Может быть в другой жизни?

      — Только без глупостей, ладно?       — Нет. Только в крайнем случае. Абсолютно.       Чувствую, как Китнисс обвивает мою шею своими руками. Этот жест становится для меня полной неожиданностью, но после секундного колебания обнимаю её в ответ.       Пытаюсь отыскать в памяти хотя бы одно воспоминание об этих тёплых руках, почувствовать что-то. Нечто тёплое и успокаивающее касается моего сознания, но прежде чем я успеваю найти причину, Китнисс отпускает меня.       Застегивает красный плащ с капюшоном, натягивает на лицо шарф и выходит вслед за Гейлом.       Мы с Тигрисс остались одни.       — Спасибо Вам за всё, — говорю я и сжимаю её руку.       В ответ на лице женщины появляется что-то очень похожее на улыбку. Она надевает мне на голову капюшон и поправляет шарф. Со стороны это может показаться, словно я её сын, которого она провожает на прогулку.       Моя мама так никогда не делала. А может, я просто этого не помню.       Выжидаю ещё пару минут, и выхожу на мороз. Оглядываюсь на магазин Тигрисс. Я обещал, что если утрачу контроль над собой вернуть обратно, но что-то мне подсказывает, что я вижу это здание в последний раз.       На улице мрак. С неба падает снег. В темноте почти невозможно ничего рассмотреть. Мне это на руку, но я готов раскрыть себя в любой момент, если понадобиться. Отвлечь внимание на себя — единственное, чем я могу быть полезен.       На большее я не способен. Наверное.       Пытаюсь смешаться с толпой беженцев. Плачь, стоны, выстрелы, откуда-то издалека — всё это сливается в ужасный хор, от которого хочется закрыть уши, а ещё лучше — сбежать куда подальше. Но я заставляю себя не спеша брести вперёд. И очень скоро мы выходим на одну из главных улиц.       Снегопад усиливается, но солнце светит достаточно ярко, что бы можно было что-либо разглядеть дальше вытянутой руки. И я невольно обращаю внимание на беженцев, что окружают меня.       Люди, которые привыкли жить в роскоши, и ни в чём себе не отказывать, никогда не знали, что такое голод и нищета — сейчас выглядели сонными, растерянными и до жути напуганными. Они больше похожи на маленьких детей, которые впервые увидели мир. Жестокий и беспощадный мир.       Где-то совсем рядом раздается детский всхлип. Всего в паре шагов от меня, крепко вцепившись в руку матери, топает маленький мальчик.       — Мама, а куда мы идём?       — В президентский дворец. Там нам помогут, дадут новое жилье.       Ага. Обязательно помогут. Ведь господин Сноу сама доброта. Подумаешь, отдал приказ парочке громил, что бы они до полусмерти избивали невинных людей. Это было всего-то раз или два. Или десятки раз. Изо дня в день. Бесконечно. Мучительно. Больно.       В голову лезут непрошеные воспоминания, о том, какими же изобретательными бывают подчинённые Сноу. Пол, залитый кровью. Оглушающие крики из соседних камер. Разряды тока, пронзающие каждую клеточку тела.       Чувствую, как во мне начинает закипать гнев. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Хочется вцепиться в глотку Сноу и не отпускать до тех пор, пока свет не померкнет в его глазах.       Мысль кажется мне настолько привлекательной, что я не могу понять: я сам этого хочу или во мне сейчас говорит переродок?       Тут же одёргиваю себя. Нельзя! Нельзя допустить, что бы монстр, живущий во мне, выбрался наружу. Я не имею права терять над собой контроль сейчас. Я должен в случаи чего, прикрыть спины других членов отряда. Если уж и умереть, так хоть не зря.       Внезапно понимаю, что члены отряда — это не только Гейл, Крессида и Поллукс, но ещё и она. Китнисс.       Я и сам до конца не понимаю, почему до сих пор не убил её. Ведь именно за этим Койн прислала меня сюда. Прямо она этого, конечно же, не говорила, но это очевидно. Госпожа президент надеялась, что я слечу, в конце концов, с катушек и прикончу символ восстания.       