Mea maxima culpa

Воспоминанья, вы слились в одно И ваш неосязаемый и темный облик принял Изменчивую форму моей тени… Но больше вы не слышите меня. Я верно дорог вам, коль вы всегда со мной…

Десять лет назад кто-то сказал мне: «Однажды ты скажешь себе: «Я всё понял. Этот кошмар стал последним в моей жизни. Он был нужен, чтобы проснуться. Если бы не он, моя жизнь так и осталась бы сном». Тогда я не прислушался к этим словам и к тому, кто их произнёс: в тот момент горе и отчаяние – первые в череде познанных мною – полностью застилали мои глаза и уши… И я так и оставался глухим и слепым все последующие десть лет. А сейчас мне кажется, что мой кошмар только начинается. Конечно, знай я, чем всё закончится, то предпочёл бы остаться в неведении. Тогда Кел был бы на свободе, и он не возненавидел бы меня, Кристиан… Кристиан тоже. А сам я бы не влез так глубоко во всё это дерьмо… Впрочем, не думаю, что неведение бы предотвратило смерть Митчела Райдера, и, может статься, что Кел всё равно бы попытался меня защитить – так что итог бы остался неизменным… Но что толку сейчас говорить об этом? Время не повернуть вспять, моя дорога уже привела меня сюда – к темницам Ордера. К опекуну, которого я столько лет ненавидел и которого понял только сейчас. К Келу, кричавшему в соседней камере… …и к тёмному обряду Орвудов, который окончательно сделает меня одним из них. Я уже был здесь, и пути назад не было. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы происходящее оказалось просто сном – ночным кошмаром, порождённым моим собственным беспокойным разумом. Но мои желания не могли изменить реальность. Я был здесь, и этот кошмар был ничем иным, как прямым следствием моих слов и поступков. Прямым следствием каждого их них. Поначалу всё это было похоже на игру – вот только игрой это в действительности не было. Слишком сложно, я пытался объяснить это Келу, но он не слышал меня, не хотел слышать и не хотел понимать. Одно дело – желать отмщения, взращивать в себе эту мысль, день за днём разжигая свой гнев, свою ненависть ещё больше, ещё сильнее – чтобы мечта о мести превратилась в нечто, неподвластное времени. Чтобы она прошла с тобой через годы, не оставшись просто далёким воспоминанием. Стоило каждый день сыпать себе соль на старую рану, чтобы помнить – она ещё здесь... Как глупо это было! Как глуп был я сам, закрывавший глаза на очевидное!.. Кристиан был моей семьёй. Все эти чёртовы десять лет. Он был чудовищем, он был убийцей – и всё-таки он был моей семьёй. Единственной, которая у меня была… …и которую я своими руками привёл к гибели. Это делало меня убийцей скорее, нежели эпизод с Митчелом Райдером. Конечно, нельзя желать смерти человеку только потому, что он – ублюдок, но, положа руку на сердце, вряд ли вы расстроитесь, услышав, что оного ублюдка вчера нашли мёртвым в сточной канаве… Нет, я не испытывал никаких угрызений совести из-за смерти Митчела, хоть я и действительно был виноват – прямо или косвенно… Но на моей совести были поступки куда хуже. В моих ушах всё ещё звенел крик Кела – он закричал, когда я впился зубами в руку Кристиана. Он не проклинал меня, не плакал – просто кричал: хрипло, надрывно, как раненый зверь. Прости меня, Кел… Не прошло и часа, как я нарушил данное тебе обещание. Может, ты просто слишком хорошо меня знал… «Ты не сможешь его наказать. Да и не захочешь. Скоро ты вцепишься в него, как в последнюю надежду. Скоро ты будешь держать его за руку, плакать, пытаясь спасти. Скоро ты будешь пить кровь, так же, как пьют все Орвуды, потому, что ты уже Орвуд». Это было несправедливо. Пусть, я был хреновым другом, но Кел не имел никакого права говорить этого. Что он мог знать? Он сам затыкал меня всякий раз, когда я нелицеприятно отзывался о его садисте-папаше, так почему?.. Я всего лишь не хотел опекуну смерти – неужели это нужно было ставить мне в вину? Нет, я не заблуждался насчёт Кристиана. Ни тогда, десять лет назад, когда он забрал меня из приюта, ни сейчас, уже зная всю правду. Эта Декада не изменила ничего. На его руках по-прежнему было слишком много крови, но именно эти руки сейчас были единственным, что удерживало меня, ослабевшего и оглушённого, не давая упасть. Он честно старался быть мне хорошим отцом. И стал бы им, не начнись наша общая жизнь вот так – с убийства моей матери. Если бы я только не увидел… Если бы я хотя бы уснул за чёртовой книжкой в ту ночь!.. Кристиан знал, что я не забыл. И это знание довлело над ним все те десять лет, которые мы жили под одной крышей. Знание отравило меня, помешало мне увидеть в Орвуде человека – единожды и навсегда. Я боялся его, ненавидел, лишь изредка испытывая чувство наподобие смутной признательности… Но даже эти просветы изменить уже ничего не могли. Мои ненависть и страх были сильнее. Всё, что он до сей поры считал нашими общими воспоминаниями, я всегда видел словно в кривом зеркале. Та же картина с пейзажем, подаренная на моё четырнадцатилетние, казалась мне откровенной издевкой над моей памятью. А в какую неистовую ярость я впал, когда в один прекрасный день обнаружил вырезанное на столике в моей комнате число – «1578»!.. Год смерти моей матери... Это и вовсе было глупо с моей стороны, многие мастера таким образом просто обозначали дату изготовления изделия, это не секрет. Но даже в этой несчастной цифре мне виделся злой умысел… Слишком легко, слишком легко было жить так, перекладывая вину за собственное бессилие на кого-то другого. Чёрт, возьми, Кристиан! Ты иной раз до поздней ночи сидел у изголовья моей кровати, держал меня за руку… Неужели зная всё обо мне, ты так и не понял, что не темноты я боялся тогда?.. А того, что неизменно плясало за твоей спиной в неровном свете свечи… Он знал обо