На той стороне динамиков

— Джерард, как ты? — Нормально. — Все хорошо? — Все хорошо. — Точно? Ты не выходил на связь целый месяц после похорон, мы все волнуемся… — Все хорошо, мам. Прости, мне надо идти. Прости еще раз, мама, но я вынужден тебя отталкивать, если ты не хочешь услышать грубостей в адрес. Почти так же, как Майки не выходил из комнаты неделями, когда умерла Одетта. Тогда ты хотела купить ему новую кошку, чтобы он забыл о горе. А купишь ли ты мне нового друга сейчас, мама? Этот звонок оживил меня впервые за столь длительное время: мне никто не звонил, кроме тебя и него. Майки часто писал сообщения, но телефон разрядился несколько недель назад. Тогда же прекратились попытки брата связаться со мной. Наверное, я сильно исхудал и изрядно угробил свое здоровье, питаясь одними лишь фруктами и водой. Мои щеки впали, кожа побледнела, под глазами - мешки и темные круги, хотя все это время я только и делал, что спал. Волосы твердые, под ногтями грязь. Я давно не мылся. И это было исправлено. Я принял душ. Я по-людски поел. Я убрался в квартире. Я впустил немного Солнца в дом. Недолго я был доволен и даже горд собой, но на мою голову свалилась коробка. Коробка с кассетами. Нужно было ее давно выкинуть к чертям, и такой ситуации бы никогда не возникло. Я стоял посреди нескольких кассет и коробки с порванным дном. Одна из них укатилась подальше от всей общей кучи. Кассета лежала около магнитофона. На листке сбоку был написан номер «1-2». Я это сделал, просто потому, что однажды должен был настать этот день, и лучше это сделать сейчас. Магнитофон начал тихо жужжать, когда я поставил кассету внутрь. Щелчок. Быстрое движение ленты. Вздох. Мой вздох. — Меня зовут Джерард Артур Уэй, сегодня двадцать первое апреля. Это первая запись. Я… не знаю, зачем делаю это, я мог бы просто писать все в какую-нибудь тетрадку… Надеюсь, мне в старости будет интересно услышать свой собственный голос. Я учусь в старшей школе, в выпускном классе. Пока не присмотрел колледж… О, боже, ладно, я выключаю. Первые попытки всегда неудачны. Я недоверчиво относился к магнитофону в начале, думал, что эта бездушная техника только смеется над моими проблемами, над моими чувствами, смеется надо мной. Я перевернул кассету стороной «2». — Сегодня я съел что-то не то, меня тошнило несколько часов. Были подозрения на аппендицит или даже язву, но врач сказал, что я просто переел, и желудок из-за непривычки начал это все отторгать, пока не переварилось. Еще моя работа заняла первое место, мне предложили вступить в какое-то общество искусства, но я отказался и поспал пару часов. Все. Я помню эту работу - намалевал рисунок от балды, а ее приняли за шедевры юного гения и присудили ей первое место. Тогда мне было очень смешно и тогда же меня возненавидели остальные конкурсанты. Видимо, понимали, насколько рисунок лишен всякого смысла, и насколько мне все равно. Мне все равно и сейчас. Вторая кассета. Третья запись. — Сегодня приезжала семья Олдссон, мама сказала, что я в детстве дружил с их дочерью. Рут. Я ее не помню. Всем было весело, мне, ей и Майки - нет. Мы ведь мало помнили. Потом Рут поднялась ко мне в комнату. Мы много говорили. Много вспоминали, много обсуждали будущее. Она планирует поступить в инженерный колледж и покрасить волосы в синий. Ей пойдет синий. Она меня поцеловала. Не думаю, что мне понравилось. Мне никогда не нравилось целоваться с девушками. Я нравился Рут с детства, и наше гостеприимство она расценила как ответ на ее чувства. Она веселая, с ней интересно, но я не видел ее в роли спутника жизни. Я не тот, кто ей нужен, она не та, кто нужен мне. Сейчас она уже должна ходить с синими волосами. Четвертая. — Меня тут давно не было… Прошло, кажется, два месяца. Многое произошло. Я переехал в пригород Ньюарка, поступил в колледж. Нашел работу, чтобы оплачивать жилье, хотя с этим были проблемы. Меня не хотели брать грузчиком. Кое-кто даже сказал: «чел, ты же развалишься». Я один из продавцов в магазине комиксов. Это классная работа - читаю комиксы, продаю их, а за хорошую продажу могут разрешить взять какой-нибудь бракованный экземпляр. Вы знали, что маму Аквамена звали Атланной? Я был рад жить один. Без обид, мама и Майки, ваше общество было слишком шумным и слишком веселым. Временами я тосковал по смеху, доносившемуся из кухни. Зато