На своих условиях

      Седьмой       Он объективно некрасив, но Киёши Теппею кажется совсем наоборот. Он подлый, но Киёши изощряется, находя ему какие угодно оправдания. Невозможно убедить влюблённого человека, что объект его любви — маньяк, от которого надо бежать как можно дальше.       Киёши верит в него, несмотря на то, что в него не верит почти никто, включая самого Ханамию.       Он ведёт с ним переписку в Фейсбуке, правда, одностороннюю, потому что Ханамия сначала просто игнорирует, а потом и вовсе отправляет в чёрный список. Но Киёши только улыбается: то, что легко не будет, и так было понятно.       Он подстерегает Ханамию после тренировок, не обращает внимания на угрозы засудить за преследование, торчит по вечерам на площадке возле дома Ханамии и зовёт его гулять, но безуспешно. Его издевательства по-прежнему жалят хуже ядовитых ос. Однако лучшим подарком для Киёши становится лёгкое выражение паники, проскользнувшее во взгляде Ханамии во время последнего приглашения прогуляться по торговому центру. Киёши усиливает нажим, как бы невзначай оказываясь поблизости на всех совместных матчах и на показательных тренировках с открытым доступом. Лучше рискнуть и попытаться обрести желаемое, чем грузить грязное порно гигами и дрочить в темноте комнаты, представляя на члене вместо своей руки ладонь Ханамии.       И он опять идёт на открытую тренировку в Кирисаки, когда туда можно зайти любому, даже влюблённому врагу.       Он смотрит, как играет команда, видит, что Ханамия замечает его и отворачивается. Киёши подавляет вздох разочарования: всё-таки трудно, когда тебя игнорируют так долго и явно. Но потом Ханамия не попадает в кольцо во время простейшей комбинации, и Киёши воодушевляется. Ханамия практически всегда попадает, может, ещё не всё потеряно?..       На улице уже вечер, и Киёши ждёт на скамейке у входа, пока команда Кирисаки выйдет. Его совсем не волнует, как объясняет Ханамия своей команде постоянное присутствие Киёши Теппея в непосредственной близости от него. Более того, мысль о том, что он доставляет Ханамии неудобства своим поведением, радует. Так Киёши хотя бы уверен в том, что о нём думают. Правда, в режиме того, как бы его умертвить побыстрее, но важен сам факт, а не содержание мыслей Ханамии, в котором не разберётся и десяток демонов.       — Нужно поговорить, — Киёши сразу встаёт, когда видит Ханамию с командой. — Удели мне несколько минут.       Он запоздало понимает, что Ханамия в лучшем случае скажет, что будет говорить с ним сейчас, в присутствии остальных. Однако тот недовольно кивает, отправляя сокомандников восвояси и не слушая возражений Ямадзаки.       — Идём, — сквозь зубы выдавливает из себя Ханамия, заводя Киёши обратно в помещение спортзала — придушить без свидетелей, не иначе.       Киёши идёт молча, боясь спугнуть, — ощущение такое, как будто на рыбалке вытаскиваешь свою первую рыбу. Ханамия ведёт его в какой-то боковой коридор и резко оборачивается, оказываясь с ним лицом к лицу.       — Идиот! Я из-за тебя промазал! — озлобленно шипит Ханамия, хватая врага за воротник рубашки. Киёши не может оторвать взгляд от длинных пальцев, судорожно сжимающих ткань, — Ханамия слишком будоражит своей злостью, обдавая горячим воздухом подбородок высокого собеседника. — Я не шутил, когда говорил, что засужу за преследование!       — Засуди, — соглашается Киёши, которому сейчас всё равно, с чем соглашаться. Ощущение от впивающихся пальцев Ханамии слишком острое, чтобы отвлекаться на что-то ещё.       — Сейчас же позвоню семейному адвокату, — злится Ханамия ещё больше, но рук не убирает, что обнадёживает. В конце концов, лучше иметь и потерять. И Киёши наклоняет голову и целует Ханамию. Для того чтобы потерять, надо иметь искомое, а терять пока нечего.       Ханамия кусается. Он пытается вырваться, правда, очень странным способом: когда тело совершает какие-то хаотичные движения, пытаясь отстраниться, а губы льнут всё ближе. Киёши кусает его в ответ и просовывает язык глубже. Язык Ханамии шершавый, а зубы острые — это первое, что чувствует Киёши. Он не успевает распробовать Ханамию до конца, хотя общее ощущение бешеного кайфа топит в себе по самую макушку. И даже выше.       