baozi

– Баози, – раздаётся над ухом, и тут же хочется проломить лбом лестницу, пол, фундамент и свалиться прямиком в Ад. Бесит, бесит, бесит. Минсок вам не пельмень, не пирожок, не булка и вообще, блять, не еда, он человек разумный из рода людей, и вот эти самые, которые вроде как тоже сапиенс, раздражают безмерно. Ладно ещё знакомые мелкие, что чудом пошли в тот же универ, что и Мин; они раздражают как-то привычно, без побуждений ткнуть палочками в глаз или огреть рюкзаком с тяжеленными учебными пособиями по безмозглым тыквам. Проблема Минсока – студент по обмену, хренов китаец с женственными чертами лица, уебанским гоготом и охренеть каким жизнелюбивым темпераментом. И у него удивительно нежное имя – Хань. Но на имени положительные стороны, по мнению Минсока, заканчиваются. Во-первых, Лухань дохуя уверен в себе; во-вторых, привык сдерживать свои обещания и доводить начатые дела до конца; в третьих, он чертовски обаятелен; и, наконец, он считает себя неким бесплатным приложением к ежедневным пиздецам Минсока с момента их первой встречи. Луханя можно сравнить со жвачкой, что приклеилась к асфальту на тридцатиградусной жаре – наступишь на неё подошвой новеньких уже любимых кед, а она коварно растянется до невообразимых размеров и счистится с обуви только после тусовки в морозилке. С Ханем морозилка не прокатит. (Да и негуманно это). Когда они в первый раз встретились, случайно совсем, в столовой шумно и мест мало, пришлось сесть вместе, Минсок хотел отдать свой обед Ханю, а Хань хотел то же самое провернуть со своей едой. У Минсока было очередное «похудею-ка я», а Лухань больше по умолчанию дрищ и ручки-палочки. В общем, как-то так и познакомились, а Минсок услышал это бесявое «баози» в свою честь уже на следующее утро. Если продолжить сравнение Луханя со жвачкой, то Минсок с того рокового дня чувствует себя целиком обмотанным этой липкой хренью, учитывая тот факт, что Хань в буквальном смысле на него почти не вешается, хоть и крайне любит лапать всех и вся. Минсок, вообще-то, по мальчикам, но по адекватным, типа Чондэ или хотя бы Джунмёна. На китайцев, особенно прилипчивых, особенно с фамилией «Лу» и именем «Хань» его никогда не тянуло. Не фанат он экзотики и недопонимания на основе разных укладов и языковых барьеров. Но Лухань, сука, обаятелен как сотня дрищовых моделей из глянца одновременно (впрочем, у Мина до сих пор есть подозрение на то, что Хань тайно бегает по каким-нибудь крутым фотографам и его пиздец на башке по утрам мастерит какой-нибудь невидимый охуенный стилист), а ещё он слишком попадает во все минсоковы загоны, и, ну, сердце да и вообще весь организм частенько посылают разум к херам. Минсок не считает себя романтичной слезливой размазнёй, вот вообще ни разу, но ухаживаниям, были бы они нормальными, с удовольствием бы поддался. Но, блять, это же Хань, антоним к «нормально». Он ведь достаёт своим по поводу и без «баози», ебучим тупым (по мнению Ханя, милым) прозвищем; причём даже говорит-то мягко и на свой манер, смягчая «цзы» до нежного «зи», и как бы там ни было, если по-честному, приятно и всё такое, это раздражает. Потому что, сука, всегда. «Доброе утро, Баози», «как зачёт, Баози?», «Баози-и-и, пойдёшь со мной за пиццей?», «ну вот почему ты такой классный, но такая сволочь каменная, а, Баози?». Минсок скрипит зубами на очередное «баози баози баози» шёпотом за спиной и едва удерживает себя от желания резко повернуться, заехать в умиленную китайскую морду хотя бы ладонью или учебником и прошипеть со всем чувством: «я тебе хён, блять, хренов ж ты хрен». День сегодня не задался; Минсок проспал, выкатился из общаги в тапках, переобулся только после первой пары, наебнулся коленом о косяк, а позже уже обоими в лужу, перекинулся парочкой нецензурных угроз с одним ублюдком с курса постарше, где-то виртуозно проебал заначку на нормальный обед и дико заебался слышать «баози то, баози сё». Ей-богу, сейчас терпелка не выдержит, и тогда Луханю придётся бежать, если задница, морда и жизнь в целом ему дорога. Но Хань, будто чует, замолкает, с ленцой зевает и дальше бездумно втыкает взглядом в тетрадь, где должна быть таблица какой-то