мне всё, он знал обо мне слишком много. Куда больше того, что полагается знать отцу о своём сыне. Впрочем, это и неудивительно, ведь куда больше, чем своей заботой, Кристиан окружил меня собой. Он был везде. Куда бы я не повернулся, в какую бы сторону не пошёл – он всегда оказывался рядом, словно безмолвная тень. Возможно, именно поэтому я однажды просто устал бежать от него. Опекун загнал меня в угол. Он сделал всё, чтобы изолировать меня от других людей: убил мать, удалил сестру, не пойми с какой стати назначив ей содержание, к слову, весьма щедрое… В тайне от меня самого перевербовал варгуля. Кристиан и Кела пытался убрать из моей жизни – он никогда не признавался в этом открыто, но эта мысль уже давно тревожила меня, одно исключение Домиана о многом говорит… С равным количеством пропусков меня почему-то допустили к переэкзаменовке, а его – нет. Если это не тёмная рука Орвуда, то что? Увы. Я не знал ответов. Он налагал на меня бесчисленное количество ограничений, которые нельзя было списать просто на желание держать меня под контролем и потому, быть может, я никогда даже не пытался бунтовать… Колокольчики у моей двери, «правило девятого часа»… Это было чем-то большим, нежели просто запреты. Это было границей. Чётко определённой границей моей свободы – я буквально мог пощупать её руками… Он сделал всё, чтобы мой мир замкнулся на нём. Я помню тот день, когда приехала Джинни. Кристиан никогда прямо не запрещал мне видеться с ней, однако меня он, разумеется, из города не выпускал, а сестра по той или иной причине довольствовалась только телефонными звонками да письмами. Тот год выдался для меня тяжёлым – нагрузка в Академии возросла в разы, сам я много болел и ещё больше хандрил. Опекун не мог спокойно смотреть на тарелки с едой, которые я отсылал из комнаты нетронутыми, и на тёмные круги под моими глазами… Однажды за завтраком он, между делом, сообщил мне, что пригласил мою сестру к нам на пару недель, погостить. Я обрадовался – впервые хоть чему-то за долгое время. И глядя на моё просветлевшее лицо, Орвуд и сам выглядел едва ли не счастливым, хоть и было видно, что идея с визитом ему не слишком-то нравилась. Тем не менее, Кристиан пошёл на это, только чтобы я почувствовал себя лучше. Хотя, как ни печально, в итоге он всё равно оказался прав… Джинни приехала утром в воскресенье. Мы с Кристианом отправились встречать её. Наша встреча – первая за долгие годы – была очень трогательной. Помню, что я тогда едва сдерживал слёзы… Джинни, впрочем, даже не пыталась: едва завидев меня, она чуть ли не на ходу выскочила из экипажа и стремглав бросилась ко мне, ловя в объятья. - Капитан… - её голос дрожал, а я чувствовал на своём плече проступающую влагу. – Капитан… Капитан несуществующего судна без команды и названия. Судна из кровати и подушек… Детское прозвище в устах Джинни снова вернуло меня назад – домой, в то время, когда я был счастлив… или, по крайней мере, думал так. Даже Кристиан, кажется, был несколько растроган этой неприкрытой искренностью. Он отнёсся к сестре довольно благосклонно, не вмешиваясь ни во что вплоть до прибытия домой. Мы же с сестрой говорили не умолкая – быстро, сбивчиво, бурно жестикулируя… Словно пытаясь разом наверстать годы, проведённые вдали друг от друга. В другое время опекун бы сделал мне замечание: молодому аристократу негоже вести себя столь несдержанно, но в тот раз он не сказал ничего. И за это я был ему благодарен. За ужином моё волнение немного поутихло. Кристиан, будучи хозяином дома, задавал тон беседе, особенно настойчиво отчего-то выспрашивая у Джинни подробности её учёбы. Тогда я ещё не знал причины, но сейчас догадывался: вполне возможно, опекун уже тогда знал или, по крайней мере, подозревал, что с сестрой что-то не так. Она, впрочем, была абсолютно невозмутима, на все вопросы отвечала коротко, чётко, - но абсолютно равнодушно. Пила только много, но на мои недоумённые взгляды лишь отмахивалась – мол, перестань, я уже давно не маленькая девочка, да и вино подобной выдержки не каждый день пробуешь… «Всё путём, капитан». Кристиана этот ужин заметно омрачил, но он по-прежнему не говорил ничего. Я сам упросил его позволить нам с сестрой ночевать в одной комнате – мне о стольком хотелось с ней поговорить… Не завтра, не утром, а именно сегодня, сейчас, пока невысказанные вопросы ещё вертятся на языке, а радость от долгожданной встречи не остыла. Куда больше меня удивило, что опекун согласился. Едва ли не через силу, словно с трудом уступая принятому раньше решению, однако всё же согласился… А потом грянул гром. Я не знал, чего ожидать от него. Он ничего не говорил, он по-прежнему ничего не говорил… Я боялся за себя, ещё больше боялся за Джинни, но остаток каникул мы провели относительно спокойно – не считая Кристиана, который на сей раз действительно сделался моей тенью, не оставляя нас с сестрой наедине ни на секунду. Так или иначе, время, отведённое нам, подходило к концу. У нас было в запасе ещё несколько дней, но сестре пришлось засобираться раньше – какие-то проблемы в Академии, говорила она… Говорила – и прятала глаза. Я не допытывался, в чём дело, хотя, быть может, и стоило… Но я всё ещё не мог простить её – простить себя – за то, что мы сделали той ночью… Прощание получилось скованным. Джинни была бледна и немногословна, а сам я так и не смог до конца побороть поселившуюся где-то под кожей неловкость. И только когда я уже усаживал её в экипаж, лёд тронулся. Сестра протянула ко мне руку, но обнять не решилась – только тронула за рукав, и впервые за всё утро подняла на меня глаза. Знаете, ведь в ту нашу встречу она ещё была собой: не красилась так ярко, не одевалась столь вызывающе… Тогда она ещё не называла меня «братец». Она была моей любимой старшей сестричкой – последним членом моей семьи. Моей настоящей семьи. Я верил ей. Я любил её. А она словно видела что-то за моей спиной. Что-то, что её пугало… - Береги себя, капитан. Что бы ни случилось – береги. Я открыл было рот, чтобы ответить – но она перебила меня. - И держись от своего опекуна как можно дальше. Помню, я удивился – при всей моей тогдашней ненависти к Кристиану, как на людях, так и в стенах своего дома он всегда был образцово-показателен… во всём. В том числе и в роли отца – за это я временами ненавидел его ещё сильнее. У моего отношения была причина, но Джинни… Джинни, как ни странно, никогда не болела прошлым, как я. Потому-то её слова и показались мне странными… - Послушай меня, Оливер. Как бы хорошо он к тебе не относился – он не друг тебе. Не позволяй себе обманываться. - Я не… Сестра прижала палец к моим губам. - Нет. Я знаю. Знаю, что ты считаешь его виновным в смерти матери… - Ты никогда не верила мне. - Неправда, я всегда была на твоей стороне. Даже тогда – я поверила тебе, не Дознавателям. Но дело не в маме, Оливер. Как бы то ни было, ни её, ни отца уже не вернуть. Но я не могу позволить, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Ты… - она опустила голову. – Ты – последнее, что у меня осталось… Я не нашёлся с ответом. К чему, если мысли наши были так похожи?.. - Твой опекун кажется неплохим человеком. Возможно, он даже по-своему любит тебя… Но он слишком упорствует в своём желании оградить тебя… от чего бы то ни было. - Что? Джинни, о чём ты… - Разве ты сам не видишь? Подумай – от кого он так ревностно оберегает тебя? Оливер, он выволок меня из твоей комнаты чуть ли не в чём мать родила, и я уверена – он бы с радостью выставил меня и за дверь, не будь я твоей сестрой. Это не здоровая любовь. И это не здоровая забота… - Кто бы говорил… Я и мой чёртов язык… Но если это и задело сестру, то она не показала виду. - Не кори меня за тот раз, Оливер. Не нужно. Я всего лишь прошу тебя быть начеку. Ты можешь пообещать мне это? Я пообещал – и она уехала. После мы так ни разу и не заговорили об этом, а любую мою попытку поднять эту тему Джинни принимала в штыки. В конечном итоге она и вовсе стала отрицать, что Кристиан был в курсе того, что мы… Впрочем, как раз тогда сестра начала вести себя странно. И пропасть между нами выросла в разы… Странно… Тяжело и холодно – сердце качало чужую кровь словно нехотя, коротко и гулко бухая в груди… Я вплотную привалился к двери камеры Орвуда – ноги меня уже не держали. Его вторая рука едва проходила через прутья решётки, но он всё же держал меня. - Оливер… Мой мальчик… Как жаль… Я так и не сфотографировал Джинни… На единственной фотографии, сохранившейся в моём телефоне, сестра была ещё совсем девочкой… - Прости меня… Прости, мой свет… Простить? За что, Кристиан?.. Я знаю, насколько сильно ты ненавидел свою семью. Знаю, что ты в жизни не пожелал бы мне такого. Ты никогда не хотел, чтобы я принимал этот Тёмный Дар – благословение и проклятье Орвудов. Ты хотел иного для меня, своего единственного сына. Пожалуй, я начинаю понимать, почему ты так и не завёл собственных детей… Детей… Их было шестеро. Шестеро мальчиков – все чистокровные, из благородных семей. Ты отлучил их от родных, взял под своё крыло… Но все они разочаровали тебя… и были убиты. Убиты тобой. Я всё ещё боюсь думать об этом. Не после того, как я, наконец, понял, чем был – всегда был – для меня Кристиан. Мой мир раскололся напополам, больше не было чёрного и белого… Не было единственно верного выбора. И чем дальше, тем больше мне кажется, что во всей этой истории остались одни лишь только пострадавшие… Кристиан… Он так много дал мне – но жив я лишь потому, что оказался единственным из всех детей, кто в итоге прошёл проверку. И мне страшно – страшно думать, что столько лет я даже не догадывался, что каждый мой шаг, каждый жест и слово брались на заметку, оценивались и анализировались опекуном по одному ему известным критериям… И на основании этого уже он решал, стоил ли я затраченных усилий. Стоил ли жизни – или нужно было снова начинать поиски… Знай я – и это свело бы меня с ума… Но я ни о чём не подозревал – и просто жил. Ненавидел, сходил с ума от бессилия и страстно желал добраться до истины… Таким ты хотел видеть идеального наследника, Кристиан?.. Ты поставил свою любовь ко мне выше справедливости… Так почему же от меня ты ожидал прямо противоположного?.. Возможно, отчасти ты привязался ко мне. Но, думаю, ты также и не мог перестать сомневаться: не оступлюсь ли я? Не совершу ли ошибки? Слишком высока была ставка – шесть неудачных попыток должны были чему-то тебя научить… Вот почему ты всегда был нетерпим к моим слабостям – каждая из них, будучи незамеченной в своё время, в будущем могла превратиться в серьёзную проблему и, да, - «испортить» меня. Ты бесился, когда я прогуливал занятия и приходил в ярость, если я, забывшись, бросал пиджак на спинку дивана… Эдна сказала, что ты особенно интересовался моими «женщинами», и теперь-то я понимаю, почему: неудачный опыт, помноженный на чувство собственничества – опасная смесь… Тем более, что, отчасти, именно из-за этого ты принял первое своё поражение… «Берти любил только женщин. Перепробовал их сотни и был не прочь довести счёт до нескольких тысяч…» Ты боялся повторения, Кристиан? И потому так ревностно оберегал мою постель? Следил, чтобы и в мои восемнадцать она оставалась холодной… Хотя, конечно, везде уследить ты не мог. Ты всегда предупреждал меня – предупреждал строго, настойчиво, но я не мог знать, что значат эти предупреждения… «Не разочаровывай меня, Оливер» - была ли это угроза?.. «Не порти себя» - словно о товаре. Живом, баснословно