Алый туман.

Смерть в Алые Туманы приходила в облике лошади. Само это поселение представляло собой нечто вроде пригорода, ничем не отличающегося от двенадцати остальных, если не считать то, что примерно раз в неделю землю окутывала кровавого цвета дымка неизвестного происхождения, и все семейства непарнокопытных, оказавшиеся в округе, вдохнув её, тут же падали замертво по неясным причинам. Сначала причину гибели лошадей искали в чем-то другом, точнее, во всем, что имело более естественное происхождение, чем заливающая пригород алая невесомая субстанция, но вскоре сдались, и лошадей заводить перестали. Особенно тяжело было торговцам, которым свои товары в Алые Туманы приходилось привозить на быках, и то очень осторожно, остерегаясь, пытаясь высчитать дни, когда туманов не предвещалось. На людей же и прочих животных дымка не оказывала никакого влияния. Так, повеет озоном, как перед грозой, да почему-то красным перцем, оближет колени, скрыв под собой низкую поросль целебных трав, да пропадет на следующее утро. Но это всё касалось существ живых, обыкновенных, а вот касаемо смерти в Алых Туманах история была особая. Подцепил человек какую-то заразу, допустим, слег на две недели, а как чувствует, что кончается - так слышит за окном лошадиное ржание. Если хватит сил выглянуть в окно, так и заметит заглядывающую в дом кобылиную морду. И страшно сразу станет, не первый век Смерть так к люду простому является. Накроется умирающий одеялом с головой, а лошадь опять заржет, приманивая его, и становится невыносимо противиться этому зову... Самые прыткие обычно сопротивляются, зовут на помощь. Да только секрет в том, что видит эту самую лошадь только будущий мертвец. Хотя, поговаривают, есть несколько их видов, и к каждому приходит свой. К хворающим прискакивает облезлая, с язвами и бельмом на глазах, она хромает и не ржет, а будто стонет так жалобно, что ей и меньше всего перечат, сразу идут. К старикам обычно даже не скачет, а чинно шагает старый такой, весь в "яблоках" конь. К детям резво скачет пшеничного окраса жеребенок, к тем, кто умирает от насилия, будь то физическое или моральное, прискакивает почему-то красивая-красивая рыжеватого цвета лошадь с гривой, подметающей землю. Есть ещё пару видов, хотя о них слухи ещё не подтвердились. Но самая страшная, лютая лошадь прискакивает за лжецами, ворами и предателями. Даже не лошадь, а вороной конь, вдвое больше обычного (или так кажется, у страха глаза велики), да с зелеными глазами, мерцающими потусторонне, и смотрящими не со скорбью, как в остальных случаях, а с праведным гневом. Приходят лошади обычно ночью, хотя бывают исключения из правил. Приходят обычно от одной до пяти, но в дни мора или войны встречаются и целые табуны. Будущие мертвецы при желании, если Смерть в эту ночь собирает богатый урожай, все-таки могут видеть и чужих лошадей, да только не до этого им, от своей бы отвязаться. Нет, некоторые, конечно, идут покорно и сразу взбираются на лошадь, а та и уносит их в никуда, да только чаще всего не согласны умирающие с этой долей. Поэтому они, если могут ходить, прячутся в подвалах или взбегают на чердак, а если лошадь заметили на улице, то бросаются в первый попавшийся дом. Это уже даже стало традицией, если в дом среди ночи врывается кто-то, даже будь он чужой, хозяева не поднимают шум, а цокая трагично, спрашивают:"Что, лошадка пришла?", и на лихорадочные кивки тоскливо вздыхают и запирают замок на двери. В таких случаях можно считать, что умирающим повезло. У них есть время, чтобы сказать последнее слово, написать завещание, сделать все, что при жизни хотелось... Время до следующей ночи, когда отвязаться от Смерти уже не получится, хотя некоторым удавалось - целую неделю по соседям бегали. Но в итоге никакая лошадь ни единожды не ускакала одна. В период, отведенный для прощания с миром, умирающим запрещено перечить или ругать их - последняя воля свята. Нельзя только воровать да убивать, да им и не до этого. Бывают, конечно, и те, кто пользуются ситуацией, избранниками Смерти называются, хотя самим до неё по идее далеко, и творят, что хотят (в основном "пробуют" местных девок). Вот только за такими ночью тоже приходят, да не кто-то, а вороной конь, за поруганье святыни. Так и жили почти сотню лет вслепую, пока у первой жены старосты сын не родился. Родился он задолго до срока, маленький совсем, слабый - думали, и недели не проживет, да только мальчик выправился, выжил... Только глаза его не видят совсем. Показывали беднягу лекарям, да не каким-нибудь, а столичным - те только руками