Ханамия резко бьёт его в скулу кулаком, и боль разом возвращает Киёши в реальность, в которой Ханамия никогда не позволит ему трогать себя.       — Ещё раз полезешь — пожалеешь, — хрипло предупреждает он и быстро уходит. Так, чтобы Киёши не заметил его стояка.       Четвёртый       Хара и Ямадзаки тихо переговариваются, с недоумением поглядывая на капитана, превратившего тренировку в настоящую войну: Ханамия бесится и становится жестоким даже для себя самого.       Все незаметно потирают синяки и ушибы, стараясь держаться как можно дальше от Ханамии, который ведёт сейчас очень агрессивную игру, хотя внешне он всегда выглядит спокойно и обманчиво расслабленно. Но его команда прекрасно видит, что капитан взбешён, и мало не кажется никому. Сам Ханамия никак не может прийти к своему обычному состоянию равновесия, когда на одной чаше весов — он сам, а на другой — весь остальной мир. Сейчас эти чаши хаотично раскачиваются и ждут, чтобы в них налили что-нибудь покрепче.       Ханамия невольно смотрит на трибуны и злится, потому что Киёши там нет. А потом злится на себя за то, что злится на блядского Киёши. Да пусть хоть в ад провалится — никто не заплачет. Разве что от смеха.       Он заканчивает тренировку раньше обычного и, задерживаясь под каким-то предлогом, отправляется в одиночестве в душ, где долго борется с собой, вспоминая, как его целовал Киёши. В конце концов опускает руку и дрочит, почти с ненавистью выплёскиваясь на белый кафель душевой.       И мысль, ослепительная в своей простоте, возникает сразу же по окончании послеоргазменных судорог: раз Киёши клеит его, то надо быть первым и заставить Железное Сердце поверить в то, что Макото Ханамия повёлся на его слюнявые поцелуи.       Он должен это попробовать, чтобы потом спокойно втоптать в грязь, раздавить и без проблем идти дальше, напрочь забыв о глупом простофиле, и всё же Ханамия инстинктивно чувствует, что Киёши совсем не так прост, как кажется. Не так добр и далеко не так альтруистичен, как о нём думает окружающее большинство, но провести Ханамию ему не под силу. Он чувствует небольшое сомнение, которое тут же давит в зародыше: конечно, не сможет, никто не может быть сильнее Ханамии! Особенно какой-то центровой Сейрин, единственное достоинство которого в том, что он умеет охуенно целоваться.       Не получилось ненавистью — получится любовью: привязать, сделать своим, завоевать доверие, а потом вышвырнуть из своей жизни, максимально болезненно унизив. Дать Киёши обманчивое чувство обладания, а потом отобрать. Это будет прекрасным завершением эпопеи, Ханамия больше никогда не вспомнит о Киёши Теппее и найдёт кого-то интереснее.       Начать надо прямо сейчас.       Он обтирает влажные ладони салфеткой и быстро набирает СМС-сообщение, стараясь не думать, почему дрожат его пальцы. Это не так важно. Важно, что скоро он получит Киёши Теппея со всеми потрохами. А потом — отправит в утиль навсегда.       Сумма двух слагаемых       Киёши перезванивает сразу. Ханамия ухмыляется в трубку: всё, как и предполагалось, и не нужно ничего объяснять.       — Я выслал адрес, — сквозь зубы цедит Ханамия.       — Скоро буду, — отвечает Киёши и отключается.       Он приезжает через полтора часа в квартиру Ханамии, который всё это время сидит у стола и читает. Вернее, пытается.       Звонок в дверь словно включает в Ханамии двигатель, оживляя его и заставляя совершать определённые и точные движения. Он открывает дверь, пропускает внутрь Киёши, кивает в сторону спальни. И истерически улыбается, видя зажатый в его кулаке букет ландышей. Ландыши, блядь!       — Это твоей матери, — быстро говорит Киёши, укоризненно глядя на Ханамию. — Ты же с матерью живёшь?       — Она в командировке уже месяц и столько же ещё будет, — отвечает Ханамия, отсмеявшись. Конечно же, Киёши хочет быть вежливым. Плевать на цветы. Но надо соблюсти хоть одно правило.       