Чернильница

      Что есть чернильница? Ничто, по сути. Маленький прозрачный сосуд, в котором плещется почти вязкая чёрная жидкость. Где-то с позолотой на крышке, где-то из узорчатого стекла, где-то высокая, где-то едва ли не плоская, но эта вещица является обязательным атрибутом любой канцелярии и бухгалтерии, любого министерства и зала суда.       Ничего необычного нельзя было заметить во внешности этого человека лет двадцати пяти. Он не богат, что видно по одежде, хотя по ней же можно сказать, с какой тщательностью он скрывает своё финансовое положение. Волосы чёрные, прямые, глаза тёмные, болотные, губы узкие и сжатые. Лицо своё он вечно прятал под шляпой, что давало ему возможность незаметно ухмыляться при разговоре. Снимал он её только дома, да когда нужно было продемонстрировать своё уважение к говорящему и сияющую улыбку, вызванную его появлением.       Но всё это было видно только вблизи. Пройди Данглар мимо вас на улице, вы бы и не увидели его, как не видите всю эту серую массу, бредущую по мостовым Марселя изо дня в день. Обычнейший бухгалтер, каких полно во Франции и в мире.       Если вы когда-нибудь, - скажем, крепко задумавшись или очень сильно заскучав, - подолгу засматривались на чернильницу, то не могли не обратить внимания на её содержимое. Чернила, густые и чёрные, бьющиеся о стенки с тихим, угрожающим плеском, напоминают чистый мрак. Даже ночные небеса не бывают такими чёрными, как они. В этой тьме, кажется, можно утонуть, захлебнуться ею и не увидеть никогда ни солнца, ни счастья. Только и будет вокруг, что чернила, застилающие глаза, заменяющие собой все чувства и эмоции; чернила, отражающие всякий свет и не пускающие в глубь свою ни лучика; чернила, чёрные, как зависть, как ненависть, как предательство.       Вот, что плещется обычно в чернильнице.       Правда, порой под этим клетчатым жилетом бушуют такие шторма, что мама не горюй.       Вот как сейчас.       «И как только ему это удаётся, - думал Данглар, быстро шагая к «Резерву». - Мало того, что капитан, мало того, что Моррель и помыслить не может, что он в чём-то нечист, так ещё и на красавице женится! Право, передо мной единственный на свете человек, в чью раскрытую ладонь добровольно садится птица-счастье! Что ж, - шляпа мастерски скрыла блеснувшую на миг хищную ухмылку, - птицы на то и дичь, что их можно легко подстрелить ещё в воздухе».       Данглар не слушал, что болтает Кадрусс. Ему было плевать. Слишком быстро билось сердце, готовое рвать и метать. Слишком быстро вертелись в голове мысли, идеи, варианты. Слишком горько было от осознания, что ему приходится цепляться за каждую мелочь, чтобы ползти к вершине, а Дантесу стоило рукой махнуть, и всё у его ног.       Что ж, пусть радуется, пока может. Недолго будет счастье ему улыбаться. Уж Данглар-то позаботиться, что никто не будет счастлив, пока несчастлив он.       Но сама чернильница всего лишь сосуд. Вместилище для этого концентрированного мрака. Достаточно прозрачная, чтобы всем было видно содержимое, но порой украшенная такими узорами, что и не смотришь внутрь. - Бедняга! - воскликнул Данглар, притворяясь, что жалеет Фернана от всего сердца. - Что же делать? Он не ожидал, что Дантес воротится так скоро... Как бы там ни было, благополучное возвращение Дантеса досаждает не одному Фернану. И я готов поручиться, что это кончится для него плохо.       Кадрусс, Фернан и Данглар сидели в беседке возле гостиницы «Резерв». Первый был полумёртв от вина, второй — от любви, а третий от отчаяния, видя, какие ему достались товарищи.       «Верно же говорят мудрецы, - угрюмо думал бухгалтер, пряча под шляпой скривившийся рот, - хочешь что-то сделать, делай это сам» - Мне кажется, - сказал Данглар Фернану, - свадьба Дантеса и прекрасной каталанки не всем сулит счастья. Ведь вы любите Мерседес? - Я обожаю её с тех самых пор, как мы знаем друг друга; я всю жизнь любил её. - И вы сидите тут и рвёте на себе волосы, вместо того чтобы искать средства помочь горю! Чёрт возьми! Я думал, что не так водится между каталанцами. - Что же, по-вашему, мне делать? Я уже хотел ударить его кинжалом, но она сказала, что, если с ним что-нибудь случится, она убьёт себя. - Болвал! - прошептал Данглар, скрывшись за шляпой и сделав вид, что задумался. - Пусть она убивает себя, мне какое дело, лишь бы Дантес не был капитаном, - и прибавил, уже вслух: - Послушайте, вы, сдаётся мне, славный малый, и я бы хотел, чёрт меня побери, помочь вашему горю, но для этого надо помешать Дантесу жениться на той, которую вы любите. Свадьба, по-моему, легко может не состояться и без смерти Дантеса. - Данглар у нас умник, хитрец, учёный, - убеждённо говорил Кадрусс Фернану, едва не расплёскивая своё вино по всему столу, - он докажет, что Дантесу не нужно умирать; притом жалко будет, если Дантес умрёт. Он добрый малый, я люблю Дантеса. За твоё здоровье, Дантес! - Пусть его, - сказал Данглар, удерживая каталанца, собравшегося уходить, - он хоть пьян, а недалёк от истины. Разлука разделяет не хуже смерти; тюремная стена разлучит их точно так же, как могильный камень... Теперь вы понимаете, что нет нужды убивать его? - Разумеется, не нужно, - сказал Фернан, прямо на глазах светлеющий от надежды, - если только, как вы говорите, есть средство засадить Дантеса в тюрьму. Но где это средство? - Если хорошенько поискать, так найдётся, - ответил Данглар с самой многообещающей улыбкой.       Невероятно полезный предмет! Благодаря чернильнице всегда можно носить с собой её содержимое, похожее на жидкую тьму. А ведь она совершенно необходима некоторым людям! Например, для заполнения документов, написания писем, подсчёта денег и прочих дел, коими занимаются господа банкиры и бухгалтеры. - Как подумаешь, - сказал Кадрусс, ударяя рукой по бумаге, - что вот этим вернее можно убить человека, чем подкараулив его на опушке леса! Недаром я пера, чернил и бумаги всегда боялся больше, чем шпаги или пистолета.       Пока Фернан стаканом вина провожал Кадрусса к самым глубинам опьянения, Данглар аккуратно разгладил бумагу, проверил, хорошо ли очинено перо, и окунул его в стоящую рядом чернильницу.       Каталанец следил за ним, едва дыша. - Если уж решаться на такой поступок, - медленно проговорил Данглар, - то лучше всего просто взять и написать левой рукой, чтобы не узнали почерка, маленький доносец следующего содержания...       Данглар почувствовал, что и ему с трудом удаётся сохранять невозмутимость на лице. Каждое написанное слово вызывало у него приступ эйфории. Он так и видел лицо Дантеса, когда ему выдвинут обвинение, лицо Морреля, навеки разочарованного в человеке, которого хотел сделать капитаном, и, как знать, лицо этого каталанца, представителя того самого народа, который не прощает обид, но и не забывает оказанных им услуг.       Данглар настолько отдался этому предвкушению, что и сам слушал написанный им донос, как впервые в жизни. - «Приверженец престола и веры, - читал тем временем Фернан, - уведомляет господина королевского прокурора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле «Фараон», имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже.       Если он будет задержан, уличающее его письмо будет найдено при нём, или у его отца, или в его каюте на «Фараоне». - Остаётся только сложить письмо вот так и надписать: «Господину королевскому прокурору». И всё кончено.       И Данглар, посмеиваясь, написал адрес. - Да, всё было бы кончено, но это было бы подло! - закричал Кадрус, который был не так пьян, как казалось, протягивая руку за письмом. - Именно потому, - отвечал Данглар, письмо отодвигая, - всё, что я говорю, и всё, что я делаю, это только шутка, и я первый был бы весьма огорчён, если бы что-нибудь случилось с нашим славным Дантесом.       И Данглар скомкал письмо, бросив его в угол беседки.       Три пары глаз глядели на мятый лист бумаги. Кадрусс глядел пустыми, спокойными глазами вдрызг пьяного человека. Фернан глядел с трепетом, надеждой, решимостью и нетерпением.       