Infinite rains

Диме кажется, что проспал он всего минут пятнадцать, хотя вспыхнувший экран мобильного утверждал об обратном - шесть утра, он лёг в два. С трудом разлепив веки, сонно потёр глаза обратной стороной ладони, поднимаясь на локтях. Звонок в дверь - скорее длинные, настойчивые трели, эхом отражающиеся от стен прихожей и дальше. Что-то кому-то понадобилось от него в шесть часов пасмурного, промозглого, дождливого петербуржского утра. И, кажется, убраться в скором времени этот кто-то намерен не был. И пока он, выждав предварительно с минуту, нехотя шагал босыми ногами по широкому коридору, решившись открыть исключительно из безысходности, всё происходящее словно казалось смутно знакомым. Лёгкая дымка дежавю: когда замер перед дверью всего на пару секунд, когда нарочно медленно провернул все замки, когда недоверчиво опустил ручку со странным нарастающим предчувствием, а после резко распахнул… И вот то самое переломное мгновение. В этот момент истинное осознание происходящего обрушивается на него ледяным дождём, заставляя горько усмехнуться. Над собой, над всем этим, потому что до жути нелепо, до жути глупо, до жути бессмысленно и вымораживает невозможно. Ну вот же Он, здесь, так? Руку протяни, шагни навстречу. Влажные с улицы светлые пряди, налипшие на лоб, смешливые карие глаза, сумка через плечо и… улыбка. Нет. Скорее оскал. Оскал, выдающий иллюзию с головой, вводящий в полный ступор, замешательство, контузию, порождающий новую наступающую волну почти животного страха. Оскал едкий, инфернальный, злорадствующий, потому что знает, видит всё то, что он так старательно скрывает, забивая в самый дальний угол, где никто и никогда. Ты же ждёшь, Дима. Признайся, наконец, хотя бы самому себе? Вскакивает на постели. Дышит часто, спешно оглядывая комнату, прислушиваясь внимательно, постепенно успокаиваясь. Зажмуривается, нервно сжимает лицо в ладонях. Злится. Непонятно на что и за что, но злится. Бредёт в сторону кухни за внеочередным стаканом кофе, а проходя мимо парадной косится на дверь тяжёлым взглядом, точно дыру в ней прожечь хочет, добивая в себе остатки до смешного дурацких сомнений. Но дверь смиренно хранит молчание, как и в прошлый раз, как и два, три дня назад, неделю, и он одёргивает себя, тряхнув головой, окончательно прогоняя духоту наваждения. И не ясно, то ли с губ срывается вздох облегчения, то ли всё та же болезненная ухмылка. Он облокачивается о подоконник и критически оглядывает унылую туманную серость, царящую снаружи. От зрелища привычно морозит, и он сощуривается, поведя плечами, тут же случайно сталкиваясь взглядом с силуэтом собственного отражения. Вздыхает. Если честно, жалкое зрелище. То был даже не он сам, а какая-то бледная, заебавшаяся до невероятного пародия. Взгляд выцветший, потерянный, а синяки под глазами начинают отдавать синевой - всё заметнее и заметнее. Держаться только на бесконечном кофе крепче собственных нервов, заунывных аккордах оттенка светлой меланхолии и белых питерских ночах, пусть и не исключающих собой чёртовых сновидений. И Диме определённо не нравится всё, что с ним происходит. Он понятия не имеет, откуда взялось то странное тянущее чувство, совершенно неправильное, но такое волнительное, точно вымученная неволей птица, трепещущая широкими белыми крыльями где-то у задней стенки подсознания. Как раз там, где только слепая вера и забитые ошмётки тёплых чувств, где никакие суровые реалии, никакой здравый смысл значения не имеют. А если и имеют - то от того становится ещё паршивее, ещё тяжелее, что голова раскалывается, и в мыслях ненадолго повисает сплошная пелена чёрно-белого шипения, как на пустой радиоволне. Наверное, он просто заболел. К сожалению, совсем не тем октябрьским подобием простуды - когда только насморк и больное горло. Да и сейчас не осень вовсе, а третья неделя июля, пусть и точно так же обречённая на нескончаемые холодные ливни и небо, затянутое свинцовым покрывалом грязно-серых дождевых облаков. Заболел, по его личным соображениям, месяца два назад. Хотя, кажется, всё-таки гораздо раньше. Просто в тот день что-то перемкнуло - только и всего. * * * Они здороваются за руки. Вокруг слишком шумно, а народу просто чересчур, и если Ларин уже раз сто успел пообещать себе не возвращаться сюда ни под каким предлогом, то Юлика, кажется, положение дел вполне устраивало. Возможно, даже доставляло удовольствие. Взгляд карих глаз естественно измождённый, но удивительно довольный для мероприятия такого рода. Он даже не знает, выглядит ли это скорее странно, нежели забавно или наоборот. Раздача автографов в их исполнении напоминала предрешение судьбы человеческой души на небесах. Слишком уж сильно контрастировал по обыкновению в меру мрачный Ларин в своём пиджаке цвета сухого асфальта с извечно улыбчивым Юликом, в паузах полушёпотом отпускающим шутливые