Два солнца

Рон вытер потный лоб хлопковым платком и засунул его обратно в карман, чтобы через минуту повторить процедуру. Жара на улице стоит просто невероятная, кажется, что небесное светило забавляется, разглядывая свысока подпрыгивающих на раскаленном асфальте людишек. Саймон, его напарник, уже третий раз вертит пальцем у виска и зовет парня в помещение, где вполне сносно работает старенький кондиционер, хотя это и нельзя было сравнить с арктической свежестью, но дышать легче, и пот глаза не заливает. Но Рон, словно упрямый осел, мотает головой и с надеждой смотрит через дорогу, прямо на центральную площадь, аккурат на место у фонтана, где, к его сожалению, кроме кучки нахальных голубей, больше никого нет. Стрелки на больших башенных часах показывают ровно три, Рон с грустью вздыхает, шепча: – Не придет, – и, опустив голову, плетется в помещение банка, где его сразу окутывает приятная прохлада вместе с соблазняющим взглядом от кассирши и насмешливым от Саймона. – Ты похож на верного пса, ей Богу, Ронни, сколько можно? Подойди ты уже к ней, познакомься, наконец. Ты нормальный парень – она просто не сможет отказать тебе. – Ага... – только и отвечает тот, на что Саймон устало машет рукой. Но импульсивный мужчина не мог долго молчать и держать в себе мысли, особенно, если они дельные. – Дурак ты, Ронни. Вон, Кэрол скоро все глаза проглядит, так на тебя зыркает. Юбка с каждым днем всё короче, и пуговица на блузке расстегнута дальше уже просто некуда. И куда только начальство смотрит? Пожалей девчонку! Её же оштрафуют за несоблюдение дресс-кода. Эх... А ты? Зациклился на этой скрипачке своей. И, главное, что в ней такого-то? Кожа да кости, и волосы, как перекати-поле, и тряпки страшные какие-то. Странный у тебя вкус, сынок. – Ага... – Тьфу, на тебя, – не выдерживает мужчина и бросает на маленький столик свежую газету. – Ну и сохни дальше. Рон почти соглашался со старшим товарищем. Саймон годился ему в отцы, многое замечал и часто давал дельные советы. И в том, что скрипачка была странновата, он был прав, и вкус у Рона реально был... Необычный, только в одном тот ошибся... Залипал Рон не на скрипачку, а на её напарника. Эта парочка появилась на центральной площади города примерно два месяца назад. Несуразная девушка в чудных нарядах, словно не от мира сего, и худощавый светловолосый юноша лет семнадцати на вид. Она, прикрыв глаза, брала свою скрипку, поглаживала её кончиками пальцев, начинала играть, а парень... Танцевал. Только Рону было тяжело назвать это танцем. Движения мальчишки напоминали ему движения снежинок в тихий зимний вечер, полет подхваченного ветром изящного листика или падение перышка, но не танец. Слишком скупым кажется Рону это слово, не показывает всех чувств, вызываемых этим действом. Рону казалось, что время остановилось, когда он впервые увидел хрупкую фигурку, извивающуюся под ласковую мелодию. Они были единым целым, дополняли друг друга. Танцор и мелодия. Наблюдая за выступлением пары, Рону было почти стыдно за то, что ему, двадцативосьмилетнему парню, приходят в голову совсем не мужские мысли, и хочется взлететь в небо и, дебильно улыбаясь, кружиться среди пушистых облаков вместе с очаровательным мальчишкой. Рон не знает его имени. Он вообще ничего о нем не знает, но каждый день с трепетом ждет его появления. Про себя он называет его Санни – солнечный мальчик. Сам не понимает, почему пришло в голову именно это: из-за светлых кудрей, в которых весело путаются солнечные лучики, или из-за того, что люди при виде артистов неизменно улыбаются, и, если не останавливаются, то точно замедляют темп, или из-за странного тепла, разливающегося внутри при виде юноши. Рон каждый день приходит домой, залезает под холодный душ, берет из старого холодильника банку пива и садится на видавший лучшие времена диван, накрытый унылым клетчатым пледом. Только он не берет в руки книгу или газету, не включает телевизор... Он