херни, и думает, что такими темпами он даже вместо еды будет думать о ебучем Ким, сука, Минсоке. Ким Минсок о таком своём звании не в курсах, хотя достоин. Во время обеда Хань подбрасывает себя за стол к Бэкхён с музыкального и просит честно сказать, он совсем урод или надежда ещё есть. Бэкхён смотрит на него в ответ как на кретина, не совсем понимает причину такого убитого настроения доброго приятеля, но, насмотревшись на страдающую морду сполна, спешно уверяет в том, что нет, оппа ни разу не урод, оппа скорее красавчик. Лухань почему-то недоверчиво хмыкает, разваливается на столе руками и левой щекой и даже не замечает такого милого и подбадривающего «оппа». А зря, Бэкхён ни в жизнь этого не повторит и вообще, она такого не говорила, забудьте. Причину дурного настроения Хань так и не сообщает, ограничиваясь общими фразами на тему «моя жизнь дерьмо» и «когда ж эта планета сгорит в агонии, жду, сука, не дождусь». Бэкхён советует встретиться в караоке на выходных, предлагает повеселиться и забыть обо всём и предупреждает, что с удовольствием вытащит дружескую задницу из депрессии, «да и вообще, нужна будет помощь – обращайся, звони». Лухань лопочет что-то благодарное и мельком думает о том, что Бён записана в его телефоне как «любимая вредина». Пожалуй, ей лучше об этом не знать, а ещё лучше не знать запавшему на неё Чанёлю, ибо Лухань надеется на то, что его бубенцы пока нужны ему живыми. Он ведь не теряет надежды обратить раздражительность Минсока в позитивное русло, ведь Хань упёртый по умолчанию, а когда влюблён – так вообще до безобразия. Лухань случайно прогуливает третью пару (препод выставил за дверь) за стаканчиком кофе из автомата и планами по завоеванию Минсока. Можно пойти путём животных желаний – прижать Минсока к стеночке после какой-нибудь совместной игры на стадионе и тупо заткнуть его возражения поцелуями. Лухань почему-то абсолютно уверен в успехе операции. Но что, если после Минсок будет с ним только ради секса? Нет, так не пойдёт. Можно пойти путём романтичным – кафе, кино и совместные походы за кофе между парами. Но Лухань в таком способе понимает целое ни хрена, ибо, чёрт, всё всегда как-то само собой получалось, и в успехе этой операции он не уверен от слова «да вообще». Можно пойти путём жалкого влюблённого человечишки, коим, в принципе, Хань и является, но это как-то слишком просто, да и не хочется выглядеть даже в собственных глазах жалким. Хань ведь человек деятельный, любопытный, уверенный в себе – но с Минсоком можно быть лишь чёртовой размазнёй, не способной на нормальные слова, действия и вообще стабильную работу мозга. Честное слово, Хань не знал, что любовь, а особенно ни фига не взаимная, способна высасывать из человека все соки. Теперь знает. Спасибо, да. Лухань очухивается, оглядывается по сторонам, прикидывает, что пара должна скоро закончиться, а значит, можно потихоньку ползти в сторону столовой. А ещё он решает забить на свои «грандиозные» планы по завоеванию одной конкретной корейской задницы, ибо да к хренам всё, пусть идёт так, как идёт, или вообще катится в ебеня, какая уж разница. Лухань лениво плетётся по коридору первого этажа и тормозит на месте, когда видит сидящего на одном из подоконников Минсока. Внезапно, между прочим. Минсок слушает музыку и качает ногой в такт бас-бочке, и не сразу замечает, что к нему с улыбкой подходит Лухань. Но как только замечает, сразу песню вместо паузы на полный стоп ставит и выдёргивает наушники из ушей, путаясь в проводах. А Ханя тянет подколоть, и улыбка из дружелюбной превращается в едкую: – Отправили грызть гранит в коридоре, да, Баози? И попадает в точку. Минсок возвращает ему улыбку (больше смахивающую на оскал) и прикидывает, ногой в грудь его долбануть или сползти с подоконника и от души дать под дых. А ещё есть вариант сказать в лоб: «ты придурок и кретин, но нравишься мне, так что пошли на чёртово свидание, а после можно будет выгнать моего соседа из комнаты и замутить кошерное продолжение». Хань ещё тянет так ближе к жалобному «баози-и-и» и тюкается лицом в минсоковы колени – тут бы и айсберг начал таять, что уж про Минсока говорить. Всё дело в обаянии