дорогом, - но всё-таки товаре. Почти все твои слова имели двойное дно – но раньше я этого не видел. Предпочитал считать их проявлением лживой заботы, подспудным желанием усыпить мою бдительность. Однако реальность оказалась куда хуже… «Наши воспоминания имеют смысл, пока мы рядом». «Пока» мы рядом. Ты всё равно допускал возможность, что я окажусь очередным браком… И мне страшно подумать, что ты уготовил мне в случае неудачи. Тот ошейник… Зачем ты носил его с собой, Кристиан?.. Мог ли ты воспользоваться им, если бы я, скажем, не скрыл от тебя найденные улики? Если бы проговорился Эдне? Если бы вовремя сообразил, что Дарина пытается флиртовать со мной, и затащил бы её в какую-нибудь гостиницу?.. Что из этого стало бы для тебя достаточным основанием, чтобы накинуть удавку мне на шею? И понял бы я перед смертью, за что умираю?.. Поняли ли это остальные в своё время?.. Те, чьи имена постепенно стирались из твоей памяти… Ты бы и меня забыл. Просто похоронил бы где-то глубоко, причислив к прочим безмолвным теням, что время от времени посещали тебя по ночам… «Призраки», - так ты их называл. Свидетели – и жертвы – твоих преступлений… Теперь, зная правду, я удивляюсь, что ты вообще мог спать. Но куда больше меня поражает, как это ты, со своей целью, ещё на что-то надеялся спустя шесть смертей… Был ли каждый из этих шести детей для тебя очередным Монти? Монти Второй, Монти Третий, Монти Четвёртый, Монти Пятый, Монти Шестой, Монти Седьмой… Воспринимать их так было куда легче, чем запоминать настоящие имена. И лица – ты никак не отреагировал на фотографию Бертрама Ландмессера в чёрной траурной рамке, чёртова вырезка из некролога не пробудила в тебе ничего – ни разочарования, ни печали. Хотя ты определённо узнал его: ещё бы, ведь он был твоим первым. Первые всегда остаются в памяти… Как и последние. Не могу избавиться от мысли, что и я вполне мог оказаться новым Монти – Монти Восьмым, почему нет?.. А десять почти что счастливых лет, проведённых в качестве отца и сына – чем не марципан «в маленьком шёлковом мешочке»?.. Попытка заманить меня домой, учитывая, что под моим домом – моим единственным домом – ты всегда подразумевал себя. Не знаю, когда именно ты понял, что я – тот, кто тебе нужен. Могу представить себе твою радость… и твой страх. Ты так боялся потерять меня – с таким трудом обретённого «идеального наследника»… Помню, как ты забирал меня из архива – какой шум ты тогда поднял!.. Даже ударил меня, тростью, но вовсе не из-за того, что я рискнул продолжить своё расследование… «Ты опаздываешь! Опаздываешь домой! Уже почти десять вечера, Оливер!» Ты не боялся того, что я могу докопаться до правды. Напротив – ей ты обрадовался. Однако же тебя разозлило моё опоздание. Разозлило настолько, что ты промчался через весь город и поднял на ноги добрую половину его обитателей, только чтобы отыскать меня. «О чём ты только думаешь?!» …Я думал о том, хватит ли у меня доказательств, чтобы отправить тебя за решётку. Но к моим «уликам» ты отнёсся очень спокойно – и я начал сомневаться. От причастности к убийству моей матери Кристиан не отпирался никогда – для этого он слишком не любил врать. А быть может, он просто считал меня неопасным… до поры до времени. Но я хорошо усвоил урок, полученный в детстве: никто не поверит тебе на слово, если у тебя нет веских доказательств. Поэтому на какое-то время мне пришлось смириться с тем, что опекун остался безнаказанным… Но я помнил. Никогда не забывал – мои глаза не хуже янтаря запечатлели события той ночи. Я знал, что это был он… Ты говорил о годах, проведённых вместе, и о моей матери. Я помнил и её – уже смутно, но всё-таки помнил… Ты пытался убедить меня, что она – всего лишь образ в моей голове, не имеющий более ничего общего с реальностью… и ты был прав. Мастер Кортеникс говорил о том же – по-моему, он искренне сомневался, что из Шерис Вертран в итоге получилась бы хорошая мать, останься она в живых. Да, мне кажется, в этом всё дело: будь она жива, я, быть может, и не простил бы ей того, что она продала меня. И что бросила – полностью уйдя в себя после смерти отца… Но она была мертва, и эта смерть сделала её жертвой, мученицей, а Кристиана – злодеем и палачом. Мне же, судя по всему, при таком раскладе была уготована роль человека, который убьёт чудовище… Чудовище по имени Кристиан Орвуд. Кристиан… Ты вырастил меня. В любви и заботе – не признать это было бы лицемерием. Ты делал для меня всё, что только было в твоих силах, старался дать мне как можно больше, но в итоге я всё равно сомневался. Колебался до самого конца. За все эти десять лет я больше ни разу не увидел от тебя зла, но я также помню о том, что ты сделал с Монти. Однажды ты уже убил своими руками существо, доверявшее тебе беспредельно. И я не хотел стать вторым. Я боялся тебя… Но и не доверять не мог. Потому что ты сделал всё, чтобы приучить меня полагаться на тебя – только на тебя одного… Сейчас, конечно, я понимаю, что по-другому быть и не могло. История Монти так или иначе завела бы меня в тупик. Это было неизбежно… И эта мысль доводит меня до отчаяния. «Оливер, мой мальчик… Мой сын, мой свет, мой самый родной, мой хороший…» - ты горячо и сбивчиво шепчешь мне на ухо что-то нежное, пока я ещё балансирую на грани между сознанием и беспамятством, а я, как ни стараюсь, не могу вспомнить ни слова из колыбельной матери… - Оливер?.. Оливер, очнись!.. Кто-то зовёт меня полушёпотом. В полумраке я скорее угадываю, чем вижу глаза Кела – но повернуться на зов не могу. Тело словно налилось свинцом. Я больше не чувствую рук Кристиана на своих предплечьях, но я вообще ничего не чувствую. Только холод, тяжесть… пустоту… Это был его голос, это должен быть он. Я слишком хорошо