открывает галерею в телефоне и смотрит на фото улыбающегося Санни. На экране он грациозно поднял руки, блаженно прикрыл глаза, и эта мечтательная улыбка на пухлых, совершенно замечательных губках. Которые Рону с каждым днем всё больше и больше хотелось целовать, ласкать, а ещё... Заглянуть в смешливые глазки и... После этих мыслей Рон обычно с глубоким чувством собственного ничтожества обнаруживал свою руку в штанах... Это фото он сделал совершенно по-дурацки. В свой выходной, надев очки и нацепив глупую зеленую кепку, затесался в толпу зрителей и мимолетом щёлкнул, пытаясь ещё быстрее убежать. Потом Рон не раз удивлялся качеству сделанного изображения. Санни словно лично для него замер... Но потом парень отмел эту сумасшедшую мысль. Он ненавидит себя за эту трусость. У него никогда не было особых проблем с новыми знакомствами. Обладая привлекательной внешностью и веселым нравом, Рон с лёгкостью мог подойти и завести разговор с понравившейся ему девушкой или парнем, не боясь отказа, но... Санни, он был такой... Воздушный, прекрасный, волшебный. Для такого надо звездочку с неба и на руках носить. А что может дать ему Рон? Обшарпанную двушку, старый мотоцикл и жизнь, состоящую из работы и скучных вечеров у телевизора? Хотя на руках бы он его носил постоянно. Служба в армии закалила не только его характер, но и тело. Под конец смены Санни так и не пришел. Его не было и на следующий день, и на следующий... И через неделю его тоже нет. А Рон успел себя уже раз триста сжечь на костре из-за нелепого страха, помешавшего подойти и познакомиться с белокурым созданием. Ведь можно было же просто подойти и подружиться, не обязательно же сразу на свидание приглашать... После этой мысли Рон побился головой о ближайшую стену, вызывая перепуганные и недоуменные взгляды работников и посетителей банка. Ещё философски размышляет на тему: «Почему, и, главное, зачем придумали закон подлости?», но ведь Рон нагло прогуливал лекции по философии в колледже, и ответа на этот вопрос у него так и не получается найти. Но деваться некуда. Рон продолжает жить. Жить без своего солнечного мальчика, просто существовать, бесцветно и пресно, а Саймон уже устал подбадривать парня. – Черт, Ронни, там такое! – в конце третьей недели обычно спокойный Саймон влетает в подсобку, как раз в тот момент, когда Рон пытается запихнуть в себя сэндвич. – Там твою скрипачку с этим парнем избивают! Рону кажется, что сердце вдруг резко обрывается, от внезапной тревоги и радости... Радости за то, что вроде как нормально всё с его Санни, жив и... Здоров будет, если он поспешит. Он не понимает, как оказывается на улице, как перебегает её, расталкивает проходящих мимо зевак и замирает на долю секунды, когда видит своего ангела с алой струйкой крови у носа, сидящего на асфальте и презрительно смотрящего из-под растрепавшейся чёлки на двух дебелых отморозков. Злость словно затопила, затуманила и до того неясное сознание, и Рон очнулся уже сидя на спине одного из нападающих и заламывая тому руку, почти до хруста, не обращая внимания на корчащегося рядом, держащегося за живот второго. – Эй, – Рон вдохнул, проморгавшись, – отпусти его, пожалуйста, руку же сломаешь. – Это звучит таким ласковым голосом. Рон его ещё никогда не слышал, но от чего-то был уверен, что принадлежит он именно Санни. Его плеча осторожно касаются, не рискуя подойди ближе, ибо Рон дышит, словно загнанный на корриде бык, но рука никуда с плеча не девается, и парень отпускает свою жертву, где-то на периферии замечая, как подбегает скрипачка вместе с парой полицейских. Они поднимают хулиганов, что-то им говорят, но Рон не слышит. Он смотрит в просто невозможно красивые глаза и не может оторваться, даже моргнуть. Боится, что всё это ему снится, и это не его мальчик сейчас перед ним смущенно улыбается, что-то говорит. А он ещё меньше, чем кажется. Достает Рону почти до плеча, и парень чувствует невыносимое желание сграбастать