The gold-hearted boy I used to be

Баки Барнс уже долгое, долгое время не является Джеймсом Бьюкененом Барнсом. Дольше семидесяти лет, даже если учесть плюс-минус. Дольше восьмидесяти лет. Восемьдесят семь лет. Восемьдесят семь лет прошло с момента, когда Джеймс Бьюкенен Барнс стоял у входа в роскошный особняк в Бруклин Хайтс. Его мама держала на руках маленького ребенка, а отец сказал, что здание перед ними — их новый дом. То, что Баки многого не помнит — не совсем правда. Он считает, что помнит едкий запах гнилой еды и легкий аромат свежескошенной травы, который витал в воздухе летними вечерами. Он считает, что помнит трещины в тротуаре и свою внезапную уверенность в том, что они глубже любых рек и океанов, пропастей и каньонов. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Его отец работал гробовщиком, и в 1927 они переехали в Бруклин из Саут-Бенда, Индианы. Баки было девять, и на десятом году своей жизни он не знал, почему они уехали. Саут-Бенд процветал, а сердце его матери навсегда принадлежало Восточному побережью. Бруклин Хайтс не был преуспевающим, поэтому Баки понятия не имел, зачем они приехали сюда. Мальчика постиг шок, когда он понял, что весь дом не принадлежал им. Его отец занимался своими делами в подвале и на первом этаже, а они жили на втором. Третий этаж служил домом ещё для двух семей. Баки приходилось жить в одной комнате с его малюткой-сестричкой, которая только и делала, что плакала. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Он ожидал насмешек. Он считал, что в школе над ним будут глумиться из-за того, что он был деревенским пареньком, но этого не происходило. — Богатенький Буратино! — Говорили они. — Где же твои слуги? Какую машину водит твой папочка? — Говорили они. И у Баки в мыслях не было ответить им, что папа водит катафалк и делает домики для мертвых мужчин и женщин. Они спрашивали, как его зовут, и он не говорил, что он Джеймс Бьюкенен Барнс. Нет, он представлялся Баки Барнсом, потому что именно так называл его дедуля, когда он ещё был настолько маленьким, что сидел на его коленях, пока тот водил катафалк (а именно его дедушке принадлежал один из первых катафалков, ездящих на бензине в Индиане). Баки Барнс — не имя для маленького богача. Но Баки Барнс — не имя и для задиры. Как-то раз он оттащил несколько ребят от мальчика поменьше, чьи волосы были цвета индианского зерна, в какой-то степени тошнотворно желтыми, но золотыми, если смотреть под правильным освещением. — Можешь называть меня Баки, — сказал Барнс, садясь рядом с мальчуганом, параллельно доставая носовой платок из кармана. «У джентльмена всегда есть с собой носовой платок, — говорил его дедушка, — и у маленьких сопливых мальчиков они тоже должны быть». Прошло довольно долгое время, прежде чем мальчишка вздохнул и начал говорить. Прошло довольно долгое время, прежде чем он прекратил вытирать рот, и Баки не сразу смог отвести взгляд от ярких алых пятен на своем беленьком хлопковом носовом платке, ставшем розовым по краям. — Стив, — сказал малыш. — Меня зовут Стив. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: — Похоже, сегодня я нашел себе друга, — сказал он своей маме. Через месяц Баки должно было стукнуть десять, и возможно, он обзавелся другом. У него были друзья в Индиане, в основном, кузины, но Бруклин — это другое. — Это прекрасно, милый, — сказала его мама, улыбаясь так широко, будто у неё никогда и не было сомнений на этот счёт. — А чем занимаются его родители? Баки нахмурил брови, ведь ему и в голову не пришло спросить. На следующий день он обедал со Стивом в самом конце длинного-длинного покрытого трещинами стола, возле которого стояли столь же длинные скамеечки. Школьный дворик был полностью серым, за исключением единственного клочка травы, которая, на самом деле, была скорее коричневой, нежели зеленой. Это место было абсолютно не похоже на