его знаю… Голос – не Кела. Последнего, как выясняется, я не знал вовсе. Кел никогда не простит меня. Он бы, может, ещё закрыл глаза на моё предательство – то, что я бросил его в тюрьме одного, на растерзание гарпиям из Ордера… Но того, что я стал Орвудом – теперь и по крови – он не простит. Это было нечестно. Я не хотел этого. Но просьба Кристиана могла оказаться его последней просьбой. И я не смог отказать человеку, обречённому на смерть из-за меня… Кел тоже – осознание внезапно накрывает меня с головой. Это ведь я подвёл его под эшафот – и всё из-за собственной халатности. Глупая самодеятельность Дарины была только следствием… Меня должна была насторожить та странная посетительница, о которой обмолвился Кел. Достаточно было лишь перезвонить ему после ухода девушки, но я этого не сделал – не подумал даже. А ведь мастер Кортеникс предупреждал меня… «Вот твой друг, Кел, страдает сейчас. Я чувствую это неясно, но очень остро. Не забывай о нём и не вспоминай о нём в последнюю очередь…» Вот оно. Я задвинул Домиана куда-то в самый конец длинного списка своих проблем – после Кристиана, Юлии, Эдны и даже после Древа и Книги… Я знал, что друг в опасности, но сложившаяся ситуация не казалась мне критичной. Заручившись поддержкой опекуна, я позволил себе расслабиться… А зря. Теперь всё полетело к чертям… …Я чувствовал, как меня неумолимо затягивает куда-то вниз – в холодную бездну без конца и края. Я отчаянно барахтался, тонул в чёрной воде, а над моей головой смыкался толстый слой векового льда… «Никто не виноват, Оливер. Нас просто затянуло, как в воронку, а мы лишь пытались выплыть…» В центре этой воронки был я сам – как я раньше не понял этого?.. И те, кто оказывались рядом, рано или поздно… «Ты выдернул меня из водоворота, помнишь? Схватил за руку и оттащил в сторону…» …рано или поздно погибали. Прости, Кел… Лучше бы ты и вправду держался от меня подальше. Я не вижу ни зги – возможно, я потерял сознание, ослеп или умер, а, может, весь мир провалился в Преисподнюю, к Аберрантам… Но моему внутреннему взору это не помеха – я вижу Кела так чётко, словно он действительно стоит в каком-то метре от меня – и между нами нет ни стен, ни решёток, ни других преград… Он смотрит на меня – тяжело, с укором и какой-то невыразимой щемящей горечью… - Ты был таким добрым… Ты был так похож на свою мать… «Земля наполнена молвой, доченька, и всюду звучит твоё имя. Кто-то сказал, что Шерис Вертран стала безумна, а остальные подхватили за ним…» - Я столько лет разрывался между любовью к тебе и отцом… Кел… - …и всё равно в итоге выбрал тебя. Я… - Я так любил тебя… Я знаю. - Я так хотел быть с тобой – всегда, всю свою жизнь… Мне жаль, Кел. «Не говори! Не смей говорить, что тебе жаль!..» Его губы не двигаются – внезапно с ужасом понимаю я. Паника накрывает меня с головой, но я не могу ни уйти, ни отстраниться. Словно кто-то хочет… Словно кто-то хочет, чтобы я продолжал смотреть. - Ты запомнишь меня. Кел!.. - Ты навсегда запомнишь меня. Кел, нет! - Ты будешь там. Не сможешь не прийти. Тебе придётся смотреть на это – и придётся запомнить… Кел, пожалуйста… Я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь. Мне хочется убежать – но окружающая реальность сама начинает подрагивать, подёргиваться рябью – а после и вовсе меняется, скручиваясь и разворачиваясь заново, словно бумажная головоломка… - Мой мальчик… Кристиан. - Мой любимый сын… У меня совсем нет голоса – иначе я бы просто взвыл. Хватит… Пожалуйста… Я больше не могу… - Неважно, что будет со мной – я ни о чём не жалю. Стоило обагрить свои руки кровью, чтобы, наконец, получить тебя… Оливер, мой свет… Он всегда любил называть меня по имени… - Помнишь тот наш разговор? Когда я спросил, что ты чувствуешь ко мне?.. Ты колебался. Понимаешь?.. В какой-то момент твои чувства ко мне были почти столь же сильны, сколь и твоя жажда справедливости и возмездия. Я не мог просить о большем. Нет. Не только это. Я любил тебя. - Твой свет был так ярок… Но всё к лучшему. Любовь испортила бы тебя, мой мальчик. Даже… Даже любовь ко мне. Хоть я и желал этого больше всего на свете… Прости… Прости, что слишком поздно понял… Виток. Я вижу Юлию – она привычно покусывает карандаш и смотрит на меня безо всякого выражения. Глаза у неё в темноте горят, как у кошки… - Ты ведь тоже не чужд справедливости, Вертран. Это, вкупе с твоим блестящим аналитическим умом, могло бы сделать из тебя превосходного Дознавателя… Но, увы… Виток. Дарина стоит прямо, сложив белые руки на груди. Взгляд у неё угрюмый и несколько настороженный – она всегда смотрела так, исподлобья, с самого детства… - Ты сможешь, Оливер. Ты всё сможешь. Нет такой ситуации, из которой ты бы не нашёл выхода… Виток. Виток, виток, виток… В ушах звенит, чем дальше – тем сильнее. Голоса вокруг силятся перекричать этот звон, и каждый словно пытается перетянуть моё внимание на себя. - Не смей портить себя! - Не делай так больше никогда! Не смей! Я закрываю уши руками. Когда я в последний раз выхватываю взглядом знакомее лицо – лицо Кела – он отчего-то смотрит на меня снизу вверх. Я не сразу понимаю, в чём дело, и только потом замечаю, что по щиколотку увяз в жирной чёрной почве. Кел лежит у моих ног – бледный и осунувшийся, изменившийся почти что до неузнаваемости… А из его окровавленной груди торчат проросшие тёмные корни… - Кел!.. Он смотрит на меня, едва ли что-то соображая. Побелевшие, бескровные губы чуть шевелятся – словно шелест листьев на ветру… - Посмотри… Посмотри… - Во имя Левиафана, Кел!.. Он едва поворачивает голову набок, но я угадываю в этом жесте отрицание. - Не на меня… Наверх… Я поднимаю голову. Древо!.. - Древо, помоги!.. Прошу тебя, я… Кел… - Юный Вертран, неужели ты забыл? Нельзя