это чудо в охапку и не отпускать. И Рон бы продолжил мечтать о том, что делал бы дальше, но Санни продолжает что-то говорить. А потом замечает, что его спаситель находится в некой прострации, широко улыбается, но тут же морщится и хватается за нос. Рона передёргивает и накрывает новой волной ярости. Он молит Бога, чтобы эти ублюдки больше не попадались ему на глаза, когда его отрезвляет звонкий голосок. – У вас кровь, – Рон, не моргая, поднес руку к щеке, чувствуя липкую субстанцию. – Я и не заметил... – бубнит он, а мальчишка вдруг достает из сумки салфетки и, оторвав одну, прикладывает к ране на скуле Рона. – Ещё раз спасибо, – щебечет он, улыбаясь, и уже хочет уходить, когда Рон хватает его за тонкое запястье, сам не ожидая этого от себя, смотрит в удивленные глаза. – У тебя тоже... Кровь. Надо осмотреть, – парень робко кивает уже в спину уходящему Рону и идет следом. Рон наспех сообщает офигевшему Саймону, чтобы тот его прикрыл, и не видит уже глаз Кэрол, полных отчаяния от внезапно дошедшего до неё факта. Рон впервые радуется, что живет всего в квартале от работы. Он не ждет лифта и тянет гостя к себе по лестнице, благо, третий этаж – не так высоко. Юноша за всю дорогу не роняет ни слова, послушно разувается в прихожей и осматривается вокруг. Рон тоже делает всё молча, если не считать стандартного «проходи» и «ванная там». Уже когда гость скрывается за дверью, он закрывает лицо руками, прислоняется лбом к холодильнику и думает, какой он идиот. Зачем он притащил этого парнишку домой? Что он о нём теперь подумает? А вдруг Санни решит, что он, Рон, маньяк и уже звонит в полицию из ванной? Но юноша никуда не звонил, а через минуту вышел с полотенцем на плечах и без футболки. – Извини... те, что в таком виде, просто футболка в крови, я застирал. А меня зовут Лайм, кстати. И... Ещё раз спасибо... И... Может, уже обработаем Вашу рану, а то Вы всё молчите... Или... Мне уйти, наверное? – Нет! – Рон выкрикивает это слишком громко, так, что Лайм даже слегка отшатнулся и округлил глаза. А Рон готов провалиться, если не сквозь землю, то хоть к соседям на второй этаж, ибо всё то время, что юноша разговаривал... Он нагло пялился на плоский животик с трогательной родинкой у пупка, борясь с желанием поцеловать это местечко, вот прямо здесь и сейчас, а потом получить в морду и услышать хлопок двери... – Не надо уходить... Я Рон... Рональд Хантер. – Алан МакКоул, но для друзей Лайм, я уже, кажется, говорил об этом... – Рон впервые улыбается. Имя Лайм ему нравится – яркий фрукт для яркого мальчика.

***

– Ещё чуть-чуть. Думаю, шов наложить всё же надо было, – Лайм сосредоточенно и аккуратно касается смоченной в перекиси ватой рассечённой скулы своего спасителя. А тот время от времени шипит, но лишь для того, чтобы юноша на секунду убрал руку и, осудительно помотав головой, продолжил. – Ты же сильный, терпи, – а Рон и терпит, да и не больно вовсе. А притворяется для того, чтобы эти легкие прикосновения продолжались, как можно дольше. Но блаженство не может продолжаться вечно, и Рон уже с пластырем на полщеки наблюдает за тем, как Лайм аккуратно складывает аптечку. – Сколько тебе лет? – спрашивает он. Вообще-то Рону всё равно. Если даже Лайм несовершеннолетний, то он готов ждать сколько нужно. – Двадцать два, – Рон облегченно вздыхает. Хорошо, что ждать всё же не надо. – А что? – Да нет, ничего, – Рон пожимает плечами. – Выглядишь младше. – Это потому что тощий. – Некому откармливать? – Родители дома, за триста километров отсюда. А здесь только Эмма за мной прис... Черт, Эмма! – Лайм вдруг подпрыгивает, пару раз чертыхается, выуживая телефон из штанов, но тот на попытки включить не реагирует, и Рон удивленно вздергивает бровь, когда из такого очаровательного нежного ротика вырывается некрасивое витиеватое ругательство. – Наверное, когда падал, и ему перепало. Можно от тебя позвонить? – Рон протягивает парню свой сотовый и наблюдает, как