Несколько простых вещей

Проблема Амбера — это священная ненависть простоты. Возьмите, к примеру, крепкое тело рядом с вашим, руки, судорожно сжимающие ваши плечи, и жадные губы, прильнувшие к вашей шее. Теплый воздух. Комната погружена в полумрак… Возможно, в вашей крови слишком много алкоголя, но ситуация классическая. В университете это зовут хорошим завершением вечера. Вы вспоминаете о вашем партнере или партнерше или не вспоминаете. Наутро у вас будет похмелье или не будет (в моем случае не будет - одно из преимуществ моего происхождения). Этим предполагаемые сложности и ограничиваются. А теперь переместите место действия в Амбер, в одну из комнат королевского дворца. И появляется целый ворох вопросов, требующих ответа. Например, что он надеется выиграть от этого — ведь речь идет о Люке, о Ринальдо «я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться», который неспособен действовать, не просчитав всё заранее трижды. Для того, кто ненавидит Амберитов, он слишком склонен к плетению интриг — привычке, свойственной как раз нашей семейке, и легкая горечь отвлекает вас от его пальцев на ваших руках, ото рта, прильнувшего к вашему — воспоминания о попытках убийства, о заключении в пещере, о страхе, нет, ужасе, который вы испытали, когда увидели его, теряющего лицо перед Далтом. Вероятно, ничего особенного для амберской дружбы. Но вы привыкли к земной искренности, и вас коробит от присущей вашим родственникам морали. Люк чувствует ваши колебания, слегка отстраняется и встречается с вами взглядом. Главная стратегия хорошего продавца: всегда пристально смотреть в глаза клиенту — думаете вы не без цинизма. Слишком мозолистая и грубая рука ласкает вашу щеку. Жест нежности, и на секунду вы спрашиваете себя, не означает ли это, что Люк обращается с вами как с женщиной. Вероятно, нет. Ваши бывшие тоже ласкали ваше лицо. Конечно, вам следует его ударить, если вам покажется, что он недооценивает вас только потому, что вы позволили ему поцеловать себя. — Всё в порядке? — Я просто задаюсь вопросом, о чём ты сейчас думаешь. Его зеленые глаза на секунду темнеют, будто бы он уязвлен, но в это так же трудно поверить, как в Бенедикта, задетого тем, что его называют молчуном. — Думаю, я не могу винить тебя за то, что ты мне не доверяешь. Его руки останавливаются на ваших бедрах. Два сгустка тепла усиленно отвлекают вас, его немного грубая кожа касается вашей. Трудно сказать, понимает ли он, что его большие пальцы продолжают ласки: вычерчивают маленькие круги по выступающим костям, и этот жест посылает в ваше сознание ритмичные волны смятения. Вероятно, понимает. Но это мало что меняет, потому что вы уже сомневаетесь в своей собственной реакции, ведь в Амбере никогда ничего не бывает простым. И в самом деле. Но это же вас не остановит? Эта мысль будто приглашение продолжить, не так ли? Это то, чего вы хотите. Это то, чего в данный момент вы хотите больше всего на свете, особенно если он продолжит этот трюк с большими пальцами. Но ни в коем случае нельзя это показывать. Мужская гордость и всё такое. Достаточно того, что вы оказались под ним, прижатым к черно-серебряному покрывалу, ваша рубашка уже наполовину расстегнута, в то время как его рубашка благоразумно застёгнута на все пуговицы. Возможно, вы могли бы позволить себе начать расстегивать ее. Приемлемый компромисс. — И правда, не можешь,— отвечаете вы, сосредоточившись на пуговице его воротника. Я полагаю, план совращения невинного здесь исключен. По крайней мере, мое эго заставляет меня так думать. Мне неловко? Я не знаю, что о подобных отношениях думают амбериты, но хаоситы относятся к ним терпимо, что вполне логично: ограничивать разнообразие выбора было бы для нас скорее странным, но я должен сказать, что… Рука Люка накрывает вашу и внезапно останавливает вас. Вы смотрите на него — или скорее я, потому что эта образцовая история начинает немного затягиваться, и повествование от второго лица более пристало поэмам или песням, сочинение которых я оставлю своему славному отцу — я смотрю на него: пристально и внимательно. — Я хочу, чтобы ты доверился мне, Мерль. Хотя бы в этом. Я прекрасно знаю, что не святой, и в нашей дружбе всегда были секреты, но... Хотя бы в этом. Может, я и торговец, но я не составляю планов, как соблазнить одного из лучших друзей. Мимолетная улыбка. — Или быть соблазненным. Компромисс был лестным, и звание «одного из лучших друзей» тоже. Даже если он прекратил движение большим пальцем, его тело все еще было прижато к моему, его тепло обжигало мою кожу, а воспоминание о его губах, прильнувших к моим, всё еще будоражило сознание. И еще, это действо, которое разыгрывал Люк, эта его способность отстаивать свое мнение, как самую простую вещь на свете, каковы бы ни были обстоятельства, кем бы ни были актеры в пьесе и сколько бы прыжков в