Я тебя недолюбил

      Я смотрел в окно и подмечал про себя бессмертное количество фонарей, горящих в пустоту своим бледноватым холодным светом, как губы мертвеца. Эти огни пожирали грязное небо, выпачканное ночными всполохами этого мира. На этой улице вечно сверкали перебегами-перелетами от старости лампочек верхушки десяти одинаковых столбов.       Наконец я докурил сигарету из дрябленькой пачки, на которой были несколько капель тинта и вмятины от больших и указательных пальцев по бокам. По старой привычке я доставал из новой упаковки сигареты и вкладывал их в ту самую, ладонью забивая вовнутрь белые цилиндры. Ты бы мог посмеяться, если бы узнал, что я до сих пор храню твою упаковку с нашей первой встречи, которую забудешь при уплывающем мире от закатывающихся глаз.       Бычок улетел в окно, но не коснулся холода рядом стоящего фонаря. Горячая сигарета после шероховатых губ соприкоснулась с травой и остывала так же, как и твои чувства ко мне. Здесь нет двух огней: либо красивый пожар, разжигающийся от всей моей любви к тебе, либо уродливая стужа, пробуждающая меня ненавидеть тебя еще больше. Я ненавижу любя и люблю ненавидя.       Я вернулся к давно ждущему чемодану и выбросил туда некоторые вещи; столько времени заняло мое намеренное впадение в ненужную лиричность. Пару комплектов нижнего белья, футболки, майки, брюки — все то необходимое, позволяющее чувствовать себя человечнее. Оставлю ненужное барахло здесь — решай с ним сам, как поступить и куда деть, мне будут абсолютно не важны твои действия. Черт, я в своей голове видел картину, как ты сгребаешь все мое шмотье и несешь на задний двор к горящей урне, причмокивая с сигаретой в уголке потрескавшейся губы. Ничего, увлажнишь своим бальзамом, который ты так до чертиков обожаешь и так часто теряешь в своей бездонной косметичке. Помнишь же тогда, когда твоя мама подумала, что ты сраный педик, раз вдруг красишься и стрекочешь о своей невинной мордашке, матированной BB-кремом? Как видишь, ее тайный love hate к фантазии о ее сыне и о мальчике с полиэтиленовой кожей, шуршащей при каждом твоем прикосновении по ночам, и с губами, обрисованными веткой тугого лука, теперь ублажает ее.       Я закинул все самые ненужные вещи в своей жизни и со стоическим спокойствием и бесшумно прихлопнул крышку чемодана.       В итоге все забыл, ничего не взял.       Этим всем был ты, сопящий в соседней комнате и дрыгающийся от кошмаров. Ты так давно не пил свои транквилизаторы, ставшие тебе другой вселенной вместо европейских долин кукол.       Глупый и безрассудный. Порой бездушный и отдаленный, хоть и приторно обожал ластиться на моих руках и заигрывать с моим подбородком. Я тебя разбаловал своей заботой и был чем-то похожим на отца — эта родительская модель была во мне заложена по природе, пусть даже я и не помнил, как вел мой папа со мной.       И, кажется, тебя недолюбил.       Скоро здесь будут бушевать нешуточные страсти, и мы не сможем им помочь. Мы потеряли контроль над контролем в этих отношениях, потому что ты променял взаимное доверие на однобокое, в котором заранее предопределенный участник остался совершенно один. Я сам виноват в сложившихся обстоятельствах. Только лишь я вынудил тебя сделать это.       Шучу, их не будет. Ты забудешь обо мне вместе с потухающим огнем, съевшим мои оставшиеся вещи.       Тебя не доглядел, не увидел твои желания и нужды. Не смог разглядеть в этой липкой сладости твое чахлое волнение за себя. Ты ненавидел меня за то, что не я не сумел правильно подойти к твоей душе, которой вот-вот будет песенка спета. Теперь я ненавидел тебя за то, что ты об этом молчал и метался в сомнениях, не прося помощи. Конечно, любовь окрыляет, но не дарует способность прочувствовать что-то закопанное внутри эмоциональной бездны. Ты вызывал лишь только отвращение.       Но разве тебя можно ненавидеть, Минхёк?       Ты кричал, но был нем. Я не слышал, хоть и был вовсе не глух. Ты чах в цветущем саду, облагораживаемом только мною, и ушел в путь на поиски другого рая, где ты сам с радостью помог ему цвести. Что же, теперь люби другого садовода.       