пепел

Ему невозможно дать имя. Милый, любимый, крошка, кот, котенок, зайка, солнце, лучик, малыш, волчонок, родной. Невозможно. Это просто он. Он и его «слишком» всё: слишком растапливающая душу на атомы нежная улыбка, слишком губительные морщинки около улыбающихся глаз, слишком откровенный голос, и, наверняка, слишком сильно ласковые и тёплые тонкие пальцы рук со сбитыми костяшками. И чувствуешь разрывающую душу тихую благодарность Богу и компании за его жизнь. Это ведь счастье? Осознавать, что он дышит этим же воздухом, щурится на это же солнце. Господи, да просто представлять его лицо, когда он стоит на закате с прикрытыми глазами и медленно дышит полуоткрытым ртом прохладным воздухом. А в ушах лишь тихонько шуршит листва. Закрывает глаза и чувствует. Всё и ничего. Разноцветную темноту перед глазами. И хочется кончиками пальцев где-то на грани чувств провести по колючей скуле, щеке, челюсти, коснуться переносицы и кончика носа, медленно и легко погладить волосы. Но память с язвительным и испытующим видом подбрасывает ту самую, насквозь пропитанную твоими слезами картинку. Дети. Его дети. Нет. Это горечь. Глухая горечь, но без даже приближённой тени ненависти. Потому что ты не можешь ненавидеть его детей. Они просто есть, а ты оберегаешь их каждый день. Хотя бы мысленно. И нету того обычного в таких ситуациях «Господи, как же вы чертовски мне отвратительны» оскала. Это его дети. Но есть что-то другое. Словно куда-то глубоко в трахею затолкали огромный кусок прессованной гари, в глаза щедро всыпали безнадёжность, а в лёгкие закачали бессовестно много этого чувства. Чувства грани. Словно постоянно теряешь что-то невероятно важное. Словно в том сне, когда вечность падаешь и не можешь упасть. Словно тихо уезжаешь от самого до слёз любимого человека и знаешь, что не вернёшься. Боль от сдерживаемых слёз. Осознание, что вашей семье не прописано быть. И крик, что всё можно изменить. Но нет. Попросту нечего изменять. Вас не было. И не будет. И нету права называть его своим. Хоть он давным-давно внутри. Не в сердце, нет. Скорее, он — арматура с ржавой резьбой, которой пронзили виски и вкручивают. С педантичной медлительностью вкручивают. Каждый. Божий. День. И тягучая боль гудит в голове. Он словно тот самый человек, который приходит разрушить и создать наново твой мир. Да. Он разрушил. Напрочь разрушил, молодец. Дальше-то что? А дальше он отправляется к жене и детям. К жене и детям, от которых и не уходил. Нету права называть его своим. Волноваться за него. Переставать дышать за него. Потому что он, вопреки всему,— чужой. Совершенно чужой человек, он чёрт знает насколько далеко. И нету права ломать ему жизнь. Отпустить? А как же огонь на все времена? Но он не твой огонь. Тебе он оставляет только пепел.