В глазах же Данглара с восторгом и ликованием плясали все демоны ада.       Конечно, можно иногда и запачкаться. Выходит порой бухгалтер, и руки у него по локоть в чернилах. Но он тут же зайдёт в ванную, помоет их хорошенько, и снова чист! И никаких беспокойств!       Подходил к концу последний день зимы. Догорал закат, вечер заботливо накинул на небеса тёмно-фиолетовый плащ с синей каёмкой. Улицы Марселя дышали свежестью и теплотой, будто по ним уже скакала вприпрыжку завтрашняя весна.       К сожалению, не всем дано было это почувствовать.       Каждый, кто был хоть как-то связан с разыгравшейся здесь трагедией, был слишком поглощён ею, чтобы замечать что-либо вокруг. Господин де Вильфор терпел все муки ада, которые любезно подносила ему мучительница-совесть. Мерседес, бледная, холодная, практически мёртвая от горя, бессильно лежала на кровати. Фернан, не томимый в это время ничем, ни совестью, ни надеждой, одной лишь жалостью к любимой, провёл у её постели целую ночь. Господин Моррель тоже не сомкнул глаз ни на секунду, успев обежать всех своих друзей, кто хоть как-то мог помочь делу, и не теряя надежды на успех. Кадрусс, искренне беспокоясь об Эдмоне, но не имея возможности чем-то помочь, усердно топил свою тревогу в вине. Старик отец, убитый горем, томился в смертельной тревоге.       Сам Дантес был на волосок от безумия.       И только Данглар не беспокоился и не терзался. Он отомстил врагу, обеспечил себе новую, гораздо лучшую должность на «Фараоне» и обзавёлся если не вечным должником, то преданным другом в лице влюблённого каталанца. Всё получилось даже лучше, чем он предполагал, и это не могло не радовать Данглара. Цифра дохода, которую мог бы обнулить Дантес, с его заключением взлетела вдвое выше, а для расчётливого бухгалтера это значило гораздо больше, чем жизнь другого человека.       Данглар лёг спать в обычный час, спал спокойно, видя одну красочную мечту за другой, и был единственным из знакомых Эдмона, кто встретил первое весеннее утро с улыбкой предвкушения.       Главное — работать аккуратно и учтиво улыбаться, тогда никто и не заметит чернильных пятен на белоснежной рубашке, а вы забудете о них, как о давней и скучнейшей истории.       Париж — город мечты, город надежд, воздвигающихся и рушащихся, город сверкающей роскоши и беспросветной нищеты, город, который или убивает тебя, или делает сильнее. Париж — столица просвещённого мира, столица Европы, столица Франции. Париж — от одного этого звука теплеет на сердце и искры загораются в глазах.       Париж — вот, где должен сиять Данглар. Больше не бухгалтер, нет! Но барон, банкир, миллионер, кавалер Почётного легиона, член Палаты депутатов, обладатель белой с золотом гостиной, чья слава гремит на всё Шоссе д`Антен. Особняк, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и чёрт его знает, сколько миллионов в сундуках — и это неполный список того, чем он обладает. Его хранилища бездонны, его жажда денег неутолима, но он с успехом заполняет её такими суммами, какие лет десять назад ему и в самых сладостных грёзах присниться не могли.       Вот, каков он — барон Данглар! Весь Париж знает, кем он стал, но мало кто знает, кем он был. Да и кому это интересно?! А если уж кто спрашивает, то банкир ограничивается фразой: «Я перебрался в Париж лет в тридцать. До этого жил в Марселе, где и родился. Свою судьбу и своё состояние построил остро очиненным пером и вот этой чернильницей».       Вот, какова она — чернильница! Аккуратная, красивая, полезная, словом — замечательная во всех отношениях.       Конечно, когда она не заменяет сердце человеческое. - К вам посетитель, господин барон, - с поклоном сказал слуга. - И кого это черти принесли в столь ранний час? - с неудовольствием спросил Данглар, глядя на часовую стрелку, чуть отошедшую от двенадцати. - Он назвал себя арматором Моррелем. - А-а, - протянул барон без улыбки. В памяти мелькнули месяцы плавания с грубой, вонючей командой «Фараона», жалкая зарплата бухгалтера, потрёпанная шляпа и клетчатый жилет, которые он вынужден был носить в те времена. Данглар уже хотел было выставить просителя вон, но вспомнил испанского банкира, который был первым человеком, показавшим ему настоящие деньги.       