Лайм, краснея и закрывая трубку рукой, выслушивает пятиминутную лекцию от, скорее всего, той самой скрипачки, а после бросает коротко: – Я скоро буду, – и, не дав больше ничего добавить орущей девушке, отключается. Рон сейчас больше всего на свете не хочет отпускать это чудо. Ему обалденно комфортно и уютно с этим человечком, чтобы удержать Лайма хоть на пару минут, он порывисто и с толикой отчаяния предлагает: – Может, чаю? – а Лайм охотно соглашается и идет за неприлично довольным хозяином на кухню. Они сидят за столом, поедая песочное печенье и запивая его кофе. Рон попросту забыл, что чая у него отродясь не было. – Чего они от тебя хотели? – Рон отпивает глоток уже теплого напитка и пытается смотреть то на ползущего в углу паука, то на маленькую дырочку на своем тёмно-сером тапке, лишь бы не на вон ту крошку на нижней губе Лайма, которую тот пытается слизать язычком... Или на непослушный локон, постоянно падающий на лицо парнишки, но больше всего на сползающую лямку майки, так эротично оголяющую худое плечо. Вообще-то, Рон сам её дал Лайму, пока его футболка сохла, наивно надеясь, что так ему будет проще не залипать на долбанную родинку у пупка, которая не прекращала манить. Но майка оказалась велика, а Рон сделал себе только хуже. Почему мысль о том, что идея дурацкая, приходит лишь после её исполнения? – Наверное, хотели отобрать собранные деньги, – юноша пожимает плечами, откусывая печенье, и Рон почти стонет, когда проклятая крошка вновь остается у него на губах. – Или музыка не понравилась... Хотя, скорее всего из-за этого, – Лайм поднял вверх руку, а Рон смотрит на радужный браслетик на его запястье. Он на пару мгновений затихает, как и Лайм, а потом не выдерживает, склоняет голову на сложенные на столе руки и почти истерично ржет. – Что такого?! – Лайм удивлен. Он видел всякие реакции на свою ориентацию, но такая... – Я дурак, – решает Рон, когда его отпустило. – Почему? – Лайм очаровательно хлопает глазками и непонимающе смотрит на парня, а Рону охота обнять это белокурое существо и поцеловать, но вместо этого... – Пойдешь со мной на свидание? Брови юноши удивленно тянутся вверх, но потом губ касается легкая улыбка, и он кивает. Рону кажется, что он умер и попал в рай, настолько хорошо становится на душе.

***

Рон не может дождаться окончания смены. Два часа тянутся вот уже вечность, Саймон уже умаялся подкалывать его, а Кэрол всё так же обиженно бросает на него грустные взгляды. Просто сегодня у них с Лаймом третье свидание. И они уже обнимались, конечно, даже целовались, но на этот вечер у него особенные планы. Дома в холодильнике ждет ужин и купленные специально свечи и бокалы. Рон никогда не страдал подобной фигней. Раньше он не понимал, зачем тратить время впустую, если люди нравятся друг другу, то почему нельзя просто заняться сексом, получив от этого удовольствие? Но с Лаймом хотелось всё сделать «по правилам».

***

Лайм пришел с опозданием. – Прости, на лекции задержали. Этот чертов мистер Ньюман такой зануда. Ещё и эссе на две тысячи слов заставил делать и только из-за того, что я достал телефон, чтобы написать тебе смс. – Не страшно, – Рон уже спокоен. Час, в течение которого он ждал Лайма, показался адом, но всё волнение и глупые мысли отпустили, как только белокурый вихрь коснулся мимолетным приветственным поцелуем его губ. – Я душ приму, окей? А то пока бежал к тебе вспотел, как суслик, – Рон смотрит на снимающего футболку Лайма и улыбается, думая, откуда тот знает, как именно потеют суслики. – Оу, у нас гости? – юноша-таки заглядывает в гостиную и останавливается, вопросительно посмотрев в глаза Рону. – Только не говори, что у тебя день рождения. Я не переживу такого позора. – Нет, нет... – Рон для убедительности мотает головой и, подумав секунду, добавляет. – У меня третьего марта. – А что тогда? У меня день рождения? – Рон смеется и бросает в улыбающегося парня полотенцем. – Шут! Иди, мойся.