Сначала было очень несладко. Труднее, чем я мог признать вслух, что я, собственно, никогда не сделаю. Ты бы скривил губы в недовольстве, если бы услышал мои мысли: мол, кончай этот цирк, Юквон. Мои мысли… Знаешь, это было так утомляюще, но после принятия этого мне стало слишком печально. Честно говоря, вот она — суровая правда, которой кончается наша история. Нет нужды в попытках соединения осколков, ведь это лишь принесет новую боль, ударяющую с силой летящего мяча в замученную от громких наушников голову.       Сначала я обижался и плакал, много плакал, но после этого я искренне удивлялся: «Что же я творю?» — и брал себя в руки. Иногда я вспоминал тебя, даже если ты лежал со мной в одной постели, и время останавливалось для меня. Останавливался весь мир. Останавливалось мое и так неровное дыхание. Мое сердце замирало с каждой минутой. Я не понимал, как я мог жить с застывшим в груди сердцем. Может, я и правда был бессердечным.       Почему мы разделились на эти сиротливые осколки, разнесшиеся ветром по мокрой земле, на которую падали слезы неба? Как много ты перенес, когда стал готов для этого? Облегчило ли это твою нечеловеческую боль? А что насчет нашей догорающей любви? Стоило ли вновь пытаться и удерживать тебя, такого уходящего и грустного, за талию? И не будет стоить. Я схвачу тебя, а тебя нет. Вообще нет. И никогда будто не было. Словно бы я жил с призраком, гулял с призраком, целовал призрака, спал с призраком, гладил по спине призрака, вытирал слезы призрака. Ты существуешь, дышишь, чувствуешь, а тебя нет здесь, тебя нет со мной.       Честно говоря, вся моя правда заключалась в элементарном страхе за тебя. Я так жутко боялся, что ты сможешь сломаться под напором чьей-то обиды, а я не смогу тебя защитить, потому что ты сам отказался от моего нежного протектората.       Это все, что я позволяю сказать самому себе. Я все еще беспрестанно повторял те слова внутри себя, что отпустят тебя. Но они никогда не достигнут тебя, эти слова, потому что ты ушел от меня, а не я.       Скажи, почему я тебя настолько игнорировал, что сейчас даже в голове я не мог повторить твое имя целиком, одним разом, а невольно разбиваю его на части, небрежно запинаясь, будто спотыкаюсь после каждого слога?       Мин-хёк.       Скажи, почему я тебя недолюбил?       Я взялся за ручку чемодана и потянул за собой. Колесики скрипели по пути из комнаты в коридор. Вот закрыл за собой дверь, ведущую в комнату, в которую я больше никогда не зайду. Я замуровал в ней последнее воспоминание о моих прощальных сборах. Там же будет жить вся наша совместная жизнь, пролетевшая за один миг. Так странно.       В коридоре было так пусто, так темно, так скользко-безобразно. Сердце наконец-таки забилось от сумасшествия. Вот-вот, и я не выдержу сердобольного угнетения этого дома, не смогу противостоять и останусь здесь. Он держал меня за руки и ноги и призывал прийти к тебе. Надеялся, в последний раз.       Я оставил чемодан возле входа в твою комнату, где ты спокойно себе спал. Знал бы ты, что сейчас происходило. Знал бы ты, что тогда я не шутил. Знал бы ты, как моя душа обрывалась с каждым моим действием. Знал бы ты, как я жалел, что тебя так недолюбил. Но ты никогда не узнаешь.       Подошел к кровати. Теперь она по праву считалась твоей. Что-то внутри меня екнуло, а потом оборвалось в бездонную пропасть и разорвалось от падения, разбрызгав кровью все вокруг. Моей глубокой ране даже не осталось времени затянуться, потому что только при виде тебя она больно раскрылась, как глаз во время прозрения. Раны, которые мы наносим, иногда неизлечимы.       — Ну вот и все, — прошептал я, утопив руку в собравшемся одеяле. — Будь счастлив.       