разводят. Не по их это части. А маги в округе либо тоже не знают, что делать, либо запрашивают такую сумму, что у всего пригорода вместе взятого подобной не наберется... Да и то, врут, наверное. А мальчишка-то ничего растет. Назвали Патрицием, коротко - Пат, а за глаза его как только не зовут. Чаще всего - сыном колдуна, поговаривая, что мать-то его не от старосты родила, а вот с проезжим магом и нагуляла. Староста поэтому-то и бросил её, новую жену себе найдя, поверив слухам... Хотя Пата он все равно как родного любит, оберегает его. И есть, от чего оберегать. Не то чтобы Патриция в Алых Туманах не любят, да только остерегаются его все, а мальчишки позадираться с ним всегда готовы. Бывает, и до драки доходит, вот тогда и вступает в ход старостово слово - мальчишек он сам тут же березовыми ветками отхаживает, а родителям - штраф. Не дело это, трогать больного ребенка. Но трогать почему-то и хочется, и колется. И будь все дело только в том, что он - сын колдуна. Никто не свят, у всех под грязным бельем грешок найдется. Да только и внешность у Пата такая... Необычная. Волосы у него рыжие, длинные, как у девчонки, хоть он и заплетает их в грубую, вполне мужскую косу, а вот веснушки ни единой нет, что тоже редкость для этих мест. В Алых Туманах вообще рыжих мало, а если и есть - то с таким количеством веснушек, что чистой кожи не видно. Да и в кого ему рыжим быть? Мать-то русая, а отец и вовсе с волосами цвета золы. А как выйдет Пат на солнце, то засверкают его волосы оранжевым пламенем, что смотреть больно. И глаза у него необычные. Не то темно-синие, не то зеленые... Кажется, что они оттенок свой меняют по погоде. Но такие живые и глубокие, что и не скажешь даже, что мальчик - слепец. Только если приглядеться, становится видно, что он не водит глазами, и смотрит куда-то сквозь человека, а не на него. Да только и слепота Патрицию не сильно-то мешает. Взамен зрения провидение дало ему необычайно острый и даже музыкальный слух. Иногда это до абсурда доходит - он если захочет, то слышит, что на другом конце Алых Туманов творится. Правда, тяжело ему с таким слухом вечерами по улочкам родным проходить - что не окно, так слышится оттуда то ругань, то характерные охи, стоны... Во втором случае зардеется Пат и сразу к матери бежит - у неё всегда тихо-тихо, даже мышь за стеной ни одна не шуршит. А в первом посмеивается, да мимо идет. Милые бранятся - только тешатся. Тарелки, правда, жалко. Патриций даже научился по звуку различать, что это сейчас разбивается - дорогой фарфоровый сервиз, запущенный молодой, взрывной Ленкой в своего гуляющего мужа, или старые, видавшие виды тарелки тетки Серафимы... по той же, впрочем, причине. Вот так и знает Патриций про всех и все, ничего от него не скроешь. Будь он сплетником - беда, что в Алых Туманах творилось бы, а так у него спросишь - а он отмалчивается, улыбается... Ах, а улыбка у него такая, что у любой девчонки сердце бы растаяло от подобной, а ему-то любая не нужна. И голос... Захочет - замурлыкает слаще кошки, выявит желание - такую песню споет, что за душу берет и отпускает потом долго, неохотно. Да только не любит Пат своими дарами корыстно пользоваться, он по чести живет. Если, конечно, не считать одного маленького исключения, издержек профессии. Кое-что Патриций все-таки видит, хотя все сокровища мира отдал бы, чтобы перестать. Видит он, как ночами лошади в дома заглядывают, или прямо у дороги встречают своих невольных наездников. Видит, и покрывается гусиной кожей от страха, и заикающимся, уже вовсе не мелодичным голосом сообщает, что к тому-то и туда-то Смерть пришла. Видит, и каждую боль ощущает, как свою. За годы, а видит он лошадей чуть ли не с рождения, Пат изловчился брать себя в руки после первых минут трех ужаса (которых бывает достаточно, чтобы всё кончилось), и даже приглядываться к лошадям. Иногда он по стечению обстоятельств оказывался так близко к Смерти, что мог вдохнуть идущий от неё запах пота, будто она живая, да аромат красного перца, щекочущий ноздри. И лошади его замечали, глядели коротко и надменно, а после снова обычно возвращались к тем, за кем пришли. Да только однажды Пат пнул одну лошадь сгоряча, пришедшую за его любимой теткой, мамкиной старшей сестрой, а она его в ответ как лягнула! Ощущения копыта, ударившего в живот, не было. Было нечто пострашнее. Было такое чувство, будто все его кишки сжали холодным кулаком, да и стали наизнанку выворачивать. Рухнул тогда Патриций на землю, корчась от боли и хрипя предсмертно, думая, что все, теперь лошадка-то его подберет, как второго