Кое-что о воющих психах

Во Вьетнаме все было просто. Тупоносый десантный вертолет завис в нескольких футах над землей, разгоняя пепел. Кое-где трава еще тлела, вдалеке догорали остатки каких-то укреплений. Судя по всему, огонь прошел через просеку совсем недавно, не больше часа назад. Мёрдок с беспокойством посматривал то на индикатор топлива, то вверх и наружу, прикидывая, как будет взлетать. Видимость ухудшалась с каждой секундой: ветер переменился, и небо быстро заволакивало дымом. Его не должно было здесь быть. Ребята, застрявшие в этом районе, были смертниками, и никто не подписался бы их выручить без прямого приказа командования. Десант сбросили накануне вечером, и, черт, вполне возможно, они все уже были мертвы. Торнтон именно так и сказал, догнав его у вертолетной площадки. Ничего не поделаешь, приятель. Никто не сунется в это пекло ради того, чтобы привезти обратно четыре трупа. Никто, кроме Воющего Психа Мёрдока. Над верхушками деревьев дрожало зарево. Ветер гнал черные клубы дыма, и даже сквозь стрекот винта доносился нарастающий рев пламени. От горящей стены джунглей бежали четверо. Мёрдок заметил их не сразу: они бежали, низко пригибаясь к земле; двое тащили под руки третьего, четвертый их прикрывал. Еще минуту назад Мёрдок готов был поклясться, что здесь не осталось ничего живого, но не успели десантники преодолеть и половину расстояния до вертолета, как вслед за ними из леса выскочили вьетконговцы. Те двое, что тащили на себе третьего, еще сильнее пригнулись и побежали дальше. Четвертый остановился, припал на одно колено и открыл огонь. Дождавшись, пока товарищи достигнут вертолета, он тоже развернулся и бросился следом. Двое десантников помогли раненому забраться внутрь, один из них что-то крикнул пилоту, но Мёрдок не разобрал ни слова. Наконец замыкающий добежал до них, подпрыгнул и тяжело навалился животом на край борта; тот, кто кричал, ухватил его за шиворот и втащил внутрь. Мёрдок тут же взлетел. Вьетконговцы снизу поливали его огнем, по бокам и сверху клубился черный дым. Вертолет набрал высоту. Стало светлее, сквозь бледные облака проглянуло тусклое багровое солнце. Мёрдок обернулся через плечо: – Добро пожаловать на борт, ребята! Тот парень, что был замыкающим, стоял на четвереньках на полу, и все никак не мог отдышаться. Он поднял голову, и на Мёрдока глянуло совсем молодое лицо, перемазанное гарью и камуфляжной раскраской. – Ну, ты... приятель... даешь... – Меня зовут Мёрдок, мучачо. – Пэк. Это полковник Смит, Рэй и Би-Эй. – Отлично, – проворчал полковник. – А теперь прекрати заговаривать нашему пилоту зубы, Красавчик. – Красавчик? – хохотнул Мёрдок, выбирая курс. – Точно, дружище, особенно ты красавчик по уши в этой ваксе! Пэк ничего не ответил. – Ладно, ребята. Последний круг над этой чертовой сковородкой, и летим домой. Командование будет радо: оно уже готовило вам встречу с цветами, если вы понимаете, о чем я. – Полезть сюда за нами мог только полный псих, – заметил полковник. – Не подумай, что мы не благодарны тебе за спасение наших задниц, и все такое... – А я и есть псих, – радостно сообщил пилот. – Воющий Псих Мёрдок, транспортное предприятие “Из огня да в полымя”, к вашим услугам. – Почему воющий? – спросил Пэк. – Потому что, когда у меня хорошее настроение, я делаю вот так... – И Мёрдок с силой потянул на себя ручку управления, нацелив вертолет носом в облака, и издал торжествующий вопль, который, казалось, не поместился в крошечной кабине и вырвался наружу. Определенно, во Вьетнаме все было очень просто. Рэй Бреннер оказался легко ранен в ногу и пролежал три недели в госпитале в Сайгоне. Мёрдок успел выполнить еще четыре миссии, поссориться с Би-Эй и выпить с Красавчиком дрянного виски в офицерском клубе. Под слоями амуниции, копоти и камуфляжа Красавчик оказался лейтенантом со спецподготовкой и – о господи – добровольцем. – Ты напился, что ли, когда подписывал? – осведомился Мёрдок спустя месяц после их знакомства. Пэк неопределенно махнул рукой. – А ты? – Я хотел летать – я летаю, – пожал плечами Мёрдок. – Остальное меня не касается. Его прикрепили к команде полковника Смита. Ганнибала. Один черт знает, где этот вояка раздобыл себе такое громкое прозвище. По слухам, оно ходило за ним с самого начала войны, и Смит не любил вспоминать, как он его заработал. Рэй оказался компанейским парнем, смелым до безрассудства, Би-Эй – живым танком, способным умиленно гладить приблудную лагерную псину, а Красавчик... Красавчик мог уболтать кого угодно на что угодно и молча слушать, когда тебе надо было выговориться. Однажды, после особенно тяжелого боевого