Победители изначально были проблемой. Она боялась нас. Боялась того на что мы способны и всегда мечтала убить нас всех при первой же возможности. Единственное, что ей мешало — Китнисс. Но теперь, когда народ восстал, Сойка ей больше не нужна. И направляя меня сюда, Койн надеялась, что я окажу ей услугу и проблема решиться сама собой.       Но я этого не сделал. Сойка всё ещё жива и по-прежнему рвётся в бой.       Мой рассудок до сих пор затуманен ядом, и мысль об убийстве Китнисс Эвердин не покидает меня ни на минуту. Но мне удаётся задвинуть это намерение настолько далеко в своём сознании, насколько это вообще возможно.       Она ведёт себя совсем не так, как в моих блестящих воспоминаниях. Порой бывает резка и вспыльчива, но вовсе не агрессивна. И уж точно не похожа на кровожадного убийцу. Напротив, когда умирали члены отряда, на её лице отражались боль и вина, словно это она сама воткнула им нож в спину. У неё было безмерное количество возможностей меня прикончить, но она этого не сделала, хотя я сам об этом неоднократно просил. Ведь от меня одни только проблемы. Так почему же она не запустила мне стрелу в сердце? Неужели из жалости? Неужели кому-то вообще есть до меня дело?       Тогда в тоннелях, она сказала, что всё ещё пытается защитить меня. Что мы вечно защищаем друг друга. В её устах это прозвучало так правильно, что не поверить ей было просто невозможно. Сам того не замечая я стал стараться быть ближе к ней в моменты, когда нам грозит опасность: чтобы привести в чувство и заставить двигаться дальше, когда она сама, похоже, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями; чтобы защитить.       Это желание появилось из ниоткуда, но кажется таким естественным и знакомым, словно оно никогда меня и не покидало. Именно поэтому я взял на себя роль того, кто пожертвует собой ради спасания других. Ради её спасения.       Она идёт в ярдах двадцати от меня. Оборачивается, и пытается что-то разглядеть в толпе. Может быть меня? Хотя, думаю, не стоит питать на это счёт иллюзий. Сейчас она слишком увлечена своей целью. Сноу.       Из раздумий меня выдёргивает череда выстрелов. Спешу спрятаться за прилавком, заставленным какой-то ерундой.       Маленький мальчик, тот самый, что шёл рядом со мной, сейчас стоит словно статуя, по-прежнему крепко сжимая руку матери, которая неподвижно лежит на земле.       Подобная картина рождает в моей душе чувство жалости. Капитолийцы такие же люди, как и мы. Живые люди, которые тоже могут ощущать боль и страх. Именно эти чувства отражаются на лице ребёнка.       Он ещё слишком мал, и не должен отвечать за ошибки взрослых.       Недолго думая, выскакиваю из своего укрытия и, схватив мальчишку, бегу обратно к прилавку. Как раз вовремя, потому что раздаётся выстрел и пуля летит в том направлении, где ещё мгновение назад стоял мальчик.       Чувствую, как крошечные пальчики цепляются за ткань моего пальто, и маленькое тельце содрогается от рыданий. Отрываю его от себя, смотря прямо в лицо: из больших зелёных глаз рекой льются слёзы. Ребёнок смотрит на меня с надеждой и мольбой. Мольбой о помощи.       Сколько раз я видел такой взгляд на лицах детей, от которых отвернулась удача, и они оказывались брошенными на арене, без надежды на спасение? Они тоже не хотели умирать, но их никто не спрашивал. И помощи им ждать было неоткуда.       Сотни детей умирали на протяжении более чем семидесяти лет на потеху этим безмозглым людишкам. Возможно, этот мальчик тоже вырастит таким: бездушным любителем смотреть на чужие страдания, считая, что это вполне нормально.       Но глядя в заплаканное лицо мальчика, я понимаю, что не могу винить его в чём-либо. Он не выбирал, где ему родиться. Возможно, если бы я вырос в Капитолии, тоже не особо отличался от людей, что окружают меня сейчас. Просто потому что здесь по-другому не умеют жить.       Но сейчас не время и не место разбираться в том кто прав, а кто виноват. В конце концов, если так рассуждать, то мы, жители дистриктов, будем ничем не лучше жителей столицы.       