мне наконец была предоставлена возможность жить самостоятельно. Уютный магазинчик с комиксами. Когда я его увидел, то сразу же вспомнил о том самом зеленом ларьке из Симпсонов. Мне всегда хотелось побывать в «Подземелье андроидов...». Было бы смешнее, будь там тот самый толстопузый Джефф в роли продавца или даже директора. Увы, от него там только добродушный Гленн с таким же весом. Жаль, мне пришлось уволиться, но я иногда заглядывал туда. Вторая кассета. Пятая запись. — Меня заставили пойти на концерт классической музыки сегодня вечером. Не люблю классику. Она скучная. Начинается. Шестая. — Концерт - полный отстой. Но я там познакомился с Фрэнком, он хороший парень. У него много татуировок. Сам бы я никогда не решился на это, просто пялился на все эти чернильные рисунки. Он сказал, что нам определенно нужно встретиться, чтобы я смог увидеть их все. Забавно, что мы встретились в буфете. Я пропустил ужин и после концерта безумно хотел есть. Заказал какую-то отбивную и сок за тридцать долларов и подсел к Фрэнку. Свободное место было только у него и у девушки, девушка бы расценила мое острое желание есть как знаки внимания. Третья кассета. Седьмая. — Мы встретились. Я подарил ему самый первый выпуск «Кэлвин и Хоббс». Это мой любимый комикс детства, поэтому, наверное, выбрал его. Он очень обрадовался. Мы вместе читали его в кафе и пили горячий шоколад. Одна официантка сказала, что наш столик был заказан на шесть часов, и нам бы пора убраться, а Фрэнк заказал еще один шоколад и отдал его ей. Мне почему-то показалось, что он с ней флиртует, но он просто хотел поднять ей настроение. Это было довольно мило. Восемь. — Ита-ак, сегодня, наконец-то, я пригласил Фрэнка к себе. Он сейчас в этой комнате. — Что за бредом ты занимаешься, Джи? — Это не бред! - Ответил я тогда. «Это не бред» - подумал я сейчас. — В общем, он наконец тут, он… смотрит альбом с моими рисунками. — Ты хорошо рисуешь. — Знаю. — Сам учился или ходил куда-то? — Бабушка учила. Потом сам. — Меня бабушка ничему не учила… Хотя нет, она однажды сказала, что сок лимона помогает отбить запах рыбы. — На самом деле, это полезная информация. Для девушек. — Да, но я-то не девушка. — Может, у твоей бабушки плохое зрение? Или память. — Или она до последнего хотела внучку, а не внука. Тогда я прервал запись, посчитав эту тему для разговора слишком личной, и что Фрэнку некомфортно рассказывать, пока работает диктофон. Я пожалел об этом тогда, я жалею об этом сейчас - у меня осталось не так много вещей, напоминающих о нем. Взгляд сам по себе метнулся в сторону шкафа, где хранился его шерстяной свитер. Когда я немного приболел, Фрэнк отдал его мне. Я достал свитер, и вдруг почувствовал жуткий холод в руках, как будто нечто подталкивало меня надеть его. Хоть эта вещь и принадлежит мне, и носил я ее дольше Фрэнка, она все равно пахнет им. Вся моя одежда теперь несла в себе запахи одеколона и шампуня Фрэнка из-за свитера. Мне стало теплее, когда я надел его, но вместе с тем же я чувствовал огромную грусть и тоску внутри себя, которая хотела пробраться наружу, но застревала где-то в горле. Четвертая кассета. Девятая запись. — Сегодня у Фрэнка день рождения. Ему будет восемнадцать. Он говорил, что хочет побывать в космосе. Когда он это сказал, я сразу понял, что буду дарить. Это огромный рисунок, постер, где-то… метр на метр. Я нарисовал ему Вселенную. Я подарю ему целую Вселенную. У меня ушло полностью четыре дня на эскиз и на работу в цвете. Я красил ее пастелью, это было похоже на пытку, синие цвета я исписал полностью. Но это того стоило: его глаза, которые всегда блестели, в тот момент засверкали ярче, будто бы он действительно находился на космическом корабле и наблюдал из огромного иллюминатора за звездами и галактиками. Мы вместе повесили постер над его кроватью и немного измазались пастелью - моя белая рубашка была местами черной и темно-синей, а потом Фрэнк испачкал меня еще больше. Я бы обиделся, будь это кто другой, но это же Фрэнк. Я подхватил его настрой и начал мстить, окрашивая его лицо, одежду в цвета моей Вселенной. Десятая. — Как это работает? Я же включил? Господи, надеюсь, я не сломаю эту штуку. Итак, я Фрэнк Айеро, и я опять дома у Джи. Сейчас он ушел в магазин, а я решил поразвлечься с магнитофоном. Несмотря на отрицательные черты характера, Джерард