Он ставит цветы в вазу на столике в гостиной и, считая свой долг хозяина выполненным, облизывает пересохшие губы острым языком.       — Раздевайся, — говорит он, желая как можно скорее завершить эту неловкую процедуру. И тянет неприятным холодом по позвоночнику. Хотя не таким уж неприятным...       — Вот так, сразу? — удивляется Киёши и берётся обеими руками за пряжку ремня на джинсах.       — А что, ты рассчитывал на ужин при свечах? Или, может, лучше порно посмотрим? Вместе подрочим, — издёвка в голосе Ханамии настолько привычна, что Киёши тоже перестаёт испытывать скованность от ситуации и хочет получить то, за чем так долго гонялся.       — Без порно обойдёмся, — зрачки у Киёши темнеют, он одним движением через голову стягивает с себя футболку. Ханамия подавляет постыдный приступ паники и мельком думает о том, что хорошо бы сейчас выгнать Киёши нахер. Но тогда его план по моральному уничтожению Киёши Теппея будет под угрозой. Ханамия сглатывает и неподвижно ждёт, пока Киёши идёт к нему через комнату. Всего два шага, а по ощущению — как два года, что они знакомы.       — Сделай всё быстро, — хрипло говорит он, но Киёши качает головой.       — Нет, — говорит он. — Будет всё так, как надо.       «Кому надо?» — Ханамия впадает в ярость, когда ему противоречат, но, наверное, это и объясняет его помешательство на Киёши Теппее. В том числе и это.       Выказать свою злость не хватает времени: Киёши целует его. Ханамия успевает подумать, что это ничуть не хуже, чем в тот раз, даже лучше. Он хоть к этому готов и разрешает творить с собой такое на своих условиях. А значит, распробовать ощущения, запомнить и, когда надо, вытаскивать из подсознания, с удовлетворением вспоминая, как тяжело дышит Киёши Теппей, сжимая большие ладони на его плечах и прижимаясь стояком к его собственному.       Киёши поглаживает его губы языком, пытаясь протолкнуть глубже, — Ханамия сопротивляется, однако Киёши инстинктивно чувствует, что он идёт на принцип, и усиливает нажим. У него тоже есть свои принципы. Кроме того, Ханамия сам позвал его. Конечно, Киёши понимает, что не всё так просто и позвали его не в любви признаваться, но и это тоже. В противном случае Ханамия просто не подпустил бы к себе, вариантов нет.       Киёши стаскивает с Ханамии футболку и джинсы вместе с трусами.       И видит, что Ханамия с трудом стоит на ногах. И у него стоит.       — Куда? — Киёши сейчас объясняется короткими рублеными фразами, с усилием фокусируясь на обстановке вокруг. Он хочет смотреть только на Ханамию и его член. Трогать. Сделать своим. И чтобы Ханамия замолчал.       Ханамия и молчит. Киёши с удовольствием видит это по выражению его лица: связных мыслей нет и в помине. Ну, может, процента три.       — Туда, — невпопад отвечает голый Ханамия и злится, потому что Киёши тащит его на диван в углу вместо кровати. — Идиот, там смазка и резинки.       — У меня тоже есть, — Киёши выгружает всё это сомнительное добро из карманов, а Ханамия недовольно щерится:       — Уверен, что ебать будешь ты меня?       — Заткнись, — улыбается Киёши и толкает его спиной вперёд, заваливая на диван, а потом, не дав времени на размышления, сгибает чуть ли не пополам. Смазка льётся на белую кожу, а Киёши глаз не может оторвать от тягучих капель, которые исчезают между ягодицами. — Конечно. Ты, кстати, тоже уверен.       Киёши наклоняется, разводя его колени. Он дотрагивается языком до тёмно-розовой головки, Ханамия кусает губы и смотрит на Киёши с ненавистью, на которую тот не обращает внимания. У каждой крыши — свой стиль езды. И если Ханамии хочется трахаться и ненавидеть одновременно — это его право. Главное не в этом.       Киёши сдирает с себя джинсы — хочется ближе и горячее. Но сначала — посмотреть. Он прижимает руки Ханамии к простыням и смотрит, как из-под лохматой чёлки сверкают злые глаза. А потом тот бьёт его поддых — несильно, но ощутимо.       — Сейчас выгоню из моего дома… Вот так, как есть, — Ханамия выразительно смотрит на вставший член Киёши и усмехается, стараясь дышать размеренно. — В отличие от интеллекта, он у тебя ничего. Поэтому сделай что-нибудь осязаемое. Я хочу трахаться.       Всё это звучит так бесстыдно, а голый и беззащитный Ханамия со стояком и злыми глазами так восхитителен, что у Киёши падает планка.       И он даёт Ханамии всё, что тот хочет. И плевать, что Ханамии больно, а Киёши не слишком осторожен. Получается быстро — трудно сдержаться и не кончить почти сразу. Но и Ханамия долго не выдерживает. Боль проходит, а он коротко стонет, кончая. Киёши улыбается и стирает ладонью сперму Ханамии с его живота, а потом стягивает презерватив с себя и завязывает узлом. В следующий раз он постарается лучше. И будет делать это снова и снова.       — Я знал, что ты сейчас живёшь один, — говорит Киёши куда-то в волосы Ханамии, пока тот вздрагивает и пытается собрать себя по кускам во что-то похожее на Ханамию Макото. — Ландыши тебе были.       — Я понял, идиот, — раздражённый ответ следует незамедлительно. Ханамия смотрит, как Киёши улыбается, и заставляет себя вспомнить данное самому себе слово вышвырнуть Киёши из своей жизни. А потом сам же у себя его забирает. А что, имеет право! Может, позже, когда Ханамии надоест это дрожание внутри и кайф от оргазмов. Не получилось выпотрошить своей тонкой душевной организацией, значит, придётся сделать план более коварным и додавить-таки Киёши любовью. Главное — не упустить, не позволить соскочить с крючка. О том, что крючок двойной, Ханамия старается не думать, чтобы не портить себе удовольствие.       — Ты не задаёшь вопросов, — вдруг говорит Ханамия и пытается отодвинуться. — Я думал, ты более любопытен… Хотя ты и разочарование — по сути, одно и то же. Почти всегда, — ухмыляется он, выразительно переводя взгляд ниже.       Киёши не отпускает, сжимая ладонью плечо и подтягивая Ханамию ближе. То, что он опять его хочет, совсем не странно — к этому состоянию он давно привык.       — Лучше иметь и потерять, чем так и не попробовать, — говорит Киёши, откидывая пятернёй волосы со лба Ханамии. — Я просто устал постоянно оглядываться и не видеть тебя.       — Ты и сейчас не видишь, — издевается Ханамия, довольно ухмыляясь. — И в будущем тебе, представь себе, не светит. И да, Киёши…       Он на мгновение замолкает и хмурится, а Киёши, уловив какую-то неуверенность в тоне Ханамии, внимательно смотрит на него и осторожно гладит пальцами затылок под взмокшими волосами.       — Я не собираюсь ничего терять, — вдруг медленно и ясно говорит Ханамия, и Киёши слышит угрозу в его голосе. Ханамия чётко обозначает границы отношений и утверждает свои права.       — Не потеряешь, — тотчас же отвечает Киёши и целует Ханамию в лоб, чтобы не закрывать ему рот, когда он говорит что-то действительно важное. Но, судя по тому, что Ханамия задирает подбородок и подставляет губы, он уже сказал всё, что хотел. По крайней мере, на этот момент.       И теперь пытается вспомнить первоначальный план в подробностях, что не очень легко сделать после члена Киёши в своей заднице и его языка в глотке.       Заставить Киёши быть рядом долго, жить с ним, ходить на свидания, трахаться и спать в одной постели, а после — выгнать максимально унизительно. Это долгосрочный план, который требует массу времени, возможно, не один год. Но Ханамии интересно, сумеет ли он сломать что-то настолько твёрдое, как Киёши Теппей. И он надеется, что нет.       Ханамия виртуозно умеет изворачиваться тогда, когда дело касается его лично, и сейчас он достиг в этом деле таких вершин, что остался в полном и безоговорочном выигрыше. Его обман самого себя — шедевр, и ему за это ничего не будет. Только бонусы и кайф от охуенного секса. И Киёши Теппей рядом.       Ханамия с удовольствием думает о том, что обязательно сломает Киёши, и то, что на это потребуются годы, только приводит в хорошее настроение. Чем больше — тем лучше.       А потом, когда у него не получится, он придумает что-нибудь ещё.