Колыбельная

Он всегда приходит внезапно. Ночь таинственным бархатом укрывает шумный город. Тысячи огней зажигаются вновь, погружая улицы в пучину белого и желтого болезненно-яркого света, являя миру новый лик никогда не спящей столицы. Фонари дарят городу мириады новых живых теней. В центре не так заметно, что наступила ночь, порой даже кажется, что искусственный свет гораздо ярче света солнца, заливающего улицы днем, а вот на окраинах.... Спальные районы погружаются в неловкий дрожащий свет редких блеклых фонарей, кажется, будто ночью из темных переулков выбираются наружу те ужасы, что скрыты днем от яркого солнца, ищущего доброты и света. Мрачные двойственные тени скользят по асфальту, каждый звук слышится острее и ярче и оставляет свое эхо еще долгое время после своего исчезновения. В такое время, наверно, у каждого человека затихает в душе то мелочное и неважное, что волновало нас весь день: уходят тревоги, медленно тает злость.... Ты, как обычно, теряешь счет минутам, упуская их, давая им утекать сквозь твои пальцы, в то время как твои пальцы быстро бегут по клавиатуре, набирая очередной сложный текст. В твоей голове пустота, та самая оглушительная пустота, которая погружает человека в небытие, оставляя ему лишь тонкую, едва ощутимую нить связи с реальностью, за которую и цепляется сознание: ощущения. Ощущение прохладно-шероховатых клавиш под пальцами, легкое дуновение ветра, принесшее слабый запах пыли и только что прошедшего дождя. Неприятный, режущий слух рокот проехавшего под окном мотоцикла, заставляет тебя все же посмотреть на время: наступает полночь. В глубине души еще живо неприятное чувство одиночества: ты знаешь, что к тебе никто не войдет. Никто не обнимет, как в детстве, и не скажет, что ты нужна, никто не заставит тебя лечь отдыхать, хотя время позднее. Грусть, терзавшая тебя еще пару месяцев назад, уже отступила в тень, отдав твое сознание холодному безразличию, именно тому, которое заставляет людей резать себе вены и пачками пить таблетки, желая хоть как-то разбавить свою жизнь или и вовсе прекратить эту однообразную череду серых дней. То самое безразличие, граничащее с апатией, во время которого человека совершенно не касается происходящее вокруг. Это состояние не излечить, не изменить, оно сосуществует в тебе вместе с твоей обычной благодушно-веселой улыбкой, и вряд ли кто-то подозревает, что ты чувствуешь, оставаясь в полном одиночестве. Никто не подозревает, кроме него. Ты вновь слышишь его шаги, так похожие на любые другие, и вместе с тем такие незаметно уникальные. Ты точно знаешь, что это именно он: твой всегдашний ночной гость, тот, кто всегда выслушает и поймет, никогда не прервет на полуслове, хотя знает наперед все то, что ты в своей беспечно-искренней манере хочешь поведать ему. А ты ничего не скрываешь, плавясь от наслаждения под пристальным взглядом глубоких глаз цвета свежесваренного кофе, и изредка прерывая свой сбивчивый рассказ лишь чтобы в очередной раз упрекнуть его в молчании. Хотя ты всегда знаешь, что время для его речи еще просто не настало, и с нетерпением обычно ждешь, когда он захочет заговорить. Ты встаешь из-за компьютера и присаживаешься на свою кровать: твой ночной гость не любит, когда ы столь позднее время он застает тебя за перепиской с "друзьями", как ты насмешливо называешь тех, с кем общаешься в сети. Он входит, ты слышишь, как его глубокие глухие шаги приближаются, но не оборачиваешься, не желая нарушать выученные за столько лет правила игры. Ты чувствуешь, что он знает уже и о том, что ты даже не собиралась ложиться, и о том, что сейчас тебе опять что-то быстро строчит твой очередной знакомый, которого ты не видела в реальности и, если честно, даже не желаешь видеть. Однако же ни одного упрека не срывается с его плотно сжатых губ, ни одного намека на то, что он недоволен твоими друзьями, оставляющими теюя всегда именно в тот миг, когда тебе так хочется быть хоть кому-то нужной. Он садится рядом, крепко обнимая тебя, и ты, не видя его, лишь чувствуешь, даже, скорее, отстраненно слышишь, как его руки спокойно и обыденно ложатся тебе на плечи, обжигая своим извечным холодом. Ты, сама того не желая, прижимаешься к нему спиной, вновь теряясь перед тем, как начать разговор.пару мгновений в полной тишине вы оба напряженно вслушиваетесь в тусклый горький дождь за окном, потом ты не выдерживаешь: по твоим щекам медленно катятся безмолвные слезы, которые ты даже не пытаешься сдержать. Который раз твой гость видит твою слабость, но во всем мире это единственное существо, которое не старается заставить тебя перестать, давая вылить все то, что ранило весь день, в болезненно-горячих слезах. Вот и сейчас он лишь крепче обнимает тебя, прижимая к своей груди, заставляя ощутить пронизывающий холод от него. Впервые разговор начинает он, успокаивающе поглаживая тебя по волосам: -Расскажи, - его голос слегка хрипит, неровно ломается на каждом слове, кажется, ему сложно говорить. Может быть, поэтому он всегда предпочитает молчать? Ты лишь с трудом улыбаешься своим мыслям и поудобнее устраиваешься, укладывая голову ему на плечо. Слезы