***

Когда Лайм выходит свечи уже горят, а шампанское искрится в бокалах. Фоном включена тихая музыка. Лайм осматривает подозрительным взглядом обстановку, вытирает волосы и вешает влажное полотенце на шею, присаживаясь на диван. – У тебя такой вид, будто ты мне сейчас предложение делать собрался. – Нет... – Рон запинается, мысленно материт себя и, закрыв глаза, проговаривает... – Ты согласен со мной встречаться? – Лайм вначале лишь нахмуривает брови, а когда понимает, что Рон вовсе не собирается шутить, а всё ещё держит глаза закрытыми, боясь открыть, спрашивает, шепча: – Ты что, серьёзно? – Вполне, – Рон готов сейчас убиться. Он уже открыл глаза и смотрит на любимого, настраиваясь на то, что вот сейчас, с минуты на минуты, ему рассмеются в лицо и пошлют. – А до этого мы что делали? – Ну... Я не был уверен, что.... – О Боже! – после невнятного бубнежа Рона, Лайма, наконец, прорывает, он закатывает глаза и в один рывок оказывается возле своего уже парня, затем целует крепко, с нажимом, так, что Рону остается лишь блаженно прикрыть глаза и думать, что это, скорее всего, означает согласие. Рону кажется, что всё происходящее – сон. Его мальчик, его солнечный мальчик... Из тихого и скромного вмиг превратился в рычащего и кусающегося тигренка. Он с легкостью поваливает его на постель, прижимая всем телом, целует, куда дотягивается, пытаясь при этом расстегнуть пуговицы на рубашке Рона. – Зачем столько... Пуговиц? – бормочет недовольно Лайм, дергая рубашку, так и не расстегнув последнюю. – Ты бы ещё галстук надел. А Рону остается лишь обалдело подставляться под жадные губы, исследующие его тело, и невнятно простонать что-то типа: – Я ж не зна-а-а-а-л, – после того, как Лайм сжал своей рукой уже полностью вставший член Рона. Лайм до невозможности страстный и отзывчивый. Он так сладко постанывает, что-то рычит и вроде царапается, но Рону всё равно. Он уже давно подмял под себя это мелкое белокурое чудо и, вылизывая тонкую шейку, сминает в ладонях упругую попку, одновременно борясь с желанием взять Лайма прямо здесь, на этом диване, на этом клетчатом покрывале. И всё равно, что Рон для такого случая его даже постирал. Он ловит пухлые губы, играет с юрким язычком, а Лайм отвечает и отдается всем телом. Рон непередаваемо счастлив. Он на секунду отрывается и заглядывает в затуманенные глаза, Лайм слепо тянется за ним, протягивает руки, просит не останавливаться, но Рон так не может. Нельзя иметь такого ангела на старом потрепанном диване. Надо на тех новых простынях, которые он специально купил. И Рон на свой страх и риск, несмотря на протестующие стоны юноши, перекатывается на бок и... – Пошли в спальню. Лайм пару раз быстро моргает, смотрит слегка ошалело, и Рон не без улыбки наблюдает, как на красивом личике появляются первые признаки злости. – Что? – В спальню. – Да ты что изде... Рон не дает договорить Лайму и испортить момент. Он просто целует его, перехватывает летящие уже в него кулачки, а когда парень забывает о том, что был слегка сердит, Рон хватает его на руки и несет в спальню, пытаясь не прекращать целовать. А то мало ли что эта колючка выдаст. Рон не рассчитывал затащить Лайма в постель именно в этот день, но, наверное, подсознательно, ещё дня три назад как положил в тумбочку пачку резинок и смазку. Так, на всякий случай... Лайм доволен донельзя, ведь Рон, не медля больше, стягивает с него мешающие штаны и раздевается сам. Он чувствует, что кожа у Рона такая же горячая, как у него, ощущает собственным бедром, как сильно его хотят, и с нетерпением предвкушает предстоящую близость. Рон уже не в силе сдерживаться, но выцеловывает плоскую грудь, спускается ниже к ямке пупка и целует ту злополучную родинку, которая так манила его всё это время. Лайм тихо постанывает, зарываясь в ежик коротких волос Рона, подталкивая ниже, и в немом крике открывает рот, выгибаясь, когда Рон склоняется, наконец, над его пахом и вбирает почти до конца аккуратный член, втягивая щёки и делая сразу пару поступательных движений. Лайму кажется, что он сейчас сдохнет к чертовой матери от такого резкого напора, а Рон, по правде, не далёк от такого же состояния. Его мальчик стонет так, что впору чокнуться от этих звуков, и ему