца! Я устала, Андрей, пойми… - ее голос становится печальным, полный боли и усталости. Однако, я теперь не придаю этому значения, потому, что, тихий, звонкий голос, доносившийся откуда-то рядом, столь знакомый, шепчет: «Не слушай, ведьму, и пойми: От темных сил нам не уйти, Я верен, друг, тебе, с тобой, А ротик ведьмы ты прикрой!» Сам того не осознавая, я поддался вперед и прикрыл ладонью пухлые губы и немного курносый носик Кати. Понемногу продвигаясь вперед и сжимая запястья, бьющих по моей груди, кулачков, я повалил ее на кровать, что стояла в центре моей однушки, и сильнее прикрыл ее губы, из которых доносилось ярое мычание. Мои пальцы сжали щеки настолько, что челюсть девушки хрустнула, и зубы ее царапнули тыльную сторону моей ладони. Глаза мои, покрытые пеленой, улавливают новые очертания моей девушки: длинные когти ее тянутся к моему лицу, бывшие когда-то карие глаза покрылись черной вуалью, а кожа, ранее покрытая автозагаром, позеленела. «Ведьма!» - мелькнуло в моей голове, - «Уриил был прав! Они, демоны, здесь, повсюду. И тогда, когда я прибыл к Антону. Тогда он обратился в лешего! И тогда, когда я увидел в переулке Мишу с Настюхой! Парочка чертовых инкубов! Вот почему они были против моего увлечения и так радостно сводили с Катей!», - пальцы мои сильнее сжали челюсти существа, от чего тот взвизгнул и обмяк. Я видел, как медленно опускается на кровать зеленая рука с когтями, как черные глаза расширяются и замирают, устремившись взглядом в потолок. «Хорошая девочка, у вас много общего! Она так же увлекается писательством! Только не зарывайся в этом, подумай о семье, детях! Вы будете прекрасной парой!», - медленно отдергивая руку от существа, вспомнил я слова, бывших когда-то, друзей. Ныне – мертвых. Руками опершись об кровать, я всматривался в зеленую, морщинистую кожу ведьмы; широко распахнутые, словно безлунная ночь, глаза; искаженные в предсмертной агонии губы и замерзший в образе страх. «Я горд тобой, мой брат. С тобой на бой идти я рад! Всю грязь сметем святой рукой! Я за плечом твоим, с тобой!» - Правдив ли путь, брат мой, Уриил? - прикрыв глаза, тихо спросил я, чувствуя, как понемногу теряющая свое тепло, ладонь касается моей ноги, - Уж четверых друзей своих убил… Не уж то Тьма настоль сильна, Что до родных моих дошла? «У Люцифера много сил. Поверь, не многих ты убил! Они – крупица в море лжи. Найди же Свет, да покажи!» Отойдя и слепо глядя перед собой, я принялся расхаживать вокруг трупа, спрашивая у своего невидимого друга: - Огнем очистить ее душу Иль передать святой воде? Я Бога слова не нарушил? Сомнения вросли во мне… «Поверь, мой брат… Бог только рад… Слово Отца во Мне: Пускай горит в огне!» На следующее утро, покрытое темным покрывалом туч, газеты пестрили необычайной новостью об загадочном взрыве посреди ночи. Огонь, объявший жилой дом многоэтажки, в ту ночь едва ли не коснулся звезд и опалил их легкое свечение. Вой сирен, крики и плач доносились за два квартала от места происшествия и заставляли вздрогнуть каждого, кто был неподалеку. Мутный свет от огня, покрытый черным дымом, осветил сгорбившуюся фигуру с сумкой в руках… В ту ночь была сожжена ведьма… EndFlashback - Иезекииль… - губы, ноющие от каждого движения и боли, тихо шепчут и выдыхают теплый воздух, чувствуя на окровавленных кончиках слизь - гной. Заражение от грязной нити прошло дальше и окружило бледные губы девушки. Мужчина, будто придя в себя, отдергивает ладони от худых, костлявых плеч заложницы. Пару раз моргнув, его серые глаза сосредоточенно вглядываются в