Менять канон?

Снег падает с небес красивыми хлопьями, оседает на земле, собирается в большие сугробы. В свете луны он мистически-прекрасный, сияющий как драгоценный камень. Он завораживает своей красотой и девственной чистотой. Пару снежинок опускаются на лицо мальчика, что медленно превращается в сугроб. Кристаллики льда на его щеках не спешат таять, они лишь слегка теплеют и, не удержавшись на гладкой коже ребенка, падают на заснеженные колени. Другие застывшие капельки ложатся на плечи и голову, создавая пушистое покрывало, которое, увы, не греет людское тело. Сильно запорошенные снегом ноги едва угадываются среди белого одеяла зимы. Иные снежинки опускаются на крест, что стоит у могилы известного лишь мальчику человека. Все это так прекрасно, но юный посетитель не желает замечать окружающего. Он желает возвратить время, сделать так, чтобы мужчина, что лежит в земле, ожил и они бы вновь разговаривали, веселились, играли, выступали, смеялись. Он знает, что этому не бывать, но хочет верить в то, что никогда не случится, верить в чудо. И чудо приходит. Точнее, прилетает на смешном розовом зонтике. И не чудо, а комичный толстенький мужчина в бежевом плаще и черном цилиндре, с серой кожей, вытянутыми ушами, круглыми очками и невероятно широкой улыбкой. Он приветливым голосом и уважительной манерой речи предлагает оживить умершего, того, кто похоронен в земле. Он предлагает исполнить мечту мальчика, что так не хотел отпускать этого человека из мира живых в мир мертвых. Мужчина показывает ребенку железный скелет, мало походящий на человеческий, утверждает, что если позвать умершего по имени, то его душа переместится в это тело. И мальчик верит каждому слову этого странного человека. Детские глаза оживают, а вместе с ними и сам ребенок перестает быть мертвецом. Он согласно кивает, зовет по имени умершего и ждет его пробуждения. На черепе появляется имя «Мана» и скелет дергается, оживает, двигается и кричит на мальчика, проклиная его в содеянном, нанося удар острой рукой по лицу. Кровь заливает раненую половину мордашки, в глазах стоит непонимание и страх. А тучный мужчина называет скелет «акума» и приказывает убить ребенка, занять его тело. Вспышка и рука мальчика, до этого бывшая абсолютно недвижимой, увеличивается в размерах, обрастает костным наростом с горящим на тыльной стороне ладони крестом и действует самостоятельно. Ребенок кричит, умоляет, просит остановиться свою руку, не лишать его человека, что только очнулся от мертвого сна. Но конечность не слушается своего хозяина, она продолжает атаковать скелет и уничтожает подобие человека. Последние слова, что услышал мальчик, были «…Аллен, я люблю тебя…» *** Я не заметил, как проснулся, не понял, что граница между сном и явью стерлась около десяти минут назад и все, что меня окружает — реально. Я понял, что нахожусь не на том холме, а в комнате, только когда услышал крик. Понимание, что этот звук исходит от меня, пришло спустя минуту. И после этого мои вопли усилились, я не мог остановиться. Я продолжал кричать, чувствуя, что мои легки разрываются изнутри, а голосовые связки на пределе — перестают сокращаться и издавать звуки. В порыве уйти от всех, скрыться и не показываться на глаза, я зажался в угол, где бил стены, оставляя на них кровавые пятна. Не смотря на спазмы в животе, хриплые вопли, редкий сухой кашель, я продолжал орать. Я кричал, заливаясь холодным липким потом, тер слезившиеся глаза, рвал на себе одежду, оттягивал мокрые волосы, стискивал плечи до синяков и кровавых следов, ощущая привкус железа во рту из-за прокушенной насквозь губы. — …лен! Аллен! — донеслись до меня приглушенные слова. Они были сказаны взволнованно, быстро, надломленным голосом, пробиваясь через вакуум в ушах. Я начал прислушиваться к этому знакомому голосу, искать его