отличный парень! Думаю, он мне даже нравится. Во всех смыслах. Да, и в этом тоже. Я услышал, как он улыбнулся. — Скоро Рождество, я арендовал машину и свожу нас в Диснейленд! А там кое-что скажу ему в «Маленьком мире». В один день ты решишься прослушать все кассеты снова и сейчас удивляешься, смотришь на меня, а я сижу рядом и улыбаюсь, как кретин. Я тебя провел! Это невыносимо - вот так вот просто слушать беззаботный голос Фрэнка с другой стороны динамиков, общаться с ним, зная, что он сейчас лежит под землей. Я ненавидел себя за эти проклятые кассеты, ненавидел себя за то, что решился их записывать: не будь этого, Фрэнк остался бы в моей голове в виде нечетких воспоминаний и смутных образов, но сейчас я вполне реально чувствовал его присутствие где-то совсем рядом и надеялся, что он похлопает меня по спине. Но этого больше никогда не произойдет. — Фрэ-энк, я пришел! — Так, надо сделать вид, будто ничего не произошло. — Я купил традиционный холостяцкий вечерний набор. О, ты включил магнитофон? — Да, только что включил эту бандуру, перед твоим приходом. — Ну, раз уж ты включил… Сегодня… — Пятнадцатое декабря. — Сегодня пятнадцатое декабря, сегодня я купил приставку, и сегодня мы будем ностальгировать с пивом и старой-доброй Mortal Kombat. — О да, я готов! Вот как оно было. Он не сказал, откуда у него машина и есть ли права, на счет второго я не уверен и сейчас. Фрэнк гнал, как сумасшедший, сжег втрое больше бензина, чем можно было бы. У него не получилось признаться мне в «Маленьком мире», под конец оставался только «Индиана Джонс и Храм опасности», и там, на той самой высоте в двадцать метров, перед длинным и крутым спуском, напротив огромного и страшного черепа, в секунду, когда сиденье останавливается, он выкрикнул, что хочет со мной встречаться. Наверное, для Фрэнка это было страшнее, чем сам аттракцион. Пятая кассета, одиннадцатая запись. — Я отчислился, так что, придется искать работу более оплачиваемую, чем Ньюаркская вариация «подземелья». Я не расстроен, этот колледж только отнимал у меня время. И кстати, сегодня, а точнее, через час, мы едем… не знаю, куда мы едем, но Фрэнк сказал, что я буду доволен. Я не смогу взять тебя, магнитофон, прости. Удачного нам троим отдыха! Двенадцатая. — Прошло около двух недель, сегодня пятое января, мы встретили Рождество в машине, на границе между Каролиной и Вирджинией. И это было действительно офигенно! Мне нужно было где-то развеяться, и Фрэнк это устроил. И еще мы встречаемся. Когда он выкрикнул те слова на Индиане Джонсе, в следующий момент, когда вагонетка резко съехала вниз, все кричали и визжали, а я просто пялился перед собой и находился где-то в своих мыслях. Не знаю, о чем конкретно я тогда думал, но после остановки, я начал обнимать Фрэнка и повторять десятки раз, как мантру, «я согласен». Нам даже похлопали некоторые невольные свидетели этой сцены. С тех пор начались наши официальные отношения, хотя они мало отличались от прежних будней - мы все так же занимались ерундой, только теперь еще и целовались. А ночами и не только. Шестая кассета, тринадцатая запись. — Мы опять долго не включали эту штуку, да? — Кажется, с января еще. — У-у-у… Она вообще еще работает? — Вроде, она мигает. — Начинаем? — Сегодня девятое апреля, я нашел работу, и Фрэнк хочет сделать мне подарок на день рождения! Послышались шумы и звук расстегнутой молнии - он сел и открыл чехол от гитары. — Это… очень важно, поэтому внимательно слушай, ладно? — Конечно, без проблем. Фрэнк вздохнул, он очень волновался тогда, мне казалось, что его сердце вот-вот взорвется. В комнату залетела ворона, а я согнал ее, закрыл окно и сел на место. Все это была на записи. И началась его игра. Фрэнк извлекал из-под струн музыку, которая сплетала нас двоих. В моей голове творилось неописуемое - тысячи картин, тысячи воспоминаний, он собирал все самое эмоциональное, что есть в моем разуме, соединял это воедино, затем разбивал, как скульптор разбивает свое неудачное творение, и играл очередной аккорд. В это время мое сердце стонало и переставало биться, а потом так же, как и сердце Фрэнка несколько минут назад, начинало бешено вырываться из груди. Магнитофон барахлил, я слышал белые шумы, но они придавали мелодии больше интереса. В конце, будто чувствуя вину, музыка начинала успокаиваться и налаживать оба