бледный силуэт девушки и хрипло шепчут: - Д-да? Глотнув и всхлипнув, девушка шепчет: - Твоя… сестра… ведь я… - серые глаза, столь похожие на его, но, лишь помутневшие от голода и боли смотрели на него. Поняв, что единственный близкий ей человек, действительно, сошел с ума, ей ничего не оставалось сделать, кроме как принят игру умалишенного, - Бог… нам с-судья… Вины в-ведь… м-моей… н-нет… - разум лихорадочно искал рифму, чтобы брат принял ее игру и пошел на контакт, - Ты… пред… Отцом… ведь… д-дал… о-бет… Мать ох-хран-нять… - каждое движение отдается болью и всхлипами. По щекам тонкими струйками текут слезы, а дрожащие руки движутся слепо к нему. Мужчина поддается и, обхватив тонкую талию сестры, оказывается в ее объятиях. Уткнувшись лицом в хрупкое плечо и пропитанную кровью ткань, он тихо шепчет: - Отца почитать, сестру оберегать… Не выдержав больше, девушка дает волю эмоциям и рыдает, чувствуя его тепло и впервые за все это время ощущая близость родного человека. Именно родного. Ее брата. Андрея, а не жестоко Иезекииля. Перед ее серыми глазами до сих пор стоит фотография месива и руки с, подаренными ею когда-то, часами. Ее жених. Столько зла и ненависти она никогда не видела и то, что он сделал с ее телом – этот голод, мор, зашитые губы, чтобы не слышать правду, - ничто по сравнению с той душевной болью, которую ей нанес ее родной брат. Она помнит, как получала письма его друзей полные заботы, страха и настороженности в сторону брата. Помнит, как, приехав на похороны его девушки вместе с Максимом, увидела его исхудавшее тело и дрожащие руки, что бережно прижимали к груди сумку с ноутбуком. Гневный взгляд в сторону них, когда Максим прижал ее к себе… Она думала, что все дело в смерти его возлюбленной и исчезновении его друзей, но, как оказалось, все дело было в том, что он сошел с ума, одержимый своей работой. Она всегда восхищалась им, его способностью слагать стихи. Его дар к поэзии открылся еще в шесть лет, когда он, поднеся листочек с первым стихотворением ей, поцеловал в щечку и сказал, что она и мама – первые, кому он посвятит шедевр. И каково было ее удивление, когда жизнерадостный и столь прекрасный поэт, как ее брат, внезапно закрылся ото всех, забросил работу, университет и влез долги, чтобы дописать и опубликовать свое произведение десяти тысячным тиражом. Тогда, под взволнованным взглядом Максима, она прошагала к автомобилю и с улыбкой заявила, что она мигом – к братику и обратно. Ее возлюбленный не хотел ее отпускать и пытался уехать с ней, но она попросила его остаться состроив полные жалости кошачьи, умоляющие глазки. «Я должна быть рядом с ним. Понимаешь? Он остался один. Я – его близкий человек, не считая родителей. Кстати, последние волнуются! Я поговорю с ним и мигом вернусь, любимый! Жди к ужину!» Но ужина совместного ни он, ни она теперь никогда не дождутся. Войдя в его съемную квартиру, девушка поморщилась и прикрыла ладонью нос и губы – смрад, что витал в комнате, больно ударил по носу, заставив слегка вздрогнуть. Шагая по грязному, дощатому полу, покрытому пылью и остатками газеты, в темноте она заметила включенный ноутбук, сиротливо оставленный на раскладушке. «... пройдет сам Дьявол к Свету, И не услышит он шагов, Да звона будущих оков, Что окружат смрадное тело…» Едва ее тонкие пальцы коснулись мышки, чтобы продолжить чтение, как девушка чувствует железные цепи на своей талии и плечах. Не успевает сероглазая обернуться, как получает сильный, размашистый удар по голове, сопровождаемый шепотом: - Люцифер в моих руках… О, Уриил, теперь