Хватаю мальчишку на руки и захожу в ближайший магазин. Навстречу мне выходит женщина, судя по всему, хозяйка этого заведения. Её глаза расширяются от удивления, и я уже начинаю опасаться, что она узнала меня. Но нет, её взгляд прикован к ребёнку у меня на руках. Она открывает рот, явно собираясь что-то сказать, но я её опережаю.       - Присмотрите за ним.       Отдаю ей в руки мальчика и спешу выйти наружу, прежде чем, женщина опомниться и рассмотрит меня получше.       Меня не было на улице не больше минуты, но за это время всё вокруг изменилось до неузнаваемости.       Реки алой крови разливаются по улицам. Каждый мой шаг тонет в противном хлюпающем звуке, и я едва сдерживаю рвотные позывы.       Я уже не могу разобрать, что происходит и кто стреляет. Выстрелы летят со всех сторон. И я замечаю, что пострадали не только беженцы, но и миротворцы. Может это повстанцы? Значит, есть шанс, что скоро весь этот кошмар закончится.       Хотя лично для меня это не сулит ничего хорошего. У них, наверняка, есть запись того, как я отшвырнул Митчелла в ловушку из колючей проволоки, и тем самым убил его. Вряд ли теперь меня что-либо спасёт от трибунала.       В тот же самый миг, чувствую, как очередная пуля пролетает всего в паре сантиметров от моей головы. От неожиданности отскакиваю в сторону и, ощущаю, как звенит в левом ухе.       Ускоряю шаг и стараюсь держаться как можно ближе к магазинам, хотя сомневаюсь, что это как-то поможет, но другого выхода нет.       За последние несколько дней я не раз готов был распрощаться с жизнью, но инстинкт самосохранения берёт верх — я должен защитить себя, вот только нечем. У меня нет при себе никакого оружия, вообще ничего нет, кроме таблетки с ядом в нагрудном кармане. Только сейчас понимаю, как же часто я был безоружен перед врагом. Странно, как я вообще дожил до этого дня.       Учитывая происходящее вокруг — где уже не понятно, кто в кого и зачем стреляет - то, что я сумел добраться до следующего квартала, кажется чудом.       Но вскоре я начинаю невольно жалеть о том, что всё ещё могу дышать. Здесь всё окутано густым туманом и царит полнейший хаос. Я всё же могу различить десятки тел, лежащих на снежном ковре. Их кожа выглядит неестественно розовой и это явно не последний писк капитолийской моды.       Иду почти вплотную к стенам магазинов, стараясь при этом не смотреть лишний раз под ноги. Я даже рад, что туман до сих пор не рассеялся — он моё единственное прикрытие.       Позади себя отчётливо слышу топот сапог. Не желая быть убитым раньше времени, тут же падаю лицом вниз. Что-то тёплое и липкое касается моей щеки, и я стараюсь не думать о том, что это может быть кусок чей-то плоти.       Топот остаётся где-то вдалеке, и я решаюсь подняться на ноги.       Миную ещё несколько перекрёстков, когда понимаю, что земля под ногами, в прямом смысле, трещит, словно ад вырывается наружу. Хотя здесь и без того раем и не пахнет.       В центре квартала зияет огромная дыра, в которую падают люди, не чувствуя опоры под ногами.       Меня охватывает растерянность, и я останавливаюсь как вкопанный. И это моя ошибка. Потому что уже в следующее мгновение я понимаю, что земля начинает уходить из-под ног. Как назло, в тот момент я стою на открытой местности и тем самым оказываюсь беззащитным.       Не теряя больше ни секунды, бегу в направлении ближайшего здания. Всё усложняется тем, что мостовая покрыта снегом и кровью, и я, поскользнувшись на искусственной ноге, едва не лечу в низ, прямо в ловушку. Но буквально в последний момент мне всё же удаётся ухватиться за дверную ручку.       Слух режут душераздирающие вопли тех, кому не удалось вовремя унести ноги. И я с ужасом вспоминаю о других членах отряда.       Во всём этом хаосе я потерял Китнисс и Гейла из виду уже довольно давно. Удалось ли им спастись? Мне остаётся лишь надеяться, что я слишком сильно отстал от них, и они ушли далеко вперёд.       