пропасть не предполагал его план. Иногда самая изощренная форма сложности заключается в простоте, и вся прочая философская дребедень, которую мой отец сформулировал бы куда лучше меня. Я вздыхаю со смирением. Как бы то ни было, я не хочу думать слишком долго. Перед тем как броситься в бездну не думают. — Мне кажется, я понимаю, на что иду. — Мерль… Хороший торговец не упустит добровольно предложенной сделки, и, к счастью, хватает крепкого поцелуя, чтобы он передумал заводить спор. — Клянусь тебе, если ты что-то замышляешь, в наших отношениях не появится нового конфликта. — Мерль… По правде сказать, поцеловать Люка было отличной стратегией. Если он не сможет говорить, он не сможет запудрить мне мозги своим красноречием. План, по меньшей мере, не хуже, чем придумала бы мать. В тоже время это отец пытался захватить власть в Амбере при помощи оружия. Так что идти к успеху напролом — скорее знак потомков Корвина. Даже если этот самый захват власти обернулся спасением... Слишком сложная метафора, оставлю её. Конечно же, у меня был опыт с женщинами, и немалый, но опыт с мужчинами был не так обширен. Несколько не самых удачных экспериментов. Ничего личного: просто им немного не хватало груди, талии, губ… Мужественность находившегося рядом Люка не вызывала сомнений. Мускулистый и напряженный, широкие плечи и крепкая спина. Я уже больше не знал, что об этом думать. Да, его кожа была горячей, да, его язык — проворен, да, его руки будто знали, как именно и где именно меня ласкать. Да, это был мой лучший друг, человек, который пытался меня убить, человек, который пытался уберечь меня, Люк, Ринальдо, сын Бранда, лжец и обольститель с лучистыми глазами, всегда готовый улыбаться… Люк заворчал и больно укусил меня за шею. — Ты что-то обдумываешь, Мерль. — Я просто… — Детка, возможно, иногда ты не слишком напрягаешь извилины, и я первый скажу тебе об этом. Но сейчас мне надо, чтобы ты просто отключил мозги. Как думаешь, сможешь? — Именно когда я замечательно проводил время с Джулией, мне пришла в голову идея компьютерного симулятора муравейника. Это ответ на твой вопрос? Люк замолкает на полсекунды, прежде чем разразиться смехом. Он еще сильнее прижимается ко мне, я чувствую, что он, так сказать, рад меня видеть, и это заставляет меня сильно отвлечься от моих политических опасений. — Ладно, ладно, тогда думай о своих муравейниках. Просто постарайся выглядеть как можно менее погруженным в мысли, и моему эго этого будет достаточно. Его руки проскальзывают под мою рубашку, проводя дорожку от плеч до бедер. Мозоли на его ладонях цепляют кожу, отвлекают, вызывая у меня непроизвольную дрожь. Он агрессивный самец — полная противоположность женщине. И я начинаю забывать, что именно меня смущало в том, что он мужчина. — Конечно, — произношу я немного прерывисто. — Без проблем. Он улыбается и снова кусает меня. Я порывисто отвечаю поцелуем, и всеми силами пытаюсь избавить его от рубашки, возможно, вырвав в процессе несколько пуговиц. — Мне нравилась эта рубашка, — с упрёком замечает Люк. — Я куплю тебе другую, — обещаю я с полной серьезностью. — Только если фасон будет не от Мэндора. Я немного отстраняюсь, отвлеченный намеком, а он начинает расстегивать мой ремень, что не идёт на пользу моему красноречию. — Эй! Что ты имеешь против вкусов Мэндора? Он наклоняется, чтобы поцеловать мою ключицу, мой живот, мой пупок, и ход моих мыслей резко тормозит. — Может, поговорим об этом позже? Сосредоточенный на прикосновениях губ Люка к моим бедрам, я способен лишь кивнуть в знак согласия. Его поза должна была бы выглядеть унизительной, но он абсолютно уверен, что полностью контролирует ситуацию. И даже моя рука на его голове не позволяет создать иллюзию моего доминирования. И я не буду упрекать его в этом. Не сейчас, когда его рот так умел, его кожа так горяча. Не сейчас, когда его руки обхватывают меня с силой, равной моей собственной, а его ногти слегка царапают мою кожу. К чёрту гордость! Люк заставляет меня стонать. Я вскрикиваю от настойчивых прикосновений его рук и языка. Я возвращаю каждый жест, каждую ласку, каждый поцелуй, и плевать на мужественность и доминирование. Всё, что имеет значение, это то, как он ласкает меня: неистово, но не свирепо, нежно и восторженно. Всё, что имеет значение, это чистое удовольствие здесь и сейчас. Я давно так не забывался в руках другого. По крайней мере, в такой естественной ситуации. Мы кончаем, и Люк падает рядом со мной, его обжигающая влажная кожа касается моей. Мои руки сами собой находят его затылок, мягко массируют и ласкают его. Биологически, у меня было где-то пять минут на безмятежное оцепенение, прежде чем мой мозг заработает с привычной скоростью и паранойя вернется. И я воспользовался этим временем — как истинный сын Амбера и Хаоса — чтобы гладить его волосы и целовать его губы.