We're burning bright

Цыгане — это цыгане, и всегда ими будут. Когда Роман понимает, что он влюблен в небезызвестного Питера Руманчека, трепыхаться уже поздно. Питер трахает Литу, Лита трахается с Питером. Они влюблены, такие голубки, Годфри и цыган, ну что за прелестная шутка. Роман Питера любить не хочет; по факту, каждый раз, когда он видит Питера и Литу вместе, он упорно твердит себе, что это все из-за Литы и совсем не из-за Питера. Из-за нее болит в груди, из-за нее он прикусывает костяшки, чтобы не кричать, из-за нее он плачет так сильно, что трудно дышать. Это должна быть она, но не Питер, никак не он. Вот только никого обмануть ему не удается. Точнее, удается всех, кроме себя. Он теперь едва находит в себе силы взглянуть на Литу, есть в ней что-то такое, отчего мурашки ползут по коже. Не столько из-за нее, сколько из-за ребенка. Тот факт, что его кузина беременна, заставляет его кишки вязаться морским узлом. Иной раз он видит, как Питер нежно поглаживает ее живот, целует его, бормочет всякие глупости нерожденному ребенку. От одного взгляда на эту сцену Романа тошнит. Вообще он удивлен, что Питер до сих пор так ничего и не понял, не полный же он тупица. Роман смотрит на цыгана, как на луну и звезды, как на центр всей Вселенной, как будто никогда и ничего не сравнится с ним по красоте, такой честной, такой чистой и необъятной. Питер уже давно должен был что-то заподозрить, оборотень в нем должен был почувствовать запах возбуждения Романа, буквально окутывающий его. И в то же время Роман Питера ненавидит. Ненавидит так сильно, не только за то, что он трахает его дорогую кузину, не только за то, что он играет роль заботливого папочки для ребенка, который даже не его и никогда таковым не будет. Нет, Роман Годфри ненавидит Питера Руманчека, потому что этот парень никогда не ответит ему взаимностью, ненавидит, потому что цыган заставляет Романа чувствовать себя слабым и ранимым, ненавидит, потому что Питер рушит Романа до самых основ и это так пиздецки больно, что его сердце готово взорваться от боли. Он ненавидит Питера за то, что тот делает его человеком. Роман должен устрашать, Роман привык быть главным, безэмоциональным и равнодушным. Только горстка людей удостоилась чести видеть его по-настоящему расстроенным, и Питеру в этой группе места не было, он вообще никогда не должен был проскользнуть в жизнь Романа и разрушить ее изнутри. Роман видит превращение Питера, и только тогда понимает, как же он, блять, попал. Потому что он в жизни не видел ничего столь же прекрасного. Это ужасно, это кроваво, это отвратительно, это красиво. И пока мир горит и рассыпается, падая пеплом вокруг него, подростки умирают и дикий оборотень находится в бегах, Роман стоит под дождем и смотрит, как его любимая кузина и парень, которому он отдал свое сердце, самозабвенно трахаются, разрушая его до самого основания. Проснувшись от комы, он видит перед собой Питера со слезами на глазах, в желудке что-то сжимается и так хочется дотянуться до парня, сгрести его в охапку, притянуть ближе, но Питер - у Питера такой взгляд, будто он волнуется за друга, конечно же, вот только мыслями он далеко-далеко. “Посмотри на меня, - хочет сказать Роман, - посмотри, блять, на меня!” И ничего не становится легче. С каждым днем, каждым часом, каждой секундой справляться со всем этим становится все сложнее. Смерть Литы делает все только еще хуже, продолжая разрушать. Кажется, все вокруг только и делают, что пытаются растоптать его. Все и вся так упорно работают над этим, а потом Питер уезжает и он… Он рыдает так, как не рыдал, казалось, никогда. Рыдает из-за Литы, из-за ребенка, из-за Шелли, а больше всего из-за того, что Питер ушел. Они украдут кольца с твоих пальцев и любовь из твоего сердца. Питер стоит в дверях, смотрит на Романа с такой невыносимой печалью и отчаянием в глазах, что сердце у Годфри почти начинает снова биться. Почти. Он смотрит на все того же парня, все в той же поношенной одежде. Будто время на него и не повлияло, будто в ту же секунду, как Лита умерла, Питер просто перестал существовать. Роман не дает ему денег просто потому что - как ему вообще в голову взбрело просить об этом? Роман любит Питера, любит так сильно, как никого в этом гребаном мире, и в то же время ненавидит до такой степени, что хочется вырвать собственное сердце из груди и сожрать его, как какой-нибудь монстр. Хотя, он и есть монстр. В конце концов мир просто начинает катиться ко всем чертям, как и в прошлый раз, когда Руманчек показался в этом городе. Не то чтобы до этого жизнь у Годфри была лучше или хотя бы в неком подобии порядка, просто теперь все действительно херово и он действительно нуждается в Питере. А что тот делает? Трахает какую-то рандомную шалаву. Ту же самую, которую трахает Роман и, ну твою ж мать, как все запутанно. И в мире, доверху полном боли, трагизма и отчаяния, они умудряются снова найти друг друга, потому что совпадают друг с другом, как