хочется делать так ещё и ещё, пока Лайм не станет умолять о большем. И он уже почти просит, выгибаясь навстречу ласкам, уже не зарывается пальцами в волосы, перебирая их, а тянет на себя, заставляя Рона подняться, но тот упрямо не слушает. Продолжает вылизывать истекающую смазкой головку, перебирать поджавшиеся яички и, между делом, опускаться ниже, дразня анус уже смоченными в смазке пальцами. Лайм чертыхается, сыплет в Рона какими-то пошлостями, а тот лишь улыбается, вновь замедляет свои движения и вводит в Лайма сразу два пальца, вызывая болезненный стон. Тот выгибается неестественной дугой, а Рон испуганно заглядывает в любимые глаза и убирает руку. Виновато целует низ живота, просит прощения, говорит, что перестанет, на что получает вполне резонный ответ... – Я те щас перестану! Рон слушается. Не может не слушать, ибо перестать-то он обещал, а вот над тем, как себя заставить это сделать, пока не думал. Он вводит в раскрасневшуюся дырочку уже три пальца, раздвигает их, слегка прокручивает. Он уже понял, где именно надо провести, чтобы Лайм извивался от удовольствия и не упускал ни одной возможности сделать это, вызывая уже даже не стоны, а глухие хрипы у юноши. – Ро-о-он, – шепчет Лайм. У него во рту пересохло. Кажется, что Рон, чертов изверг, потому как доведет скоро его до инфаркта. – Ну тра-а-а-хни меня-я у-у-уже... Рон входит в подготовленное тело одним толчком. Мощным, сильным, так, что искры в глазах загорелись. Они движутся в такт друг другу. Лайм с нетерпением обхватывает бедра Рона ногами, прижимается сильнее, хватается за его шею руками, просит: – Быстрее, ну, пожалуйста, быстрее... И Рон слушает. Он чувствует, как окончательно срывает тормоза, как берет верх звериная сущность, и вбивается в податливое тело со всей силой, в бешеном темпе. А громкий вскрик Лайма на особо интенсивном толчке и вовсе заставляет забыться. Он перехватывает тонкие запястья и заводит их за голову содрогающемуся от оргазма юноше и начинает двигаться, не отводя глаз от любимого лица. А спустя пару мгновений Рон чувствует, как всё тело превращается в жидкую лужу. Наверное, это и есть то, что называют «химией». То чувство, когда каждая клеточка находится в состоянии эйфории и блаженства. И Рон готов поклясться чем угодно, что это лучший секс в его жизни. Они лежат некоторое время молча, неподвижно, просто приводя в порядок дыхание, и Рон собственнически прижимает к себе обессиленное, но довольное чудо. – Ты меня в конец затрахал, – бубнит Лайм без единой толики сожаления и даже с улыбкой на губах, а Рону становится даже немного стыдно. – Прости. – Не-е-е-е, мне понравилось, – довольно тянет Лайм, а потом резко поднимается и нависает над Роном, опираясь на локоть. – Повторим? Рон счастливо улыбается и притягивает парня к себе на грудь. – Только дышать опять начнем. – Рон? – у Лайма не получается долго лежать, и спустя минуту он вновь заглядывает в глаза любимому. – М-м-м? – А пойдем завтра к моему брату в больницу? – Пойдем, – отвечает лениво. Ему совсем не хочется говорить. – А что с ним? – Рука сломана... Ты её дожал-таки... – М-м... Ясно... – Лайм смотрит на Рона встревоженно, а тот сыто потягивается, прикрывает глаза, чтобы резко их распахнуть. – То есть, как брата? Лайм ковыряет пальцем несуществующую дырку в простыне и поднимает на Рона виноватые глазки. – Я просто замучился уже тебя соблазнять, вот и попросил его... – А? – А что «а»? – Лайм уже обиженно встрепенулся и сел на колени. – Два месяца перед тобой жопой вертел, а ты всё подойти не решался. Знаешь, как долго Эмму пришлось упрашивать?! – Так ты это что... Сам... Получается? – Угу... – А... Как же это? – Нам дали задание в первый раз: выступить на публике, как уличные актеры... И вот, я танцевал, а там ты. Глаз с меня не сводишь... Вот и... Простишь меня? Рон на миг застывает, а потом дает ответ достойный Лайма. Просто сгребает в охапку и долго-долго целует, а после щекочет, ласкает, а под утро ещё раз трахнет, чтобы не вертел больше ни перед кем задницей. Кроме него, конечно. Уже позже, обнимая прижавшегося к нему спящего Лайма, Рон наблюдает за восходом и глупо улыбается, тешась тем, что он, наверное, единственный на Земле, кому светит целых два солнца.