седока, все равно болезненная пришла. Корчился минут пять, хотя для него прошли будто целые сутки, а когда тетка его на болезненную вскочила, да и поскакала на ней в ночную темноту, то и отпустило мальчишку. С тех пор только и остался след от лошадиного копыта на животе, не шрам, а скорее родимое пятно. Что, впрочем, не делало его менее притягательным для девчонок, когда жарким летним днем на речке Пат снимал с себя рубаху. Вот что в нем такого было - непонятно. Костлявый, мышц мало, высокий, как шпала, на вид слабенький-слабенький... А все равно девки любили его, объясняя остальным мальчишкам-завистникам, что не в физической силе тут дело, в душе тоже быть сильным надо. А уж моральной силы в Пате было хоть отбавляй! Бежало время, Патрицию шел семнадцатый год, и собрались отец с матерью, ради такого случая даже немного помирившись, его женить. Да не на ком попало, а на дочке богатого купца, что как раз должна была вот-вот приехать. И как удивились, когда приехал сам купец, да не с одной дочерью, а с двумя. Хотели Пата посватать со старшей, она более статная, ей самой замуж пора. Да только не приглянулась Патрицию эта чернявая девка, явно грешащая обжорством, и в скором времени грозившая обрести сходство с быком, что был запряжен в карету, на которой купец приехал. И она сама, видимо, не согласилась с мнением местных девчонок о том, что душевная сила важнее, и в первую же ночь из ближайшего сарая слышал посмеивающийся Пат её страстные ахи-вздохи, почему-то напомнившие ему коровье мычание. А обжималась она в сарае явно с местным силачом, сыном плотника. На самом деле ему другие, с менее пышными формами, нравились, да только знатная уж больно эта девка была. А вот вторая, младшенькая дочь купца, бойкая девчушка лет шестнадцати отроду, быстро Пату понравилась. Светловолосая, с глазами, такими же, как у него самого, только немного больше уходящими оттенком в зеленый при любой погоде, она сразу нашла дорогу в его сердце. Да только и ей палец в рот не клади, она не хотела, как местные девки, за букет сразу прыгать в чужую постель... Да и не хотела она в постель ни к кому, а хотела в столице ввысь подняться, стать если не королевой, то как минимум фрейлиной. И имя у неё было особое, статное - Ребекка. Правда, отец звал её по-простому - Рибка, а то и вовсе Рыбка, но Патрицию по-всякому нравилось. Полюбился ли ей Пат, он не знал. Проскачет она мимо него, играя с местной компанией в салочки, глянет с вызовом, с хитрой искрой во взгляде - так, что сердце у юноши потрясенно и сладостно замирало, когда он чувствовал, по понятным причинам именно чувствовал, а не видел этот взгляд - да и скроется за ближайшим домом. А говорить с ним не желает, только улыбается на все вопросы, чудная такая. Но это наяву, а во снах-то... Во снах Рибка была другой. Пламенной и страстной, и стоны её не были бы похожи на коровье мычание, а стали бы для Патриция настоящей, любимой музыкой, это он знал точно. Что поделать, горячая молодая кровь. Пат, правда, на самом деле не знал, как она выглядит - даже смутно представлял, как выглядит сам, лишь на ощупь - он никогда не видел ничего по-обыкновенному, зато слышал. Не только по голосу, нет. Даже цвета имели будто свои особые звуки. Оттенки, правда, Пат не угадывал. Зато красную ленту от синей отличить вполне мог. Как мог и по ощущениям понять, кого держит за руку - маму или улыбчивую соседку из дома напротив, даже если рука эта была обтянута теплой зимней варежкой. Поэтому жил он не хуже других... И уж точно знал, как звучит светлая коса Ребекки, иногда свистящая мимо его носа, когда она шутки ради пробегала в игровом пылу прямо перед ним, и вода вцеплялся в Пата, который в подобные игры был не игрок. Нет, он мог прыгать и бегать наравне с другими, если бы хотел... Но на его взгляд, ничего привлекательного в этих детских забавах не было. Вот то ли дело книги... Он не мог их читать, хотя буквы, особенно если они написаны большим шрифтом, каким-то образом узнавал. Но любил он слушать, как ему читают другие. Обычно чтением занималась мама или та же соседка, а один раз попросил Пат почитать ему Ребекку. Та поначалу не знала, что Патриций слепой, она только три дня как приехала, и отказалась сразу. Пат не обиделся, кивнул и ушел, да только вечером, когда соседские дети ей рассказали об его недуге, она сама к Патрицию пришла. И читала ему сказку... Долго, даже когда в горле начало пересыхать, продолжала, да только Пат её вдруг сам за руку взял, не давая перелистнуть страницу. Улыбнулся... И откуда-то понял, что Рибка сейчас сама улыбается, смущенно