Луханя, наверное, да. Минсок только хочет открыть рот и сказать всё, что хотел (может, даже забыв про слово «кретин»), но звонок орёт не вовремя, и Лухань уже не носом в коленях, а в шаге от окна. И, что-то неслышно пробурчав, утекает с набежавшей толпой в сторону столовой. Минсок смотрит ему вслед, а потом прикладывается затылком о стекло и пытается понять, с какого перепугу его потянуло на романтику и отдающие деградацией признания. Так ничего и не надумав, он спрыгивает с подоконника, закидывает рюкзак на левое плечо и идёт в столовую. Луханю есть вообще неохота, подсаживаться к Бэкхён тоже не тянет (Чанёль и без того косится на Ханя как на скотину последнюю); зато впереди по курсу обнаруживается Минсок. Хань тут же решает свалить свою тушку за его стол. Минсок весь в учёбе: разложил чужие конспекты, открыл браузер на телефоне и забыл даже вскрыть баночку сока. У него хвостов целая куча, да ещё и Лухань – самое время заняться делами насущными и тихонько проговаривать себе под нос что-то особо мудрёное. Минсок не сразу понимает, что кто-то сидит за его столом; а когда понимает и поднимает взгляд, то почему-то совсем не раздражается. Наверное, потому что Лухань молчит. Молчит и смотрит в упор на Минсока, сложив пальцы в замок и устроив на них подбородок. Наблюдение и молчание становятся обоюдными. Минсок зачем-то представляет, как над их столом кружится фея, даёт Луханю затрещину волшебной палочкой и посыпает конспекты пыльцой. У неё тонкие крылышки, розовое платье и тупая улыбка, вот прямо как у Луханя, когда у него настроение есть. Судя по вселенской грусти в глазах, сегодня этого настроения нет. И Минсоку этот факт приносит дискомфорт и какое-то условное желание предложить свою помощь в чём бы то ни было. То есть, он всегда готов, но его просто не спрашивают. Минсоку кажется, что если он продолжит так тщательно вглядываться в лицо напротив, то глаза Ханя вырастут в размерах до глазёнок кота из «Шрека». К такому зрелищу он не готов, а потому неловко прокашливается и интересуется: – Ты почему не ешь? Лухань не сразу реагирует, и отвечает спустя секунд десять ленивое: – Не хочется. И снова в молчанку играет. И в гляделки. А Минсоку неуютно, чёрт возьми. Ему привычней другой Хань – вертлявый, улыбчивый, без тормозов – такой, в которого он по уши и бесповоротно. То, что он видит перед собой сейчас – жалкая пародия на депрессивного брошенного всеми ребёнка, и пусть это и смахивает на шантаж и притворство, потрепать по волосам, обнять и зацеловать всю эту напичканную грустными эмоциями моську хочется даже слишком сильно. Минсоку становится неловко смотреть Ханю в глаза, а Хань думает о чём-то своём, что напрямую, конечно же, касается Минсока, но молчит, как партизан, и никакие намёки случайные видеть не хочет. В итоге Минсок на обед вливает в себя лишь заботливо (и молчаливо) открытый Ханем сок и на следующую пару бежит, буквально, едва не спотыкаясь на лестнице. Правда, учёба показывает средний и от всей души – Минсок не может сосредоточиться ни на чём, кроме грустного взгляда и подавленных вздохов. Окей, раз проблема не приходит к разрешению самостоятельно, то самое время взяться за её решение. Из колонок какого-то из магазинчиков звучит крайне знакомый мотив, и Лухань замирает на месте, узнавая. «I just called to say» так и хочется подхватить и провыть, а ещё хочется позвонить Минсоку вот прямо сейчас из-за этой банальной и безотлагательной причины. Беда в том, что у Ханя нет номера Минсока (хотя он уже мечтал о том, что подписал бы его своим излюбленным «баози»), да и звонить по такому поводу… Минсок, скорее всего, тупо пошлёт его куда подальше (или даже с конкретизацией пункта Б) с такими приколами, так ещё и всерьёз не поверит и будет подкалывать на эту тему. Лухань тихо ругается сквозь зубы, решает не дослушивать песню до победных строк и идёт дальше. У него дела, жизнь, ему не до сопливых размышлений и тем более признаний. Бегущая строка рекламы завлекает таким аппетитным в воображении «бисквитные торты и пирожные», и Лухань, не сумев удержаться в режиме экономии и одного дня, переходит дорогу и чувствует приближение сахарного диабета, когда