сражаться с грязью и при этом оставаться чистым. Ты, твой отец, твоя мать… Все. Все пачкаются… - Древо!.. - Оливер… - полустон-полушёпот. – Пос… мо… три… «Это Древо, с которым ты говоришь, оно… не то, чем кажется…» Звон… «Порой возможность увидеть стоит тысячи слов. И я лишь прошу тебя увидеть кое-что. Увидеть и понять…» …прямо над моей головой – почему я не слышал?.. Не слышал и не видел… «Увидев его, ты всё поймёшь» Я в который раз смотрел на Древо – но видел его словно впервые. После разговора с Книгой, мой сон словно повернулся ко мне другой стороной. В тот раз он показал мне нечто новое: дремлющего в коре Древа младенца, а сейчас… Это же было так очевидно, почему я не понял этого раньше?! «На вороненом серебре вырезан герб опекуна: огромное дерево, ветки которого усыпаны золотыми монетами…» Это были не листья. Это были монеты. Золотые монеты на ветвях Древа, мерно звенящие в такт лёгкому ветру… Это было не Древо Вертранов. «Древа Вертранов» никогда не существовало. Это было Древо Орвудов. - Чего ты хотело от меня?! Древо продолжало звенеть, ничего не отвечая. Я кричал ему ещё что-то – но мои крики уходили в пустоту. Чем бы это Древо ни было, оно больше не могло – или не желало – говорить со мной. Я вдруг почувствовал, совершенно отчётливо, что остался здесь совсем один. А значит, никаких ответов не будет. Я чувствовал себя обманутым. Никому и ничему в этой жизни нельзя верить… Даже в твои сны кто-то норовит пробраться, чтобы… Чтобы что? Я всё ещё знал слишком мало, чтобы делать выводы. Но кое-что мне всё-таки было ясно… Я был почти уверен, что Древо говорило голосом одного из Орвудов – не знаю, кому и зачем это понадобилось, но факт остаётся фактом. Кристиан явно не имел к этой мистификации никакого отношения, но всё же он был единственным Орвудом, которого я знал… С мотивами, да и со всем остальным, дело обстояло ещё сложнее. Древо пеклось о моей духовной чистоте, давало возможность читать мысли и кормило сказками об истории рода Вертранов – всё, в общем-то, хоть и странно, но довольно невинно. И если бы не забившая тревогу Книга и не привидевшийся мне Кел, я бы, пожалуй, всё так же доверял ему… Неважно. В любом случае, мне сейчас нужно было что-то решать, и решать быстро. Декада подходила к концу, и что-то мне подсказывало, что это всё неспроста. Нужное время, нужное место… Ещё и этот странный младенец… И Книга, и Кел – каким, кстати, боком Кел влез во всю эту историю со снами?! – сошлись во мнении, что ничего хорошего он не предвещает. Я склонен был с ними согласиться. Но в таком случае мне нужно было найти что-то, что я бы смог противопоставить демону… если это всё-таки демон. Что же по этому поводу говорила книга?.. «На все козни зла есть один ответ: сражайся. Борись. Ищи оружие, зажатое в каменных руках, и режь нечистую плоть. Будь яростным, будь упорным. Не давай злу себя одурачить». «Оружие, зажатое в каменных руках». Оружие, которое режет. Образ? Или же неприкрытый намёк?.. «На гербе твоего рода нарисовано загнутое вверх кривое лезвие, но мало кто знает, что это лезвие символизирует косу. Косу, а не меч». Коса. Давний герб рода Вертранов, умерший вместе с родом, осевший разве что на серо-голубом ковре в моей комнате… Коса и дерево, сплетённые в один узор, – вкладывал ли Кристиан в это какой-то смысл?.. Виток. Быстрее, вспоминай. Что-то должно было быть… «Проклятый род. Когда-нибудь я срублю это дерево под корень и память о нём сгорит, как сгорают опавшие листья». Виток. Не то. Быть может, Книга?.. Книга, чей лик напомнил мне мраморных ангелов во дворе Академии… Академия… Ангелы у входа на кладбище… И десятки мраморных статуй вокруг… Постойте-ка… Статуи?.. Человек в плаще перерезает горло священнику, стоящему перед ним на коленях… Я уже видел это раньше, в детстве. Помню, тогда я спросил у отца: - Зачем они поставили памятник злодею? На что он лишь криво усмехнулся: - Злодею ли? Ты многого не знаешь и не понимаешь ещё. Что если этот человек – культист или иная мразь? Книга предупреждала: аберрация может принимать любую, даже самую, казалось бы, невинную личину – животного, ребёнка, священника… «Быть может, воин с ножом – охотник на демонов?» Охотник на демонов?.. Не может быть... Вертра… Виток. Виток, виток, виток… Нет! Не сейчас! Я должен успеть понять, пока… Пока не… … Окружающая реальность уже не просто подёргивалась – она вовсю тряслась и дрожала, словно при землетрясении. Небо и земля поменялись местами, дождь лил из-под моих ног, и камни падали с неба… И в какой-то момент я увидел это. Всего на несколько секунд – не больше. Я чувствовал, что всё вот-вот закончится, что меня буквально вырывает отсюда, но я успел. Я видел себя. Словно из какого-то гигантского кокона, я смотрел, я наблюдал, как подхожу к статуе, как вынимаю из её недвижимых каменных пальцев кривой серповидный нож… Как оборачиваюсь к себе, наблюдающему, и как заношу над собой же блестящее изогнутое лезвие… И в один момент всё закончилось. - Оливер… Оливер… Это был финал – самый что ни на есть настоящий. Во второй раз в своей жизни я лицом к лицу встретился с убийцей своей матери. С её настоящим убийцей. Лицом к лицу, тенью к тени… - Давно не виделись, Оливер. Я закричал. На этот раз я действительно пришёл в себя – больше не было полуснов-полувидений, не было чужих мыслей, льющихся на меня со всех сторон… Была темница Ордера, её холодные каменные стены… и Тень опекуна, склонившаяся надо мной. - Ты в порядке? Я боялся, что ты плохо перенесёшь обряд. В конце концов, ты не Орвуд. - Вот именно. Не Орвуд, - зло выплюнул я, силясь подняться. Получалось плохо. Тень была права. Если всё увиденное – и услышанное – мной было спровоцировано обрядом, эти опасения были более чем