два кусочка мозаики, хоть и не должны - действительно не должны. Им нельзя так идеально подходить, они же упырь и оборотень, цыган и Годфри. Роман высокий, кажущийся таким крутым и собранным, хотя его мир крошится на осколки, а он не знает, как это остановить. Питер коренастый, вечно в обносках, никогда не притворяется чем-то большим, а способен на такое, о чем Годфри остается только мечтать. Да нихрена друг другу они не подходят, они ведь такие странные, с пошлыми шутками и тягой к излишнему драматизму, но только вместе им хорошо. Секс втроем с Мирандой кажется прекрасным и в то же время ужасающим. Потому что Роман вообще не обращает внимания на девушку, уделяя все внимание Питеру. Мир вокруг продолжает полыхать, и они горят вместе с ним, слишком уставшие для того, чтобы попытаться выбраться из пламени, и в конце остается только пепел, потому что Миранда прыгает вместе с Надей и их ловит нечто… нечто… Роман даже не знает, как это назвать. Все, чего он ожидает, это отъезда Питера, это же очевидно. Но парень следует за Годфри до самого дома, садится на диван и начинает плакать. А Роман стоит перед ним, смотрит, как тот корчится, и не знает, что делать, потому что успокаивать людей это не его. В конце концов Питер поднимает взгляд, и Роман понимает, что никогда до этого не видел, как Руманчек плакал; от этого его сердце крошится на части, и Годфри почти начинает задыхаться. - Я люблю тебя, - говорит Питер. Вот так. Будто это так просто. Будто проще вообще не бывает. - Что? - Я люблю тебя. - Как долго? - Роман усилием воли заставляет себя остаться на месте. - Я не знаю, - Руманчек качает головой и усмехается, - может, с тех пор, как увидел, как ты заснул с Надей на руках и осознал, что не смогу жить без вас. Может, даже раньше. Роман ничего не говорит в ответ, только пялится на Питера, ожидая, что тот подорвется с дивана и будет бежать, бежать, бежать. - Роман? - Прости, - бормочет он, - потерялся в мыслях. - Не вовремя, - Питер снова смеется. - Я знаю. Они молчат несколько минут. - Я тоже тебя люблю, ты же знаешь? - говорит Роман. - Да, - шепчет Питер, все еще сидя на диване, - я догадался. - Когда? - Было сложно не увидеть. - Почему ты ничего не сказал? - А что ты хотел услышать? “Я люблю тебя, - думает Роман, - вот, что я хотел услышать”. И мир продолжает вертеться, вертеться, вертеться, и гореть, гореть, гореть, и они разбиваются, падают и умирают по кусочку каждый раз, когда не находят Надю. - Я люблю тебя, - говорят они снова и снова, потому что слова больше ничего не значат, потому что еще можно сказать, потому что это единственная вещь, в которую они еще могут верить; они любят друг друга даже когда все вокруг осыпается пеплом. - Я люблю тебя, - говорит Роман, передавая Питеру кофе. - Люблю тебя, - отвечает Руманчек, беря протянутый стакан. В первый раз они целуются через месяц после исчезновения Нади. Возможно, им стоило сделать это раньше, но все не так, когда дело касается их. Они трахаются два дня спустя, и все вокруг заляпано кровью. Они спорят постоянно, кричат, швыряются вещами и бесконечно повторяют: “Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя”, потому что это универсальная правда в их Вселенной. Первое, что они делают, когда Надя оказывается у них в руках - это садятся в машину и едут. Убегают от проблем, от объятого пламенем мира, несмотря на то, что они тоже горят, огонь окутывает их, согревая промерзшие кости. - Я люблю тебя, - говорит Роман и записывает их в регистрационную книгу в мотеле. - Я люблю тебя, - говорит Питер и останавливается на заправке. - Я люблю тебя, - говорит Роман и засыпает с дочерью на руках. - Я люблю тебя, - говорит Питер, и Роман соглашается поехать в Румынию и найти его мать. Потом они сидят в старых креслах возле одного из трейлеров в парке, передают сигарету по кругу, наблюдают за тем, как Надя играет с куклой, и ничего не говорят. Больше не нужно. Линда стоит позади них, смотрит на пламя, пожирающее ее мальчика, упыря и прелестного ребенка, и знает, что ничего не может с этим поделать. Так что она просто дает им по бутылке пива и садится рядом со своим сыном. - Я люблю его, - Питер говорит ей и кивает в сторону Романа. Упырь усмехается и закатывает глаза. - Я знаю, не глупая, - улыбается Линда. Она не добавляет: “Хотела бы я, чтобы это было не так”, потому что разницы не будет. Так что она просто наслаждается присутствием ее сына с дочерью, пускай даже и с Романом, ведь еще хотя бы на мгновение она может забыть о всепожирающем пожаре, а они могут забыть об окружающем мире, и все будет хорошо. Годфри думает о том же, он ведь не настолько идиот, чтобы притворяться, что все будет всегда хорошо. Но пока все тихо, Роман будет этим наслаждаться. Позже они соберут вещи и уедут втроем, чтобы жить вместе, позже они постараются избавиться от преследующего их огня и разрушения, и если им нечего будет сказать, Роман просто наклонится и шепнет Питеру: - Я люблю тебя.