Ли Минхёк пока что спал. Он проснется, ощутит заметное облегчение, даже не подозревая, что произошло за прошлую ночь, вдохнет новый запах только-только начавшейся жизни и, наконец-то, станет самым счастливым человеком на свете. Сначала обыщет весь дом и будет срывать мобильный телефон звонками, но услышит его в запертой комнате, где я только что недавно был. Обзвонит всех друзей и мою работу, постарается узнать, куда я ушел, ведь это так неправильно — уходить без предупреждения. Только сквозь время и — после нескольких и по привычке скрытных свиданий — он поймет, что Ли Минхёку досталось самое что ни на есть истинное счастье быть свободным от оков сердца. Он также поймет, что Ким Юквон, палач его жизни, исчез бесследно. Он улыбнется сквозь слезы и получит поцелуй не от моих губ — лишь от этого факта ему можно будет сойти с ума. Слышишь, я даже думаю о тебе в третьем лице.       — Люблю тебя. — Я прилег на бок и чуть-чуть двинулся к нему, чтобы в последний раз поцеловать его. Едва коснулся губами до его лба, стараясь не разбудить. Тот вкусный запах его духов будет витать вокруг меня до скончания веков.       Ты сам по себе вкусный, мой сладкий.       Он самый вкусный на свете.       Переслащенные фантазии в худеньком тельце, вгоняющие тебя в беспробудный сон, усыпили тебя нарочно. Ты снова принимал эти таблетки.       Прошу тебя, не спи. Умоляю, заглуши свою сонливость и возьми меня за руку в последний раз. Постоим спокойно в углу и скажем друг другу тихое прощай. Только не переигрывай, не криви губы в недовольстве, не делай такое безучастное лицо. Когда ты так себя ведешь, мне кажется, что я схожу с ума. Мне кажется, что я в тебя влюбляюсь каждый раз, как в первый.       Нет, все же спи. Если ты не дай бог проснешься, я снова останусь здесь. Даже если я бы очень хотел, ты же знал бы, я не мог бы ничего сделать. Все, что осталось у меня, — наверное, просто тягучее уныние.       Я размазал слезу по всей щеке. Воздух неприятно охлаждал кожу, вызывая еще большие слезы. Я так больше не мог терпеть.       Ты сжимал подушку, притягивая ее к себе. Никогда не спал по ночам без нее или без меня, потому что поневоле возникало желание обниматься — настолько тебя это успокаивало. Интересно, что тебе снится? Кто к тебе приходит в твои сказки? Кого ты представляешь на месте этой подушки? Конечно же другого, имя которого я ни за что не узнаю.       Я с кряхтением встал с кровати и направился к висящей доске, на которой висела бесконечная череда совместных фотографий. Полароидные карточки с моря, в кафе, на вечеринке, на корпоративе в офисе. Провел пальцем по матовой поверхности нашей совместной фотографии. Запечатлен момент нашей первой встречи. Твоя одолженная мне пачка сигарет, испачканный в грязи скейт, съехавшая на глаза кепка, жухлая осенняя листва.       Взял со столика ручку и подписал на фото «Счастье» и потом зачеркнул надпись, блестящую свежими чернилами. В горле встал колючий ком, который проглотить никак не выходило.       А не перечеркивал ли все я? Тебя невозможно вычеркнуть просто так, Минхёк.       Я взглянул на кровать и сразу отвел взгляд, уносясь прочь из комнаты. На ходу прихватил чемодан и быстрым шагом дошел до выхода из квартиры. Сердце выпрыгивало из горла, гоняя кровь ко рту, — с секунды на секунду скоро выльется красной рекой. Вот и все.       Пальцы потянулись к ручке. Не возникало того трепещущего чувства неопределенности, запутанности. Что там дальше — кто знает, уж как судьба меня понесет. Мне было так страшно за тебя, за твое будущее. Но я знал одно — ты будешь счастлив окончательно и бесповоротно. Пусть даже жизнь будет шутить и подкладывать под ноги расковырянные булыжники. А ты сильнее, а ты лучше, а ты самый-самый.       Я открыл себе путь в неизвестность и вышел на улицу. Дверь захлопнулась мерзким сквозняком, будто выпроваживая меня отсюда как можно дальше от этих проклятых стен. Проклятыми они лишь были только исключительно из-за меня.       Обернулся проводить дом взглядом, когда вышел за калитку. Я был спокоен как никогда. Сердцебиение вновь вернулось в прежнее состояние спокойствия и умиротворения.       Сигаретная упаковка прыгнула в урну.