обоснованными. Кровь Кристиана словно сорвала к чертям все предохранители – то, что раньше мне дозировано выдавало Древо, хлынуло на меня единым потоком, едва не снеся мой разум к чертям… И если бы моё сознание само не поставило определённый фильтр… Но не время об этом. - Я знаю, кто ты. Тень вопросительно склоняет голову набок. - Тебя зовут Вельмут… …и ты убил мою мать. - Ты помнишь меня. Я не удивлён, – и, прежде чем я успеваю ответить, добавляет: - Ты нашёл мои послания? На этот раз я совсем сбит с толку. - Послания? - Архив. Сумка с газетными вырезками. - Так это был ты?! Тень кивает в знак согласия. У меня нет слов. - Зачем?.. - Кристиан должен был на ком-то остановиться. Успокоиться. Сумка была гарантией того, что ты – если бы ты действительно оказался подходящей кандидатурой – пойдёшь до конца. - Ты подставил его этой сумкой, ты знаешь? - Не я. Ты. Чёрт. Вельмут какое-то время молчит, изучая призрачным взглядом моё лицо. - Когда Кристиан узнал, что ты отправился в бордель, он попросту озверел. Слишком боялся повторения истории с Бертрамом… - Он убил его. - Не без причины. Однако когда стало ясно, что ты всего лишь ведёшь расследование, он испытал невероятное облегчение. Ты не предал его надежд. Зато предал его самого. - А потом… Потом ты пошёл к Крейсу. Старик был наставником Ландмессера, он мог многое рассказать, если бы напряг память. И мне пришлось вмешаться. - Вмешаться?.. Вме… Воспоминание прошивает меня, как удар молнии. Не может быть, не может быть, не может… «Кажется, тебе было ясно сказано: мысли мёртвых людей прочесть невозможно, как бы ты ни старался». Крейс!.. - Ты убил его, - я говорю, всё ещё не веря. – Это ты убил его… Тень не отрицает. Похоже, её вовсе не шокирует ни сама догадка, ни то, что я в принципе знаю о смерти учителя – хотя мне, казалось бы, неоткуда… Получается, Вельмут шёл за мной буквально по пятам – он убил Крейса, я уверен, сразу после нашего с ним разговора, - Древо обмолвилось, что труп старика был обнаружен стражником прямо в классе. Это в поздний-то час. И если бы учитель не отдал мне старый свиток, ограничившись лишь рассказом… Я бы так и не вышел на Хьюза. Я бы так ничего и не узнал! Эта ниточка бы оборвалась окончательно и бесповоротно. Теперь понятно, почему моё расследование совсем не встревожило Кристиана… - Я не впервые убиваю из-за тебя. Что?! У меня земля ушла из-под ног. - Лет эдак семь или шесть назад… С тобой начало что-то происходить – что-то странное. Из Академии ты возвращался весь в слезах, дома ни с кем толком не разговаривал, а по ночам кричал – тебе снова начали сниться кошмары… О чём он? Я не… Постойте-ка… Семь или шесть лет назад… Понимание – словно обухом. - Гроф!.. - Не помню имени. Да, я убил его. Убил, и спрятал тело. Он же расстраивал тебя, не так ли, малыш Оливер?.. А глядя на тебя, расстраивался и Кристиан. Он спать не мог, видя, как ты мучаешься… Мне пришлось вмешаться. Мне стало по-настоящему дурно. Я нащупал рукой опору в виде стены, но не был уверен, что это сильно поможет, если я всё-таки отключусь… - Кристиан чересчур на тебе зациклился. Он слишком многое спускал тебе с рук, слишком многое позволял… Даже фотографию оставил. Фотографию? - В шкатулке. В тайнике. - Что? Откуда вы вообще знаете… - Шерис Вертран не умела молчать. Ни о том, что стоило держать при себе, ни о пустяках вроде этого. Фотография… Помню, что она показалась мне очень старой – как-никак, ей было больше десяти лет. Старой… И грязной. Вся в потёках и пятнах, словно от… «Мэйбл, я положу фотографию в шкатулку, чтобы она не вымокла и не испачкалась». Какого чёрта?! Я с трудом подавил желание хлопнуть себя по лбу. Каким идиотом нужно было быть, чтобы этого не заметить?! Чёрт возьми, Юлия была права, когда говорила, что при отсутствии логики, моё расследование изобилует невероятным количеством интуиции и везения! Все улики мне принесли фактически на блюдечке с голубой каёмочкой – бери и пользуйся! А у меня не возникло и мысли о том, что не может дело, простоявшее на месте десять долгих лет, вдруг сдвинуться с мёртвой точки само собой – без каких-либо усилий с моей стороны. Был ещё и Кел с кольцом, но, думаю, само по себе оное никак не повлияло бы на текущую ситуацию. Я знал, что Кристиан виновен в смерти моей матери, и янтарь из кольца мог послужить тому доказательством… Но что это меняло? Я знал правду и без этого, а вот с точки зрения властей, как и сказала Юлия, действия опекуна были вполне законны – убийство, совершённое с целью восстановления своих прав, неподсудно Ордеру. Я бы ничего не нашёл. Не нашёл и не доказал. И если бы не вмешалась Юлия, раскопавшая, ко всему, ещё трёх убитых детей… Вельмут наблюдал за мной без интереса – очевидно, ожидая, пока прекратится моя тихая истерика. - Что не так с фотографией? - …? - Что за интерес к ней? Тень пожала плечами. - Ничего. Просто Кристиан не хотел, чтобы ты слишком часто вспоминал свою семью. Я спрятал лицо в ладонях. Это был какой-то бред… - А ещё у тебя там рана на виске. Что? - Что? - Семья Вертран была не такой уж счастливой, как могло показаться, а?.. Не такой уж счастливой?.. Я не знаю, что ответить на это. Я помню отцовский кулак, занесённый над моим заплаканным и разбитым в кровь лицом. Помню, как мать, увидев, что происходит, ударила отца первым, что попалось под руку – тогда это был серебряный подсвечник… Наставник Кортеникс говорил, что мой отец был талантливым и умным человеком – хоть и жестоким, а мать – самой, что ни на есть заурядной женщиной… Однако же это «талантливый и умный» человек поднял на меня руку, а «простая и заурядная» женщина – моя мать – бросилась на мою защиту… Отец покончил с собой прямо в зале Совета, на глазах у тех, кто отказал ему