Изъян

Однажды он согласился на странный и довольно рисковый эксперимент. Он был одним из первых подопытных, став в результате эксперимента арранкаром. Тогда он не жалел ни о чём, и даже не думал, что в миг рождения сломался в первый раз. Во второй раз он был сломлен, когда потерял почти всю свою силу, а заодно с ней руку и верных товарищей. Да, слабаки, но всё равно товарищи, а не подчинённые и не свита, впрочем, едва ли они сами были против служить ему и называть своим королём. Король и его верные подданные. В тот миг, когда он был сломлен третий раз в битве с Куросаки Ичиго в пустыне Уэко Мундо, он вспоминал именно эти слова Ичимару Гина. Именно его улыбку, его ехидный певучий голос, его тонкие невесомые прикосновения пальцев к шее... - Когда-нибдудь, Гриммджо, ты поймёшь одну простую вещь. Скорее всего, уже будет поздно, но ты поймёшь, где запрятан в тебе этот изъян. - Рука Гина скользнула по напрягшейся от таких слов скуле Гриммджо. Его лицо в тот миг было привычно хмурым, но Гина это не смущало и не особо волновало. Это вечное выражение на лице шестого только придавало ему своеобразного, но всё-таки шарма. - Боже, ты так красив, я бы расстроился, если бы мне вдруг довелось наблюдать, как ты умираешь. - Умираю? - Гриммджо только и смог, что фыркнуть, - не дождёшься, засранец ты мелкий. Я не умру, пока не прикончу Куросаки. - Засранец мелкий? Это он тоже запомнил. И едва заметное, но такое хлёсткое, возмущение в интонации, и волну рейацу, мягко нахлынувшую, заставившую возбудиться и разозлиться одновременно. И как ни крути, Гин был сильнее Гриммджо, но ни разу до этого дня не пытался показать настолько очевидную разницу в их силе. - Ты мой. Только мой. Запомни, заруби на носу, вырежи на коже. Или, хочешь, я этим займусь? Остриё невесть откуда взявшегося клинка прикоснулось к щеке арранкара. Пока он, пыхтя и скрипя зубами, пытался избавиться от давления рейацу, Гин только улыбался, медленно скользя взглядом по крепкому обнажённому телу. - Нет, не хочу такую красоту портить, - вздохнул Гин, спрятав меч, но предусмотрительно не убирая рейацу. - В конце концов, мне ещё до начала войны с тобой трахаться. Он говорил всё это таким будничным тоном, что Гриммджо явственно ощущал, как с каждым словом звереет, становится всё злее и злее. И ему всегда казалось, что Гин это специально делает, ведь ни одна ночь, проведённая вместе, не была спокойной, без крови, разборок, искусанных губ, царапин на спине... И расставались они всегда одинаково - Гриммджо просто злился на себя за то, что снова позволил себе слабость - переспать с Ичимару, наслаждаться им, забывать обо всём и забываться, когда он вбивался в тело любовника, - и потому после просто молча одевался и уходил, оставляя за собой шлейф злой, тяжёлой рейацу. - Твои речи сегодня бредовее обычного, - заметил Гриммджо, чувствуя, как ослабело влияние чужой рейацу. Не стыдясь воспользоваться этим, он с рыком бросился на Гина, уже не в силах сдерживать порыв, игнорируя его, как обычно язвительное в ответ, - это потому, что ты мне так дорог. В ту ночь Гриммджо был особенно жесток и ушёл под утро, как обычно злой, хоть и удовлетворённый по самые уши. Он не помнил, как и когда это началось. Знал только, что инициатива целиком и полностью исходила от этого улыбчивого ублюдка. Да, но почему-то Гриммджо ещё самому приходилось добиваться внимания Гина, приходилось даже бегать за ним, правда, не очень долго, да и сам Гин был не прочь лишний раз зажать арранкара в углу, мягко намекая тем самым на своё превосходство. Гриммджо ужасно бесило это, когда кто-то открыто и нахально заявлял о своей силе, его превосходящей. Так что неудивительно, он принял вызов Ичимару и после очередного собрания Эспады по поводу предстоящей битвы, где Гин то и дело бросал ему недвусмысленные улыбки и взгляды, Гриммджо просто за шкирку затащил его к себе в спальню и жёстко поимел. Наивно он тогда полагал, что Ичимару от него отвяжется. С того самого дня шуточки Гина стали более острыми и били точно по больным точкам арранкара, а его приставания стали выходить за рамки обычного, даже остальные обитатели Лас Ночес это заметили. Шуточкой ли было схватить его за яйца посреди коридора, посреди разговора с пятым? А Нойтора потом ржал, как конь, невольно смущая Гриммджо и в то же время вызывая своим смехом жуткую злость. Терпеть всё это было невыносимо, так что вскоре к сексу прибавились ещё и регулярные выяснения отношений. Гин только довольно улыбался. Гриммджо же ходил потрёпанный, в засосах и злой. Гин всего лишь