источник. Но его обладатель больше не говорил. Тогда я попытался открыть глаза и найти человека взглядом. Попытка открыть глаза провалилась, так как они оказались открытыми и смотрели на коленки в черных штанах, на мои колени. — Аллен! — этот голос! Поднимаю глаза и встречаюсь с синим, испуганным взглядом, осматривающим меня, мое тело. «Линали волнуется» — волнуется за меня…, но почему? Как я выгляжу? — Аллен, ты меня слышишь? — все тот же голос с нотками испуга и волнения. Резко поднимаю опустившиеся глаза на девушку и тяну к ней руку. Пытаюсь сказать хоть слово, но из горла вырываются лишь сиплые хрипы, едва похожие на человеческий голос. — Аллен… — Ли пятиться, отходит от меня на два шага. Страх, что недавно начал остывать, вновь набирает силы в ее глазах. Что? Что я делаю не так? Что пугает ее? Почему она отстраняется? Почему уходит? Рука, что до этого тянулась к девушке, дергается, содрогается мелкой дрожью и падает на пол с тяжелым звуком. Сжимаю кулаки и чувствую легкую боль, до этого не замеченную затуманенным сознанием. Смотрю на руки и вижу сбитые в кровь костяшки, размазанную по бледной коже и капающую по пальцам алую жидкость, что дополняет красную лужу у моих ног. Скорее всего, мое лицо в разводах, смешанных с моими слезами — кожу некомфортно стягивает. Теперь понятно, чего испугалась Линали. Она страшится не моего состояния, а меня: моего поведения, моих действий, мыслей, моего вида данный момент. Она не узнает, не знает «меня» и это ее отталкивает. — …ди… уходи!.. — получается далеко не с первого раза и достаточно хриплым тихим голосом, но Линали меня услышала. Ей неприятно находиться здесь, в моем обществе. Ли сомневается, она мечется между двумя огнями. Перед ней стоит непростой выбор — покинуть комнату, оставив меня здесь одного, уйти от «монстра», что она разглядела во мне, или остаться и поддержать, успокоить меня, принять меры по моему успокоению. — Нет! — немного не уверенно начинает Линали, незаметно вздрогнув от собственного голоса. Руки девушки сжимаются в кулаки, а в глазах виднеется решимость, перемешенная с легким страхом. Она продолжает более тихо, более мягко, но не менее твердо: — Я останусь с тобой! — Я лишь киваю в знак согласия и откидываюсь на холодную стену. Меня пробирает озноб, и я закрываю глаза, в надежде прекратить неприятное ощущение. Слышу, как Линали исчезает в дверном проеме и появляется в нем спустя пять минут. Моя ночная рубашка больше похожа на тряпки, нежели на одежду и Ли, разумно рассудив, снимает ее с меня и протирает тело от грязи, пота и крови более-менее чистым куском ткани, смоченным водой. Руки подверглись промыванию, саднящей дезинфекцией и чуть более приятной забинтовкой. К моему удивлению, эта перевязка была профессиональной. Думаю, сказывается опыт на поле боя и дальнейшая помощь пострадавшим и раненым. — Аллен, как ты себя чувствуешь? — кажется, я заснул. Открываю глаза и вижу перед собой Линали. — Лучше, — все еще сиплый тихий голос, но вполне понятный и разборчивый для небольших коротких фраз. Хоть я и сказал, что мне лучше, мне было плоховато, но говорить это Ли не стоит. — Даже если тебе и лучше, ты все равно должен поспать. Пошли? — она подала мне руку, приглашая встать и отправиться в кровать. Я протянул ей руки и начал вставать, большим весом опираясь на стену. Спустя пару минут я лежал на кровати, заботливо укрытый одеялом. Интересно, а сколько сейчас времени? Кушать хочу… А еще с Кроссом на тренировку идти, черт. — Сколько сейчас времени? — пока Линали не ушла надо разузнать интересующий меня вопрос. — Без десяти семь, — ответила китаянка и, стоя у двери, развернулась в мою сторону. — Если хочешь, могу зайти и разбудить тебя ближе к девяти. — Буду признателен. Девушка ушла, оставив меня одного в уже чистой комнате, без намека на случившееся.