***
Тим обводит пальцами синяки на шее; они, будто пульсируют, отогревают. Тим шатается, стараясь держать равновесие, чтобы не упасть в ближайший овраг. Ему натурально хочется блевать. Он снова смеётся. Водка с апельсиновым соком передают привет. В воздухе пахнет дождём и почему-то лимонами. Тим не любит лимоны, он сворачивает. Переулок полон замаранных стен и подозрительных личностей. Тиму на восемьдесят процентов насрать. И лишь на двадцать это специально. Давайте, добейте, затопчите, чтобы уж точно — ещё хуже бывает. Чтобы прекратить касаться её засосов на своей шее и отвлечься на возможные переломы. Но Тиму не везёт на желания. Он отделывается тяжёлым похмельем, лёгким сотрясением и пустыми карманами. Из ценного в кошельке были засушенный цветок медуницы — талисман от племянницы, — студенческий и обрезанное фото. Фото, на котором Вероника целует его в щёку, а он смешно жмурится. Ему никак не удавалось выкинуть. Хотя по талисману, не приносящему удачи, он будет скучать. По крайне мере, было на кого свалить дерьмо. И это всё до боли напоминает кретинские оправдания не пойми перед кем. Тима тошнит весь день. Синяки заживают.***
Город веет осенью с примесью зимней горечи, которая оседает где-то в горле, скручивается цепью. Очередной. Тим гремит ими, цепями, по улицам. Ему кажется, что Вероника навешала их, чтобы своей тяжестью они давили книзу, ведь так легче падать перед ней. И Тим уже разбил свои колени до мяса. Он плутает, слоняется как неприкаянный. Хотя здесь без ‘как’. Тим не может найти себе места, Тим не может найти себе дом. Там, где он живёт, блуждают призраки, оседают на мебели запахом её шампуня и арбузной зубной пасты. Они не обещали быть друзьями. Они обещали быть. Опять паб, в котором бармен встречает его, словно старого друга, опять в хлам. В конечном итоге Тим оказывается у по-воробьино сбитой Энн. Она влюблена в него с первого курса. Энн промывает рассечённую в драке не-помню-с-кем-и-когда-именно бровь, укладывает в кровать и гладит по голове. Тим чувствует себя последней скотиной. Потому что Энн домашняя и негромкая, потому что Энн ничего взамен не просит. Потому что Энн обещает быть другом. И её бы обнять, птичью, зарыться носом в волосы, отыскаться в большом мире. Но у Энн Тим, а у Тима Вероника. И они все дружно друг друга травят.***
Вероника сталкивается с ним в среду. Круглосуточный магазин, отдел с морепродуктами. Тиму в затылок вколачиваются гвозди. На ней кроваво-красное пальто идеально по фигуре, на ногтях свежий маникюр, на голове завитые кудри. Она берёт пачку креветок и не смотрит ему в глаза. Откашливается, здоровается сухо. У Тима сердце останавливается на пару секунд, он готов поклясться. Он совершенно не помнит, какого чёрта забыл у морепродуктов, ведь у него аллергия. — Как ты? Я без тебя подыхаю. — А ты? У Вероники в тележке вино полусладкое и свечи. Будет ужин. Тим прекрасно понимает с кем. — Нормально, — она говорит. — Ты знаешь, просто отлично. Слова-иглы. В грудину. Она умеет владеть Вуду? Тим проебался. Вот прямо сейчас. От него ничего не осталось. Одни ошмётки да цепи. (если бы)***
Тима исключают за пропуски, и мама долго ругается в трубку. Мама не знает, что с ним делать. Проблема в том, что Тим сам не знает. Он её успокаивает бодрым голосом, несломленным, пытаясь оторвать нитку с края футболки, нестиранной. — Прости. Я в порядке. Всё в порядке. Что-нибудь придумаем. Слышишь? Он хочет, как в детстве, чтобы мама рядом — и можно не бояться, она всё решит, мама — супергерой-спаситель; чтобы прижаться к её коленкам и проскулить какой-нибудь дурацкий вопрос, на который у неё обязательно есть ответ. Например: ‘Ма, что мне делать с моей жизнью? Я кончился. Совсем, кажется’ Тим повторяет — всё в порядке.***
Энн приходит без предупреждения. Приносит целый пакет фруктов, в том числе мандарины. И Тим без понятия, где она откопала мандарины в ноябре месяце. Энн говорит: — Тебе нужны витамины. Зелёный весь. Она знает, что его выгнали. Но его болезнь в другом. Тим думает, что кто-то должен поставить ему плюс один к карме за то, что он её до сих пор не трахнул. Правда, его карме уже не поможешь. Баланс давно ушёл в минус. Ему перед ней стыдно до смерти. Энн собирает в чёрный пакет пустые бутылки, моет посуду, готовит суп. Улыбается, её светло-карее каре больше походит на пух. — Ань, оно того не стоит. Перевод: я того не стою. Лети, птичка, чёрт тебя подери. Не трать перья на убитых животных. Энн отмахивается и ставит перед ним пепельницу. — Ничего. Мы же друзья. Внутри воют волки (у обоих).***
В четыре утра промозгло больно. Тим приходит сюда, на крышу, на их крышу, третий день подряд и курит безостановочно. Сквозь дым он слышит запах её парфюма и отчего-то не удивляется. Вероника, укутанная в лёгкую бежевую куртку, садится рядом. И молчит. Их голоса сорвало ещё в прошлом декабре от скандалов. На горизонте собираются облака в кучу, розовые, нежные, уродливые. Вероника тихо, но чётко: — Я тебя не люблю, понимаешь? — отрепетировано каждое слово, высечено на его позвоночнике. Тим чувствует опустошение, тянет истерить. — А его? Вероника вытаскивает из его кармана пачку, достаёт сигарету и закуривает. — И его тоже, — честничает она, морщась с непривычки. Вероника курит тонкие. — Но дело не в этом. С ним мне хорошо. А… со мной? — … с тобой я не могу. Не могу, Тим. — В её глазах стынут слёзы, такие, что камнями в горле. Если сейчас лизнуть её кожу, то по вкусу она будет горькой до скул сведённых и продымлённой хуже Тима. В её глазах бегущей строкой: Ты меня душишь. Тим не понимает.