комментарии, так, что из любого, пожалуй, мог бы выйти неплохой скетч. А каждый раз, когда они чуть склонялись друг к другу, обговаривая новый вопрос на размышление очередному школьнику, лелеющему надежды на роспись, он чувствовал на собственных губах тёплое дыхание парня с лёгким горьковатым привкусом мятной жвачки, судорожно сжимая под столом кулаки, смахивая всё на непривычную суматоху толпы. * * * Делает глоток, морщась - напиток слегка обжигает горло. Может быть, пора перестать ругать себя и просто ждать, когда проблема исчерпает сама себя. А она исчерпает - это он знал, как, наверное, не знал никто другой. Если ему до сих пор присущи обычные человеческие рефлексы, вроде влюблённости, это не значит, что он собирается изменять своим принципам. Нельзя на протяжении долгих лет жить, следуя исключительно концепции чистой логичности и рациональности, а после вот так взять и в один день уверовать в шаблон истинной, непорочной и вечной любви. Всё когда-нибудь заканчивается, рано или поздно. И если этой вспышке, не первой и не последней, суждено прожить дольше обычного, то так тому и быть. Но конкретно сейчас ему было отвратительно. И он бы всё отдал, лишь бы прекратить возвращаться к Его образу каждую чёртову ночь, лишаясь даже нормального сна. Он согласен, только пускай та робкая призрачная тень надежды, колотящаяся где-то под рёбрами, утихает хотя бы с сомкнутыми веками. * * * Камеры в последний раз заснимают ведущего крупным планом, зал по установленному порядку расходится в аплодисментах, а на экранах "всей страны" картинку сменяет рекламная рулетка. Он едва сдерживается, чтобы с досады не вышибить проклятую дверь гримёрки пинком, выходя в узкий коридор. Хватает повернуть голову, чтобы заметить Онешко в проёме входа в зал среди прочего немногочисленного народа - с поникшими плечами, помутневшим расфокусированным взглядом и неестественно спешной ватной походкой. Ну, конечно. Такое адское месиво с совершенно нездоровой концентрацией негатива всего на пару часов уложит кого угодно. Развязано шагает навстречу с невесёлой ухмылкой, уже ожидая от бывшей всеобщей жертвы чего угодно - от отборного мата до невнятного шокированного лепета. Но Юлик обходится вообще без слов, поступая самым, по меньшей мере, странным образом. Он просто подходит и обнимает Ларина, утыкаясь носом в грудь и чуть сминая в пальцах ткань пиджака на спине, сопя по-детски. Обыденно, беззастенчиво и вообще как-то отстранённо от реальности. Того же только и хватает на то, чтобы непонятливо приобнять скетчера в ответ, даже не успев отойти от оцепенения, - подобный акт бесцеремонности изумлял даже поболее человеческого идиотизма в каких-то его проявлениях. Юлик шумно вздыхает куда-то ему в рубашку и легко, буднично, молча же огибает как ледяной водой окаченного Диму, по направлению ко всё той же гримёрке. Уже взявшись за ручку, устало проводит ладонью по щеке, запуская ту в тёмно-русые пряди, растрепав, обронив хриплое "пиздец", и только потом окончательно скрывается из виду, словно и не произошло ничего. У Ларина в мыслях бардак похуже того, что недавно творился в зале Эфира. Это что вообще было? Ещё с полминуты стоит вот так же - привалившись плечом к стене и рассеянно уставившись в пространство. Кончиками пальцев задумчиво касается зардевших скул, и, бесцветно хмыкнув чему-то своему, оборачивается, последовав в сторону тесной комнатки, выделенной под их компашку на время съёмок. Свою порцию головной боли сегодня получили все, но отчего-то Диме казалось, что ему досталось особенно. * * * Противоположности притягиваются, от ненависти до любви один шаг… пиздёж. Такой же недалёкий наивный пиздёж, выдуманный инфантильными одинокими мразями и обожествлённый в третьесортных дамских романах, как, впрочем, и сама любовь в целом. Но Юлик, чёрт, такое солнышко, а Ларину для полного счастья не хватает только чёрных перепончатых крыльев за спиной и выжженного на лбу перевёрнутого креста. Низкое небо по-прежнему роняет мелкие, колкие, обжигающие ладони осколки на потрескавшийся исхоженный питерский асфальт, превращая город в сплошную влажную массу, а Онешко по-прежнему омерзительно далеко - в границах жаркого лета, тихих безлюдных парковых дорожек и редких тёплых дождей. Но пусть всё остаётся так, как есть. Он всё равно, в любом случае будет ждать в тайне даже от самого себя. Прятать осознание, как скелетов в шкафу, и снова возвращаться к нему же с наступлением темноты. Топить глупые мечты и надежды в любимой работе и ощущении перманентной ненависти, которое, почему-то, в сторону Юлика развить не получалось никак. Периодически задыхаться в тоске и продолжать любоваться своим единственным лучиком света среди нещадной плотной стены бесконечных дождей исключительно издалека. Чтобы тот не узнал. Ни за что и никогда. Потому что чудес не бывает. Только не в этой реальности.