Собираю остатки сил в кулак и стараюсь добраться до ровной поверхности. Меня начинает быть мелкая дрожь — то ли от напряжения, то ли от холода — и я могу дышать ровно только тогда, когда твёрдо стою на ногах.       Достигнув следующего квартала, понимаю, что беженцев стало намного меньше. На их лицах отчётливо видно изумление, но они продолжают идти вперёд, и я следую их примеру, стараясь при этом смотреть только под ноги и не встречаться ни с кем взглядом.       Краем глаза замечаю, что люди неотрывно смотрят куда-то вверх, и я тоже устремляю взгляд в небо. Планолёт с эмблемой Капитолия кружит неподалёку; из него сыплются десятки серебряных парашютов. Планолёт исчезает и через несколько секунд гремит оглушающий взрыв. В толпе начинается паника, и все устремляются в обратную сторону, едва не сбив меня с ног. Но я, в отличии от них, собираюсь всё же добраться до площади. Сделать это становится весьма затруднительно, так как мне приходится идти фактически против течения.       Чем ближе я к цели, тем громче становятся слышны вопли людей. И я понимаю, что случилось нечто поистине кошмарное, намного хуже того, что я видел сегодня. Ускоряюсь, всё так же пробираясь сквозь толпу. В поле моего зрения попадает Президентский дворец, вместе с тем перед моим взором открывается ужаснейшая картина. И понимаю, что всё, что было до этого, ничто по сравнению с тем, что я вижу прямо сейчас.       Некогда белый снег сейчас превратился в кровавое месиво. Повсюду части тел. Детских лет. От этой мысли меня едва не выворачивает наизнанку.       Слегка пошатываясь, продвигаюсь вперёд, не вполне понимая с какой целью. Вокруг меня полыхает огонь, и едкий дым повисает в воздухе, от чего дышать становится тяжелее. В какой-то момент спотыкаюсь об что-то и машинально опускаю голову вниз.       Прямо у моих ног лежит маленькая девочка, которой на вид не более пяти лет. Глаза её широко раскрыты, а лицо застыло в немом крике.       За последнее время я видел множество смертей, но только сейчас начинаю задаваться вопросом: ради чего всё это? Неужели эти люди и, правда, полагают, что мы сможем обрести свободу, уничтожая друг друга? Неужели это единственный выход?       Отчего-то меня охватывает ярость, и я впадаю в ступор и прихожу в себя только когда чувствую, как что-то обжигает мою ногу.       Огонь начинает распространяться всё больше, и языки пламени сметают всё на своём пути. Это не успокаивает, а лишь подпитывает мой гнев. Внезапно понимаю, что такое яркое и негативное сочетание эмоций не приведёт ни к чему хорошему, кроме как очередному приступу, но уже слишком поздно.       Передо мной уже не Президентский дворец, а мой родной Дистрикт охваченный беспощадным огнём. Тысячи людей сгорают заживо, не имея возможности спастись. Мой дом усыпанный пеплом и завален трупами.       Отец с доброй улыбкой на лице, мать с вечно угрюмым выражением лица, старшие братья, с которыми мы порой дурачились, когда матушка уходила из дому по делам — все они мертвы. Из-за неё.       - Китнисс, — шипит переродок.       Кручу головой по сторонам, словно хищник в поисках добычи. Я нахожу её в толпе без особого труда. Она стоит в нескольких ярдах позади меня и её лицо уже не скрыто капюшоном.       В глазах неподдельный испуг и она яростно размахивает руками, пробивая себе путь вперёд, к баррикадам. Это значительно упрощает мне задачу, так как жертва бежит прямо в мои лапы. Но что-то в её взгляде заставляет монстра внутри меня, остановится. Она смотрит в одну точку, явно не замечая ничего вокруг. Невольно слежу за её взглядом, пытаясь понять, что же такого она там разглядела.       Только сейчас обращаю внимание, что среди детей у баррикад несколько десятков людей в белой форме — медики.       В глаза тут же бросается длинная светлая коса. Я не видел её несколько дней, но она всё такая же, как и в последнюю нашу встречу: уверенная, сосредоточенная и не по годам мудрая.       