заказывает сразу три пирожных по сто грамм, а сверху ещё и молочный коктейль с карамелью. Он рассуждает по принципу «от стресса можно и нужно избавляться чем-то сладеньким», что ни разу не медицинский или хотя бы психологический факт, но какая разница. В итоге Лухань чувствует себя счастливой обожравшейся плюшкой и ещё полчаса не сдвигается с места, ведь вай-фай и полазить по сети в поисках новых мельканий Минсока у кого-нибудь в инстаграмме или хоть где-нибудь, ну. Лухань думает о том, что хочет покрасить волосы, научиться готовить пирожные, а ещё и взглянуть на свою личную жизнь не с пессимистичной точки зрения, когда подходит к общежитию. Настроение приподнятое, воспоминание о вкусе взбитых сливок всё ещё вызывает желание облизнуться, и – ну разве этот мир не прекрасен? Конечно же, нет. И Лухань вспоминает это, когда обнаруживает дверь в комнату незапертой и без опаски заходит внутрь, решив, что сосед только и ждёт его возвращения и именно поэтому ключ не понадобился. Хань клацает ладонью по стене, где ещё с утра был выключатель, но сейчас под руку почему-то попадается чьё-то плечо. Хань удерживает рвущийся наружу писк испуга, хотя душа, сука, в пятки несётся, и упрямо продолжает искать выключатель. Затея дурацкая. Но Хань в панике, поэтому не может сообразить ничего получше. Его не останавливает даже подозрительно знакомый смех. – Боже, прекрати, – звучит просьбой, а ладонь перехватывает другая в приказном порядке. Лухань в одну секунду прокручивает в голове сотню мыслей и расплывается в улыбочке. Ким Минсок у него в комнате, и уже за этот факт можно продать душу Дьяволу. То есть, нет, нет, не надо, Минсок ведь уже здесь. Но: – Что ты тут делаешь? Минсок, видимо, думает, что Хань обеспокоен исчезновением своего соседа, поэтому объясняет, почему-то шёпотом: – Мы с Сином махнулись на одну ночь, он сейчас у меня, жив, здоров и, скорее всего, сидит над докладом. Это немного не то, что Лухань хотел услышать. – Но… – А теперь заткнись. Лухань исполняет приказ только лишь из-за того, что впадает в шок, ну, самую малость. – И слушай. Не перебивай, – просит Минсок, смягчаясь, когда Хань хочет перебить. – Во-первых, ты кретин. Во-вторых, я тоже кретин. Давай будем друзьями, или любовниками, или ебанутой парочкой, а лучше всё вместе, и давай ещё ты забудешь свою любовь к тупым прозвищам, пожалуйста, а то я реально когда-нибудь не вытерплю и… Хань, наконец, находит чужие губы – сначала ладонью, потом губами собственными, – и находит весьма вовремя. Минсок даже благодарен за то, что его прервали, ведь слова кончились, а импровизировать, сука, сложно. Лухань целует нежно, касаясь на пробу почти без напора, находит ладонью чужой затылок и медленно вплетается пальцами в волосы. Конечно, он не так себе это представлял, но то ли слова Минсока, то ли бисквитные пирожные с розами из сливок сделали из человека обычного человека романтичного. Минсок и не против, вот только когда Хань отстраняется, наконец, и лбом ко лбу прислоняется, то хочется сказать ещё что-нибудь, что-нибудь едкое или хотя бы «что ж ты тупил-то всё это время, кретин китайский». Впрочем, Минсок тупил тоже. Именно поэтому он молчит и, умудряясь что-то видеть в почти полной темноте, ловит чужую улыбку своими губами. А когда Хань беспорядочно целует в щёки, между касаниями шепча неизменное святое «баози», Минсок на секунду жалеет обо всём, что успел сделать, и даже загорается желанием свалить куда-нибудь на Аляску – ну, так, на долю секунды. Но фигня в том, что даже за сотни миль от дома (или от этого приставучего китайца, оба варианта верны) в его голове всё ещё будет крутиться это «баози» с дурацкой улыбочкой, или придыханием на самое ухо, или счастливое такое с утра, когда мир больше дерьмо, нежели мир. Именно поэтому Минсок пытается заглянуть в опьянённые самым натуральным счастьем глаза напротив, уловить в них тонну непредсказуемости, представить самые невообразимые каверзные подножки от судьбы, что их ожидают, и прошептать, последний раз воззвав к разуму Ханя (честно, последний, больше пытаться не будет): – Я тебе всё-таки хён. И закатывает глаза, услышав в ответ смешок и тихое «баози».