пропадают так же быстро, как и появились, и уже через пару минут ты возвращаешь себе способность сносно изъясняться: -Ничего такого.... Все как обычно, учитель,-да, ты называешь его только так, не иначе, хоть и знаешь его имя. -Не скупись на слова, - даже в кромешной темноте ты чувствуешь, что он позволил себе легкую, едва заметную улыбку, и не можешь не улыбнуться следом, чувствуя, как он мягок и нежен. - Правда ничего, просто, пойми, мне так тяжело одной, - его холодная ладонь чуть сжимает твою руку, давая силы продолжать. - Я вижу, как мои сверстники находят себе друзей, гуляют, как они свободны, как птицы, я хочу такой же жизни, но вместо этого у меня постоянно какие-то уроки.... Учитель, я не могу больше так жить. Почему я обязана бежать после школы куда-то, тратить свое время на совершенно ненужные мне занятия вместо того, чтобы жить, как все? Мне кажется, я хочу не настолько много..... Мне больно, что я не такая, как остальные, мне неуютно с одноклассниками, мне неинтересно со сверстниками..... Ты прости, я опять сидела в сети весь вечер, но не злись. Ты же понимаешь, мне так легче, я хоть там живу той жизнью, о которой хочу, у меня хоть там есть знакомые.... Я не могу по-другому, я хотела бы начать жизнь заново в других условиях.... - ты чувствуешь, ты сказала достаточно, чтобы он мог говорить, хоть и не сказала больше половины из того, что следовало бы. Но ты знаешь, что он тебя понял даже лучше, чем если бы ты пыталась обьяснить ему все. Он ничего не говорит, молчит, давая тебе успокоиться полностью и приготовиться к тому, чтобы выслушать его, а ты не нарушаешь тищины, наслаждаясь тем ощущением уюта, что дарит тебе только он, восполняя все то, что нуждалось в дополнении в твоей душе, давая тебе возможность мечтать, творить, даря новые силы жить. Он улыбается, и, хоть ты и не видишь его, ты знаешь, что у него очень красивая улыбка: - А теперь послушай меня, - его голос приятен своим спокойствием, своей плавностью даже для такого ценителя, как ты. - Это сейчас тебе тяжело, хочется воли, которую ты сама еще не понимаешь и не осознаешь. Но тебе остается недолго. Только жди, ты же знаешь, только жди,-его слова тебя не трогают, их смысл для тебя совершенно не важен, важны лишь интонациии мягкого бархатистого голоса, которые погружают тебя в сладкую дрему. Конец его речи плавно тонет в твоем сне, он, видя, что ты уже не слушаешь, осторожно укладывает тебя в кровать и укрывает одеялом. Сквозь сон ты чувствуешь его присутствие, но лишь до той поры, пока тебя не захватят в свой мягкий плен полуночные дремы. Сквозь уже успокоивший твое сознание сон ты слышишь его голос, тихо мурлыкающий такцю знакомую и незнакомую одновременно колыбельную. Или тебе только кажется?.... Сквозь сон ты чувствуешь легкое дуновение свежего ветра: Учитель открывает окно и уходит, оставляя тебе свое умиротворение, свой покой. Твой сон сейчас необычайно ярок, будто наяву. Ты подходишь к окну, распахиваешь его настежь, вдыхая свежий ночной воздух. Чувствуешь, как за спиной у тебя раскрываются крылья, огромные, черные, как ветер мягко касается их оперения, с легким шорохом перебирает перья, заставляя тебя подставить крылья под его прохладу. Тебя неудержимо тянет туда, вверх, к луне, и ты поддаешься этому дьявольскому влечению. Крылья легко удерживают тебя, хватает всего пары сильных взмахов, чтобы ты смогла подняться над городом и увидеть его во всей его мрачно-теплой красоте. Где-то далеко внизу раздается привычный тебе неспокойный шум суетящегося даже в ночи города: рокочут двигатели проезжающих автомобилей, слышится громкая музыка из открытых клубов и баров, доносятся до тебя неразборчивые волны людских голосов. Но сейчас ничто внизу, где-то там, не волнует тебя. Есть лишь небо, такое близкое, невыразимо прекрасное, его глубокая бархатная тьма. Сейчас, поднявшись над городским смогом, ты видишь скрытые обычно звезды, усеявшие мягкую ткань небосвода. Звезды движутся, танцуя свой странный танец для тебя, и ты не можешь сдержать тихого вздоха восторга: это прекрасно... Ты переводишь взгляд вниз, на застывший в своем извечном пустом движении город. Где-то там твой дом, где-то там твои знакомые и твоя семья, но разве сейчас это важно? Разве существует что-либо более величественное, чем это темное небо, такое высокое, такое недостижимое и манящее?.... Ответ на этот вопрос приходит почти сразу: ты видишь, как бархат неба бледнеет, тускнеет, становясь почти серым. От линии горизонта медленно расползаются новые, яркие краски, наполняющие душу трепетом невыразимого восторга, и вскоре в небо поднимается такое яркое, такое огромное и такое царственное солнце, знаменуя собой начало нового дня. Ласковые лучи солнца светят тебе прямо в лицо, заставляя поморщиться и открыть глаза. Ты знаешь, что его рядом уже нет: он никогда не приходит при свете дня. И тем не менее, ты знаешь, что он придет ночью, как обычно, и с нетерпением ждешь своего Учителя. А на прикроватном столике лежит новый исписанный листок бумаги. Кто разберет, чье это творчество? Лишь ты знаешь, что только он способен писать столь прекрасные стихи.