в предоставлении ссуды… Моя мать не вынесла этого и повредилась рассудком – я всё ещё помню её отчаянный полубезумный шёпот: «Эти люди… Они убили его… Убили своим равнодушием…». Не знаю, что бы было с нашей семьёй, не случись то, что случилось… Быть может, я бы разделил участь Кела, которого отец всю жизнь колотил по поводу и без… Я просто не знаю. Но сейчас, сегодня и здесь, в последний день Декады, я находился перед куда более сложным выбором, нежели банальное выискивание правых и виноватых. Двое самых моих близких людей – друг и опекун – были в опасности, а я не знал, чем им помочь. Но если я ничего не предприму в ближайшее время, то беспокоиться об этом уже не придётся – для них всё будет кончено. Нет, - внезапно решаю я. Нет. Я не дам им умереть. Кел был прав – довольно прятаться за чужими спинами. Я вытащу их. Вытащу, и спрячу куда-нибудь – и от Орвудов, и от чёртовых Дознавателей… Осталось только придумать план… - Что ты будешь делать? Я… - Кристиан и этот мальчишка. Кого из них ты хочешь спасти? - Первым? - уточняю я. Тень не отвечает. Я колеблюсь всего секунду. - Я собираюсь вытащить их обоих, - мой голос звучит чётко и уверенно, но Вельмут, кажется, нисколько не впечатлён. – Однако Кристиан, несмотря на… несмотря на моё изменившееся отношение к нему, всё-таки виновен. А Кел… Кел влез в эту передрягу из-за меня, из-за того, что слишком хотел помочь мне. Из-за того, что он… Что он меня… Я невольно замолкаю. Тень выглядит явно разочарованной, но по-прежнему ничего не говорит. - У Кела времени всего ничего – до завтрашнего утра, - быстро продолжаю я. – Что касается Кристиана… Здесь, в Ордере, он пока в большей безопасности, чем был бы на свободе. Хотя, конечно, в данном случае понятие «безопасность» само по себе весьма и весьма условно… - Я предупреждал его. Говорил, что нужно уезжать. Но он не захотел. Не смог оставить тебя. Я сглатываю. - Ты ведь останешься здесь? С ним?.. Ты сможешь защитить его от Орвудов?.. Вельмут как-то странно смотрит на меня, и я не могу понять, что значит этот взгляд. - Если ты так хочешь, Оливер. Я с облегчением выдыхаю. Плевать, у меня ещё будет время подумать над смыслом последней фразы. - Да. Я так хочу. Тень снова кивает – на сей раз уверенней. - Что дальше? Дальше?.. Что ж, выбор невелик… За Кристианом охотятся беспринципные убийцы, но с Келом ситуация совсем другая – сейчас он в руках закона. Здесь я ещё кое-что могу сделать. Собственно, как я уже говорил, только одно мне и остаётся… Я пойду к Юлии. Она не верила в виновность Кела, и никогда бы не поверила. И, что более важно, - у меня есть способ доказать его - и свою - непричастность к смерти Митчела Райдера. Способ со стопроцентной гарантией… Кольцо. Кольцо моей матери. Оно было у меня с собой во время инцидента на лестнице. Если янтарь запечатлел Тень Кристиана десятилетней давности… то он должен был запечатлеть и Эдну, налетевшую на взбешённого Митчела. Юлия, быть может, строга и бескомпромиссна, но она также и справедлива – она жаждет правды, и я ей эту правду предоставлю. Формально на тот момент Эдна уже не была моим ручным варгулем – её перевербовал Кристиан, но Юлии этого знать не обязательно. Фактически доказать связь между Эдной и Кристианом невозможно… Даже пресловутый чудо-прибор реагирует всего лишь на само наличие ручного демона… Реши она проверить Кристиана – и результат будет положительным, однако Юлия в курсе истории с Тенями, так что любую реакцию можно будет списать на Ту Самую Тайну Орвудов. Да и то, что кольцо всё это время оставалось у Юлии, мне более чем на руку – своеобразная гарантия тому, что я физически не смог бы совершить никакой подмены или иным образом смухлевать. Поэтому у неё не будет иного выбора, кроме как поверить мне. При таком раскладе единственным, кто действительно попадал под удар, была Эдна – но и спрятать её было куда легче, чем парочку вчерашних заключенных. Я отпущу её. Отпущу, наказав бежать из Кройстхема и залечь на дно на какое-то время – и только после этого пойду к Юлии. Я достану спрятанные Келом документы, и тогда предъявить ему – нам обоим – будет уже попросту нечего… Это был мой последний шанс. Мой – и Кела. И я намерен его использовать. …Я покидал подземелья Ордера со странным чувством тревоги и облегчения одновременно. Я больше не был тем растерянным ребёнком, который тайком прокрался сюда, сам толком не зная, чего хотел этим добиться… У меня был план. У меня была сила – но мне страшно было подумать, какую цену я заплатил за эту силу. И сколько заплачу ещё. Назад меня проводил охранник, всё ещё находящийся под действием зелья харизмы. Мне действительно нужно было уходить – подходило время смены караула, но я слишком боялся оставлять Кристиана одного. Я позвал его – из камеры не доносилось ни звука, а времени у меня уже практически не было. Тогда я сказал ему… Сказал, что вернусь за ним. Что спасу его. Что не дам ему умереть… Левиафан, ради всего, что рождается в тебе и к тебе же возвращается… Я надеюсь, он меня услышал. «Ты вырос, ровно так, как и было предписано судьбой… Вы, Вертраны, все такие: дух Охотника у вас пробуждается точно в срок. Он крепок, как сталь, но вы каким-то чудом храните остатки свободной воли». На самом деле, «чудом», удержавшим меня в сознании, было чувство. Чувство, которое не дало моему дару вконец распылиться, захватывая мысли всех хотя бы наглядно знакомых мне людей. Чувство, которое удержало меня в здравом уме и вернуло назад из мира снов, грёз и видений… Вернуло, потому что так было нужно. Его смело можно назвать самым поганым из существующих в этом мире. Но именно оно более, чем всё остальное, сейчас заставляло меня двигаться вперёд. «Чудом» было чувство. И имя ему – вина.