задания, они впятером получили увольнительную и напились вдрызг, и Мёрдок заснул носом в жесткий форменный воротник Красавчика. Кажется, они тряслись в джипе обратно в лагерь. Иногда он выныривал из забытья и чувствовал затылком ночной ветерок, а щекой – теплую кожу чужой шеи. Война все не кончалась и не кончалась. Какими-то одному Меркурию ведомыми путями Красавчик добывал для всей команды одеколон и хорошие бритвенные принадлежности, выменивал для Ганнибала сигары и журналы по технике – для Би-Эй, а Мёрдоку доставал книги. Рэй же предпочитал держаться в стороне от подпольной торговли. Иногда Мёрдоку казалось, что он падает с огромной высоты в серо-зеленую мешанину ощетинившихся ловушками джунглей. Красавчик улыбался, рассеянно и небрежно, и касался его руки ладонью. Хлопал по плечу. А однажды, потеряв сознание от усталости, мягко ткнулся каской в перегородку, отделявшую кабину пилота от остального вертолетного пространства, и Мёрдок едва не потерял управление. Потом полковник бил Красавчика по щекам, а тот отмахивался и что-то невразумительно бормотал. Слова тонули в стрекоте винта, но Мёрдок готов был поклясться, что услышал – несколько раз – свое имя. Рэя тяжело ранили и отослали в Штаты в шестьдесят девятом году, а потом они четверо угодили в лагерь для военнопленных. Трудно сказать, что было вынести тяжелее. Насекомые, запах, боль? Или голод? Отчаяние? Красавчик гладил избитого Мёрдока по плечу и говорил, что они обязательно выберутся отсюда, а Мёрдок сам перед собой притворялся, что немного сошел с ума. Так ему казалось легче. Почему бы не стать Воющим Психом на самом деле? Психу можно нашаривать в темноте чужие пальцы и перебирать их, не боясь получить в челюсть. Потом их вытащили из лагеря, и снова началась – для них, – а потом кончилась – для всех – война. А на гражданке все оказалось куда сложнее. Мёрдок не возражал против больницы, он научился ловко выплевывать таблетки и ломать комедии не хуже Ганнибала. Медсестры его жалели, врачи забавляли, и Красавчик забегал иногда просто так, по вечерам, чтобы посидеть в темноте и поговорить о чем-нибудь не связанном ни с военной полицией, ни с армией, ни с командой. Красавчик волочился за каждой юбкой, которая появлялась в его поле зрения и скрывала под собой хорошенькие ножки. Часто бывало так, что они соперничали из-за какой-нибудь девицы, и если Красавчик побеждал, Мёрдок молча уходил в свой номер, уже зная, что не будет спать всю ночь, и – господи, господи, господи... Со временем он улучшил навыки соблазнения. Теперь Красавчик обставлял его реже. Рэй погиб – ему подстроили автокатастрофу ублюдки в заштатном городке. А они четверо по-прежнему раскатывали по Штатам, ведя свою маленькую веселую войну без надежды на помилование и прощение. Мёрдоку помилования тоже не предвиделось, но он притерпелся за эти годы и радовался тому, что было. Дорогам. Полетам на угнанных машинах. Бесконечным спорам с Би-Эй и Красавчику на соседнем сиденье, которого можно было шутливо потрепать по шее, чтобы он щурился и улыбался. Однажды – это было лето восемьдесят третьего года – они изнывали в крохотном номере придорожной гостиницы от жары. За окном плескалась густая мексиканская ночь, Мёрдок сидел на подоконнике в одной майке и джинсах, а Красавчик валялся на кровати и пытался заснуть. Ночь пахла пылью, потом и смятой бумажкой из-под бургера в корзине. Мёрдок бесшумно спрыгнул с подоконника, пересек комнату и опустился на колени возле кровати. Он не был уверен, что не делал этого раньше, в лагере, когда нужно было успокоить и заставить замолчать – “Тише, тише...”, – но сейчас это длилось всего секунд десять, и Красавчик так и не открыл глаз. Утром они об этом не говорили. Мёрдок не был несчастлив и не гадал, как все могло бы быть. Небо любило его искренне и беззаветно, даже когда выпускало из своих ладоней. Он падал и снова поднимался, а иногда они падали вместе, и однажды Мёрдок заметил, что Красавчик больше не боится падать с ним. И, наверное, это было даже лучше поцелуев. Красавчик по-прежнему любил роскошь и женщин и не любил, когда ставят под сомнения его способности, и Мёрдок подозревал, что это не изменится до судного дня. Зато когда они сидели где-нибудь вместе в засаде или когда Мёрдока накрывало, Красавчик выслушивал его внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. А когда они взлетали – на древнем чихающем самолете, со спящим Би-Эй, пристегнутым в кресле, с военной полицией на хвосте, – Мёрдок каждый раз повторял тот вопль, которым отметил когда-то спасение незнакомой обреченной команды, и Красавчик каждый раз улыбался ему в ответ.