Миллионер улыбнулся. - Проводите его в мою любимую, белую с золотом.       Допив чай, привезённый сегодня утром прямиком из Индии, и подождав ещё минут десять, он вошёл к арматору, бледному, поднявшемуся при его приходе.       Ещё через пятнадцать минут дверь снова открылась, выпуская господина Морреля, теперь красного, глядящего только себе под ноги.       «Подумать только, во что он превратился, этот Данглар! Картины, слуги, миллионы... А говорит-то как, просто диву даёшься! Совсем не то, что в старые времена, когда он был бухгалтером, а я его начальником. Но теперь всё наоборот, теперь он большая, гордая птица, стерегущая золотые сокровища, а я... - тут Моррель, успевший выйти, или, вернее, выбежать из особняка барона, горестно вздохнул, - а я вынужден просить у него милостыню, как последний нищий... А он ещё и отказал!»       За то время, какое понадобилось арматору на поездку из Парижа в Марсель, он сотню раз прокрутил в голове и былые времена, когда Данглар был бухгалтером, а затем капитаном, и этот разговор, подтвердивший самые страшные опасения Морреля; тысячу раз он укорял себя за то, что вообще пошёл на это, и миллион раз жалел о том, что когда-то свёл Данглара с тем испанским банкиром.       «Поздно жалеть, теперь всё кончено... Но как же это подло! Он был последней моей надеждой и знал это... Ах, Данглар, кем же ты стал...»       Подходя к двери своего дома, Моррель в сто первый раз вспомнил последний день, проведённый Дантесом на свободе.       «А становился ли?..»       А если так? А если заменила?       Ну, что ж, могу сказать одно:       … «Вчерашнее сообщение «Вестника» о бегстве Дон Карлоса и о восстании в Барселоне ни на чём не основано...» - Сколько? - голос донёсся будто из могилы. - Миллион и семьсот тысяч, господин барон... - Кого из вас, господа, зовут Андреа Кавальканти? - Но кто же он такой, этот Андреа Кавальканти? - спросил Данглар, буквально слыша, как три миллиона, весело звеня и издевательски посмеиваясь, покатились от него куда-то далеко-далеко. - Беглый каторжник из Тулона, обвиняемый в убийстве некоего Кадрусса, своего товарища по каторге, когда тот выходил из дома графа Монте-Кристо.       … Эжени долго не откликалась на зов матери, настойчиво стучавшей в дверь. Затем, крайне раздражённый шумом, мешавшим ему выводить огромные столбцы пассива, к этому занятию присоединился отец девушки. Наконец, у кого-то из слуг нашёлся ключ от будуара мадемуазель Данглар. Как только его открыли, никто не увидел ни юной госпожи, ни половины её вещей, ни её драгоценностей.       У Данглара больше не было дочери... - Вы очень страдаете? - спросил Вампа у пленника, который едва лепетал, лёжа ничком на холодном полу пещеры. - Да, я жестоко страдаю! - ответил барон Данглар. - А есть люди, которые страдали ещё больше. Те, кто умер с голоду.       Этот человек, ещё недавно державший в руках десятки миллионов франков, больше не видел ни атамана разбойников, ни пещеры, ничего. Только бедную комнатку, жалкую постель и старика, умирающего с голоду...       Прямо как в эту минуту умирал банкир, чья слава так недавно гремела на весь Париж... - Я тот, кого вы продали, предали, обесчестили, - говорил мрачный, хорошо знакомый голос, чеканя каждое слово, - я тот, чью невесту вы развратили, тот, кого вы растоптали, чтобы подняться до богатства; я тот, чей отец умер с голоду по вашей вине. Я обрёк вас на голодную смерть, и всё же вас прощаю, ибо сам нуждаюсь в прощении; я Эдмон Дантес!       Данглар вскрикнул и упал ничком, буквально чувствуя, как волосы на его голове седеют под тяжестью роящихся в ней воспоминаний. Как только голос смолк, всесильный барон наконец-то услышал треск, с которым вот уже месяц, как рушилось его счастье, построенное на горе этого человека.       … Стеклянные чернильницы имеют свойство биться.