Она часто приходила ко мне в палату; приносила еду и лекарства. Я знаю, что эта девушка приложила немало сил, что бы найти способ помочь мне выбраться из бездны, в которую я угодил и уже не надеялся на спасение.       Она словно лучик солнца в непроглядной тьме. Эта девушка всегда и везде излучает добро и спокойствие. Рядом с ней невозможно не улыбаться.       Я хорошо помню тот день, когда Альма Койн вызвала меня в штаб и отдала приказ отправляться в Капитолий. Все прекрасно понимали, зачем она это делает, а потому я был весьма удивлён, когда перед самым отлётом, увидел, как юная Примроуз со всех ног бежит мне навстречу.       - Думал улететь не попрощавшись? — интересуется она, при этом вид у неё серьёзный и смотрит она на меня так, словно я совершил нечто ужасное.       Её появление здесь и решительный настрой сбивают меня с толку, и я не нахожу, что ответить.       - Знаешь, я всегда мечтала о старшем брате, — с улыбкой проговаривает она, резко меняя тему.       Я всё ещё потрясён, поэтому далеко не сразу понимаю, что она имеет в виду, но затем, всё же отвечаю:       - Я тоже всегда мечтал о младшей сестрёнке.       Её улыбка становится ещё шире, и я не могу не ответить ей тем же. А затем она становится на носочки и крепко обнимает меня. Вначале застываю от неожиданности, но спустя пару мгновений чуть наклоняюсь, что бы ей было удобнее и прижимаю её к себе. Я не знаю, сколько мы так простояли, но в какой-то момент ощущаю её тёплое дыхание возле своего уха.       - Помни, Пит, никто и ни что не имеет власти над тобой. Только ты сам можешь принимать решения. Ты не пешка в чужой игре.       Воспоминание рассеивается, как туман и я возвращаюсь к реальности. Резко поворачиваю голову в том направлении, где видел Китнисс. Она по-прежнему пытается прорваться сквозь толпу людей. К ней. К своей сестре.       Внезапно в моей голове звенит крик, словно эхо из прошлого. Крик девушки, наполненный ужасом и отчаянием.       - Есть доброволец!        Сестра. Ради неё она готова пожертвовать всем, даже собственной жизнью.       Разве переродок способен на такое? Разве переродок способен любить?       Нет! Китнисс не переродок!       Эта мысль меня отрезвляет, и мозг начинает работать с бешеной скоростью. На земле до сих пор лежит с десяток парашютов, и я понимаю, что с ними произойдёт тоже самое, что и с предыдущими.       В этой жизни меня уже лишили слишком многого, но одного отнять у меня не сможет никто: желания остаться самим собой, даже если ради этого придётся умереть. Потому что я не хочу быть пешкой в чужой игре.       Когда-то Китнисс сумела спасти сестру, защитить её, но сейчас у неё ничего не выйдет. Она не успеет добраться до неё так быстро, зато успею я.       Не медля больше ни секунды, срываюсь с места и бегу, ловко огибая людей, минуя баррикады, и слегка торможу только у самой цели. Обхватываю руками со спины хрупкое тело девушки и толкаю её лицом вниз, накрывая собой. Как раз вовремя, потому что уже в следующее мгновения взрываются остальные парашюты.       У меня ощущение, что я нахожусь в самом центре пекла. По телу разливается огонь, сжигая все внутренности, и я едва могу дышать. Мне не раз доводилось балансировать между жизнью и смертью, и я прекрасно понимаю, что конец близок. Но я нисколько об этом не жалею. Потому что, кажется, впервые за долгое время поступил правильно. Мне остаётся лишь надеяться, что Прим сумеет убраться отсюда раньше, чем языки пламени коснуться её тела. Она должна выжить и умереть в старости, проведя последний день жизни в окружении своих детей и внуков, любуясь красотой родного Дистрикта, а не здесь: в самом центре Капитолия, среди сотен трупов.       Чувствую, как жар заполняет каждую клеточку моего тела. В какой-то момент боль достигает высшей точки, и я уже почти ничего не чувствую.       Это адское пламя будто выжгло весь яд в моей крови и в памяти всплывает образ маленькой девочки в красном клетчатом платье, с двумя косичками. Она поёт, и птицы умолкают.       Навсегда.