ты рад? Теперь, она, дрожа, прижимает брата к себе и сквозь больные, окровавленные губы шепчет, чувствуя, как нить болезненно движется в омертвевшей, посиневшей плоти: - Пошли домой… Сестра с тобой… Его ладони смыкаются на талии и она чувствует, как от его слез на окровавленной майке ее выступает влага, и как в горечи, хрипит его голос: - Олеся… - Все хорошо.. Пошли со мной… Пора домой, - ее тонкие пальцы сжимаются и вновь обессилено ложатся на плечи ее родного мучителя. - Я не могу… Прости, Уриил сказал, что…- в голосе его горечь и боль, сожаление пропитан в каждом вдохе, - Ты – Дьявол, солнышко… так надо…- мужчина вновь утыкается в плечо сестры и прикрывает глаза, вдыхая аромат ее тела, - Я не могу отпустить тебя… Как я могу отпустить тебя? Ты заблудилась в собственном грязном мире…как я могу отпустить тебя? Как? Мне ничего не остается, кроме как идти до конца, понимаешь, Люцифер? - Н-не…н-н-нет… я не он. Я не он…- в страхе шепчет девушка и вздрагивает всем телом, когда чувствует острый металл за спиной, коснувшийся ее талии. Внезапно, заметив тень руки с ножом, девушка вскрикивает, - Я слышу Уриила! «Бурная… Такая нестабильная Немногим лучше, чем ее извращенный ум… Не будет больше этих грустных дум… Ох, мне нужна эта боль Пожалуйста, скажи мне, что она пропадет, Иезекииль.» Мужчина замирает с ножом в руке, прислушиваясь. Неужели, он ошибался? Боль? Ангелу? Нужна? «Она снова утопает в себе… Боже мой, какой милый грех… Я думаю, что дело все в тебе… Иди, иди до конца… Возвысся вверх, Минуя чертого Творца! Убей! Убей! Убей!» Нет, его друг. Друг Иезекииля не может быть таким. Не таким он задумывался! Не так все должно быть! «Холст её тела не оставляет места для фантазии… Но спокойствию её духа лишь можно позавидовать… Я буду, я буду топтать вас в грязи! И… Кишками, кровью вашими жонглировать…» Лжец! Это все не так! Все не должно было быть так! Поэт, отпрянув от сестры, садится на колени, бросив рядом с собой нож, и впивается пальцами в волосы. Нет. Все не так. Это все реально. Он – Иезекииль, борец за правду и жизни людей. Он должен защищать их, беззащитных людей, от нежити, коварства Люцифера, а Уриил – его верный помощник! «Сильно сбивает с толку, не так ли? Найду ли я когда-нибудь То, что сможет поразить меня? Вряд ли… Холодно и одиноко? Это Твой путь, Заблудившийся в собственном грязном мире.» Всхлипывая и воя, мужчина бессильно ударяет кулаком по старым доскам и хрипло шепчет, заметив, как вздрогнула сестра: - Уходи… - Нет…т-т-только… т-тольк-ко… с...с… с тобой… - шепчет девушка и тянет ладони к нему. Тот яростно смахивает их и с ненавистью, полной нежности и желания защитить, восклицает: - Пошла вон пока не распотрошил! В страхе девушка, едва, шатаясь, приподнимается и медленно бредет к выходу, сквозь пелену глядя на сгорбившийся силуэт брата и его дрожащие плечи. «Она чувствует, что все хорошо… Поэтому она не закрывает глаза. Но мне сейчас все равно… Мне нужна ее смерть. О, да!» Она слышит голос «Уриила». Еще одна умалишенная в их – двоих - зараженном мире. Улыбается. «Она улыбается и мне отвечает, Но, кажется, это ничего не значит. Вы заблудились среди своих грязных мыслей, И радуетесь, что Вас поймали, Жаждущих убивать. Жаждущих умирать…» Она медленно закрывает за собой дверь, услышав так же легкий щелчок зажигалки. Улыбается. Безумно. Сквозь зашитые наполовину губы. «Бурная… Такая нестабильная Немногим лучше, чем ее извращенный ум… Не будет больше этих грустных дум… Ох, мне нужна твоя боль Пожалуйста, скажи мне, что она моя, Иезекииль…»