пульса - мой и его. Так могли только его пальцы, так мог только Фрэнк. Он говорил, что редко когда играл для кого-то, что я - один из немногих, но первый, кому Фрэнк сам захотел сыграть и сам придумал музыку. — Я в тебя влюблен. — А я люблю тебя. Это первый и последний раз, когда я слышал его игру, это первый и последний раз, когда он играл для меня. Это первый и последний раз, когда мы сказали друг другу о своих чувствах. Это все, что осталось от его музыки. Четырнадцатая запись. — На дворе август, и Фрэнку в голову пришла мысль переехать ко мне. Мы идем упаковывать его вещи. — Лгун! — Ладно, это я предложил ему ко мне переехать. — Как мы будем делить эту кровать? Ты один в ней еле как помещаешься. — Как японцы - на полу! — Вырубай эту штуку и пошли собирать вещи, самурай. И я опять вернулся в день, когда все произошло. Вопреки ожиданиям, мне не хотелось сейчас все рвать и метать, реветь и плакать - всем этим я занимался последний месяц, моя тоска была так сильна, что сейчас, прослушав все записи, пережив последние два года своей жизни и раз за разом возвращаясь в дни, проведенные с Фрэнком, я не мог глотать слезы и биться в истериках, как бы этого ни хотел. Так было после смерти бабушки - сейчас мы с семьей с трудом могли вспомнить цвет ее глаз, не смотря на фотографии. Я сильно тосковал по ней, но уже через несколько дней после похорон начинал забывать черты лица, и каждый раз, смотря семейный альбом и натыкаясь на фото бабушки, отмечал в ней заново каждые мелочи, которые раньше знал наизусть. Так было с Майки после смерти Одетты. Неделю он по привычке покупал кошачий корм и потом ругал себя за свою плохую память, а по ночам оставлял дверь в свою комнату приоткрытой, чтобы Одетта могла выходить и заходить обратно. Но однажды, перед завтраком, мама убрала ее миску, Майки этого не заметил. Как-то мы смотрели втроем журнал о животных, на одной странице которого была черно-белая кошка. Майки сказал, что ее цвет в точности как у Одетты. Только Одетта была полностью серой. Так же происходило со мной. Я не хотел забывать Фрэнка. Ни полностью, ни отдельную деталь, но это было неизбежно. Рано или поздно я не смогу вспомнить без фотографий и аудиозаписей что-то, что мне всегда в нем нравилось: голос, смех, улыбку, татуировки и родимые пятна, тепло его тела в самый холодный день и те редкие моменты, когда он грустил или злился, как морщился, если чай слишком горячий. Фрэнк жил одним моментом, он редко оглядывался назад и никогда не расстраивался из-за неудач. Наверное, увидев меня сейчас, он бы ругался и велел немедленно продолжать жить дальше, но уже без него. Фрэнк научил меня многому, и я должен уже использовать эти знания на практике. На полу лежала еще одна, безымянная кассета. Я написал на ней маркером число «15» и засунул в проигрыватель магнитофона. Началась запись. — Я… все еще Джерард Артур Уэй. Фрэнк умер месяц назад. Его сбила машина прямо на моих глазах, - я закрыл глаза и на мгновение перенесся на тот самый перекресток летним солнечным днем, - целый месяц я лежал овощем, не в состоянии отпустить его. Но я сделаю это. Я не стану начинать жизнь сначала - я ее продолжу. Это все часть меня, моя история. Я не должен пытаться переписать или переделать ее. Фрэнк научил меня этому… Проведаю семью… на самом деле, я ужасно скучал по брату с мамой и по ее подгоревшей курочке. Я восстановлюсь на работе или найду новую, не знаю, уволили ли меня. Может, сделаю небольшой ремонт, - я осмотрел комнату и улыбнулся, - куплю, наконец, кровать побольше. Буду продолжать вести этот аудиодневник. Да, все так и будет. Ты будешь гордиться мною, Фрэнки. Прости, если буду забывать, какая твоя любимая песня у «Iron Maiden» и какое тату находится под твоим ребром. Ты навсегда останешься парнем, которого я уважаю и люблю. Который ненавидит топленое молоко и ест арбуз с перцем. Я отпущу тебя, Фрэнки, но всегда буду помнить. Я выключил диктофон и перевернул кассету второй стороной на следующий раз, когда решусь сказать что-нибудь еще. На моих глазах появились слезы, но я вытер их рукавом теплого шерстяного свитера. Моя жизнь была разрушена, и на протяжении месяца я ходил по ее осколкам. На моих ногах огромное количество шрамов и ран, вскоре они появятся на руках, когда из тех же осколков я начну достраивать продолжение моей истории.