и очень мило. Тогда Патриций решил, что пора переходить к действиям, потянулся, чтоб её поцеловать... Но вдруг встрепенулся от звука упавшей с колен Ребекки книги, замер... А тут и она сама к нему потянулась, коснулась его пересохших губ своими, пахнущими почему-то клубникой - и... Выпорхнула из дома, как птичка. На большее Рибка не соглашалась и почему-то стала избегать Патриция до самого конца срока, на который отец приехал. Пат думал, что он с ума сойдет без неё, почти уговорил мать пустить его с ней в город, в столицу... Как купец предложил на лето девчушек здесь оставить, под присмотром старосты и обеих его жен. Невероятно рады были все, особенно Патриций. А когда в тот вечер он увидел лошадь, даже испугался намного меньше, чем обычно, и помог споткнувшемуся было мужику, что на эту ночь мертвецом стать собирался, взобраться на крыльцо ближайшего дома, а там и юркнуть внутрь. Хотя обычно Пат себе такого не позволял, не желая вмешиваться в чужую судьбу. Дурачила Пата Рибка все лето страшно. То на свидания приглашала, а сама не приходила, то предлагала поцеловать её, а вместо губ своих лист лопуха подставляла... Нет, однажды даже кошку подхватила, так Пат потом неделю расцарапанный ходил, и все над ним смеялись. Нет, злился он на Ребекку ужасно... Но любил её все сильнее и сильнее, до одури. И она, зная это, распаляла его чувства, хоть и он ей был не безразличен, а сама девчонкам рассказывала, как осенью упорхнет отсюда, как будет танцевать на королевских балах... Да только не случилось ей больше уехать из Алых Туманов. Как-то раз, прыгая по лесу с новыми подружками, не заметила Ребекка то ли ямы охотничьей, то ли просто рва какого-то, упала туда и сломала ногу. Девчонки её вытащили, да и потащили, как смогли, к дому лекаря. Слегла Рибка. В левую ногу, не только сломанную, но и до крови исцарапанную, попала инфекция, и её раздуло, и Ребекка несколько дней только и делала, что лежала в жару, да стонала от непрекращающейся, накатывающей волнами боли. Лекарь сказал, что если девчушка хочет жить, то ногу придется отрезать. Спохватилась Рибка: как же она будет танцевать без ноги на королевских балах! И так живо запротестовала, что лекарь руками развел. Приходили её уговаривать, многим полюбилась резкая Рыбка, да только не желала она слушать никого, плакала и отнекивалась. Пат вовсе от постели Ребекки не отходил, и так и сяк предлагал ей этот единственный из возможных вариант... Рыбка молчала, а потом вдруг крикнула в сердцах, что лучше уж умереть целиком, чем жить без ноги. Накликала беду... Ночью Ребекка потеряла сознание, а когда в себя привели её, так у девчушки от боли и высокой температуры начался бред. А на следующее утро, против всех законов, Патриций увидел лошадь. Не болезненная, как должно было быть, а та самая, красивая и с длиннющей гривой, Пат уж понадеялся, что не к Рыбке. Да только смотрела лошадь именно в их окно, молча и грустно, словно понимая и разделяя чужую боль и тоску. Рибка вдруг пришла в себя, приподнялась, и тихо попросила Пата помочь ей встать. Тот спохватился, наоборот, старался её отговорить, заплакал, уверял, что можно ещё хоть неделю прожить, может, её и вылечат... Да только Ребекка была непреклонна. И чувствуя, что его сердце разорвалось, Патриций поднял её на руки и вывел к лошади, даже помог Рибке на неё взобраться. Она посмотрела на него... Не как обычно, хитро и надменно, а нежно, и сказала то, от чего умирающее от боли сердце Патриция словно стрела пронзила. "Я люблю тебя". Вот, что она сказала. А после лошадь развернулась и поскакала, унося самое дорогое, что было у Пата, оставив его рыдать и проклинать всех богов и лошадей мира. Как живой мертвец, просуществовал Пат ещё десять дней. Нет, не жизнь это была, душа его умерла, ушла вместе с Ребеккой. Он не ел, не пил, почти не спал, только глядел невидящими глазами в окно, откуда было видно место, где Смерть забрала Рибку. А на одиннадцатый день, когда по их поверьям душа возносилась на небо, а не только тело уносило никуда, Патриций решился. Решился, и ночью, когда к заядлому вору прискакал вороной конь, Пат, оказавшийся рядом, вдруг сам на него запрыгнул, крепко вцепившись в гриву. Конь взбрыкнул раз, другой, пытаясь Пата свалить, но тот держался крепко, не скинешь. И конь, смирившись, понес в никуда его, принимая жертву. А вор прожил ещё пятнадцать лет. Хотя какой там, воровать после он перестал, каждый день благодаря сына старосты за такой откуп, и когда по истечению срока за ним пришла Смерть, то это была дряхлая кобылка, самая мирная из всех.