двор его школы в Индиане, который иногда также был более коричневым, а не зеленым под ранней майской жарой, но там хотя бы было достаточно места, дабы бегать, не задевая неровные уголки бетона или железа. Баки повернулся к Стиву и вспомнил то, что спросила у него мама. — Так чем занимаются твои родители? — Мой папа умер, — ответил ему Стив. — Оу... — Но он был солдатом, — продолжил мальчик. — Оу! Мой папа тоже. Он тоже был солдатом. Он был далеко-далеко, на войне, когда я родился. — Как и мой, — сказал Стив, погрызывая ноготь на большом пальце. — Он так и не вернулся оттуда. — Оу… — сказал Баки и нахмурился. — Чем занимается твоя мама? — Это казалось более безопасной и спокойной темой для обсуждения, потому что мама была мамой. Иногда его мать помогала отцу со счетами, но если бы ему задали этот вопрос, Баки без сомнений ответил бы: «Она моя мама». — Она работает медсестрой, — ответил Стив. — Оу, — только и сказал мальчик, но поспешил добавить: — Но она же ещё и твоя мама, так? Она готовит тебе ужин и читает сказки на ночь, да? — Иногда. Иногда Миссис Васкез из квартиры 3Д готовит мне ужин. И я сам читаю себе сказки на ночь. — Оу, — сказал Барнс. Оу, я тоже так делаю! Просто Бекка ещё совсем младенец, и ещё один уже в пути. Баки не был особо уверен в значении этой фразы. Он не знал, по какому такому пути пойдёт ещё один ребенок. Но он надеялся, что у него будет братик. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Шел 1930 год, и Стив Роджерс был для него лучшим во всем мире другом. Они поклялись в этом обещанием с плевками и скрепленными окровавленными ладонями. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: У него было три младших сестренки. Каждый летний день был долгим и солнечным. Возможно, взрослые говорили о надвигающейся буре, но Баки не слышал, да и не слушал. Ему было шестнадцать, и он чертовски ненавидел вкус бурбона, но это не останавливало его. Стив, который все еще был его лучшим во всем мире другом, не пил. Он и не танцевал, потому что слишком стеснялся, и даже несмотря на то, с ненавистным привкусом на губах, Баки с радостью бы сказал Стиву, что тот затмевал каждую девочку в этом темном и грязном месте. Вообще-то именно это он и собирался сделать. Он поднялся и покачнулся, словно судно в море, пойманное сильными ветрами и огромными накатывающимися волнами. — Куда ты собираешься, Баки? — спросила Энни. — Ага, Барнс, куда это ты намылился? — задал вопрос Гаретт, который не был его лучшим во всем мире другом. — Куда ты идешь, Баки? — шипящим полушепотом спросил Стив. Он был одет в ночную рубашку, доходящую ему до середины голени. Она была потертой и изношенной, а пуговица, расположенная на ключице, свободно болталась. — Пришел увидеть тебя, — ответил Баки, потому что это было и так очевидно. — Ты не выходишь танцевать. — Я не умею. — Нет, — сказал Баки. — Вообще-то умеешь, — он взял Стива за руки и провальсировал с ним по крохотной гостиной, в углу которой стояла кровать Стива. — Видишь? — сказал Баки, запыхавшийся и довольный. Стив слегка улыбнулся. — Ты безнадежен, — сказал он, подняв подбородок настолько высоко, как вы сами себе вообразите. — О да, я такой, — ответил Бак. — А твоя мама? — Заснула, — сказал Стив. — Врач дал ей тонизирующее средство. От боли. — Оу, — буркнул Баки. Теперь остался лишь ненавистный привкус. — Да ладно, — сказал Стив. — Поспи на диване. Она будет рада тебя видеть, когда проснется. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Похороны проходили в абсурдно солнечный день, но, похоже, Стиву всё равно было очень холодно. Он весь дрожал, дрожал, уходя с поля зрения Баки до самого кладбища, в полном одиночестве. Мать Стива была погребена вместе с его отцом. В конце концов, папа Стива все же вернулся с войны. Отец Баки знал все о репатриации Американских героев, и лучше всего было считать Джозефа Роджерса именно Американским героем, так как иначе — в чем был чертов смысл? С похорон прошла неделя, и Баки всё ещё неотступно следовал по следам Стива. Всё было как раньше, когда они были меньше, когда они прыгали и скакали над трещинами в тротуаре, над теми, что, по словам Стива, уходили прямо в центр Земли. Баки не видел в этом никакого смысла — не в то время, как центр его Земли прыгал и скакал по направлению все дальше и дальше от него. Для такого малыша, Стив был весьма быстрым, даже если ему никогда и не приходилось убегать. — Это нормально, — говорил Баки. Он часто повторял это. Возможно, тогда Стив послушал бы. — Это нормально — нуждаться в... — В тебе? — спросил Стив, кружась вокруг самого себя, его галстук был перекинут через плечо. В его глазах горел огонек, и Баки мог поклясться, что никогда не видел такого огонька в глазах друга. Теперь он знал, что должно быть чувствует динамит перед лицом открытого пламени. — Ну, — ответил Баки, чувствуя себя не в своей тарелке и всё ещё не в силах отвести взгляд. — Ты нужен мне, поэтому... Ну, знаешь, было бы классно, если бы это было взаимным. Это не подразумевалось как что-то обидное, и всё же Стив сморщился и ещё сильнее приуныл. — Ты нужен мне, Бак, — тихо сказал он. — Но ты — это все, что у меня осталось. Что если я потеряю и тебя? Это было абсурдно. Это было неверно. Это Стиву достаточно было попасть в одну рукопашную и быть размазанным по стенкам какого-нибудь переулка. Это он подхватывал воспаление легких каждую зиму. — Стив, — сказал Баки, ложа свою руку на плечо паренька. — Ты никогда меня не потеряешь. На скольких языках ты хочешь это услышать? Я говорю только на одном, но если поспрашиваю в доках... — Не надо, — ответил Стив и его рука обхватила запястье Баки. Никто никогда не стал бы думать, что его кости хрупкие, почувствуй они их силу хоть разок. — Тебе просто стоит говорить это почаще, Бак. Иногда я забываю. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Стив держал диванную подушку словно щит, когда Баки поцеловал его. Он сразу же откинул её, так как нашел более выигрышное положение, комкая и приподнимая майку Баки и целуя его в ответ с такой страстью, что тому пришлось немного отступить. Руки Баки скользнули под бедра Стива, в то время как тот крепко держался за него и медленно приподнимался, костлявые колени зажимали Баки по бокам. Они все целовались и целовались, пока Стив, в полубессознательном состоянии, тяжело дышал изрядно помятым на вид от поцелуев ртом. Похоже, они избегали всех тех трещин в тротуаре только для того, чтобы попасть в эту пропасть. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Его шляпа сидела под нарочито беспечным углом, а все девушки с восхищением любовались им. — Сержант, — говорили они, а Говард Старк обещал, что после всего этого есть будущее. Видите, Стив его не потеряет, после всего этого есть будущее. . Вот, чего не помнит Баки Барнс: Стол для экспериментов, твердый и металлический. Оковы, сломать которые было невозможно. «Как укус комарика», — говорили они, добывая кровь из его вен и заменяя её чем-то обжигающим. . Вот, что помнит Баки Барнс: Музейный экспонат, который знает как это — улыбаться. Безликий манекен, одетый в синюю военную форму. Мемориал человеку, который не мертв. Он просто спит. . Вот, что делает Баки Барнс: Он стучит в дверь и с наступающим ужасом понимает, что использовал металлические костяшки, и теперь на деревянной поверхности появилась куча вмятин. Ему пришлось отвести от них взгляд, так как их заменило весьма знакомое лицо, появившееся в проеме. У него застрял ком в горле, так как он не знает, как спросить: «Я все еще нужен тебе?», и он понятия не имеет, как сказать: «Ты все еще нужен мне». Однако он находит более выигрышное положение, комкая и приподнимая ткань голубой футболки Стива и прислушиваясь к стабильному сердцебиению у своего уха.