игрался. Гриммджо же покорно и безропотно принимал его правила игры: и когда бесился в ответ на невинные шутки, и когда сжимал его в объятиях до хруста костей, и когда давил в драке своей рейацу. Да, драться этим двоим было бессмысленно, зато сколько эмоций! Гин... Гин как-то незаметно и быстро стал занимать слишком много его личного пространства. Гин заполнил собой всю пустоту, какая только оставалась. И иногда это немного тревожило, но не более того. Однажды, остановившись перед каким-то очередным зеркалом в коридоре, он замер и долго смотрел на своё отражение в нём. Ничего выдающегося, нового, необычного. Но он смотрел и мысль свербила в голове не переставая, доводя до исступления. Изъян. Что за чёртов изъян? О чём речь? Он намекает, что я не смогу побить какого-то мелкого сопливого шинигами? Обрубок руки, скрытый под рукавом, как-то даже слегка заныл, напоминая о том, что сейчас Гриммджо действительно не в лучшей форме. Но это же не навсегда? С тобой, Ичимару, мы тоже вместе не навсегда, - подумалось тогда Гриммджо, впрочем, в полной мере ощутить на себе эту мысль он смог только много времени спустя, когда отлёживался в пещере после битвы с Куросаки в пустыне Уэко Мундо. Кровь. Ему снилось много крови и чей-то знакомый, но очень грустный голос. Голос непривычно дрожал и в кои-то веки не таил в себе и тени былого ехидства. И говорил что-то неразборчивое, странное. Даже сквозь сон Гриммджо почувствовал - что-то не так. А Гина больше не было. Гриммджо валялся в этой пещере в полном неведении о том, что происходит даже в пределах пустыни Уэко Мундо, но он откуда-то знал, отчётливо чувствовал, что Гина больше нет. В памяти всплыли позабытые было слова об изъяне. И вместе с ними подслушанный когда-то случайный диалог. Говорили Айзен и Гин. В том помещении был ещё кто-то третий, не исключено, что это был Заэль, потому как только с ним могли обсуждаться какие-либо нюансы природы арранкар. В конце концов, он учёный, и на его плечах лежали все эти многочисленные эксперименты и проверки. Тьфу. Гриммджо даже думать ни о чём таком не мог. Он просто слушал, сам не понимая, зачем вообще остановился перед этой дверью. Зачем бы вообще какой-то серьёзный разговор было вести с открытой дверью? Быть может, поэтому он и не придал тем словам особого значения. - Всё зависит от ступени. Так вот, чем выше находится арранкар в цепочке развития, чем более он "очеловечен", как ни странно, тем больше в нём человеческих качеств. Обратите внимание на терсеру. - Нелл? И что же с ней не так? - Её фракция - её друзья. Или даже больше, по-моему она считает их своей семьёй. - Это не хорошо и не плохо, пока она отдаёт отчёт своим действиям. Пока она верна мне и не ослушалась ни разу. И едва ли перед ней станет выбор между мной и её фракцией. Это просто невозможно. И более того, абсурдно. - Простите, что пребиваю, Айзен-сама, но это только пока. - Эспада - моя армия. И война не за горами. У них не будет возможности привязаться друг к другу настолько, чтоб пойти против меня. Это просто смешно. Занимайтесь своими разработками, и не отвлекайте меня от важных дел. Это просто смешно. Ну не смешно ли, что Гриммджо чувствует острую нехватку чего-то? Быть может, потому, что они с Гином слишком много трахались? Какая ирония. А я бы с ним ещё разок перед смертью непременно, - подумал Гриммджо, закусывая губу. - Да чёрт бы тебя побрал. Все эти никчёмные воспоминания, разом захлестнувшие. Все поцелуи и прикосновения, и сотни язвительных слов и усмешек, и следов, оставленных на телах друг друга. Они словно метки, знаешь, иногда мне казалось, что свежие шрамы от твоих ногтей даже светятся в темноте. Как тяжело дышать. А думать ещё сложнее. Бред. Бред. Я забуду тебя, как только отосплюсь и вспомню о голоде. Я забуду и эту мысль, которая сейчас крутится в голове... Неужели он сломался, когда принял вызов, принял чужие правила игры, незаметно втягиваясь в новый мир эмоций и чувств? Да нет же! Он никогда не любил и не привязывался, привык к пустоте настолько, что мысль об измене ей с Гином казалась бредом. Никому он не изменял. Он был таким изначально, - с изъяном. Очеловеченный пустой. Даже звучит абсурдно. За годы скитаний по пустыне он привык к пустоте. Пустота - часть его натуры. И потому он уверен, что забудет обо всём, как только отоспится и вспомнит о голоде. Потому что инстинкты в конечном счёте заслоняют собой всё. Пустой ты или арранкар - не суть разница. Ты уже не человек. Но как себя не убеждай, на один вопрос ответа не найти... Отчего же так щемит в груди, - что это?