Тысячи жизней назад

      — Почему именно я? — снова этот вопрос. Опять. Из раза в раз. Они задают его почти постоянно. Кто-то проявляет фантазию, например: «А зачем это все?», «Вот так, да? Я себе это по-другому представлял», «Интересно…» и так далее. Но обычно в такие минуты не до креатива. Никто не хочет умирать. Даже старики, которые чувствовали мое приближение; безнадежно больные, знающие о своем финале; самоубийцы, сами падающие в мои объятия.       Вот последних я люблю больше всего — все до одного, они такие наивные. Как раз эта категория людей меньше других ожидает моего визита. В их взгляде до последнего сквозит надежда, они верят и ждут, что вот, именно сейчас, в решающий момент их остановят. Но нет. Они умирают, а того, кого так долго ждали, все нет и нет… Смешно. Надеясь на спасение, люди сами толкают себя в пропасть. Ко мне. Стоит принять им решение, как я уже стою на пороге, ожидая заветной секунды. Они сами зовут меня, я редко прихожу по собственной воле.       А каково их удивление, когда, открыв глаза, они со стороны смотрят на свое бездыханное тело. У кого-то это выглядит эстетично — находясь в нежно-розовой воде, коченеет труп с тонкими полосами на запястьях; у кого-то не очень — приоткрытый рот с посиневшими губами, расширившиеся зрачки и широко распахнутые глаза от передоза наркотиками; у кого-то и вовсе безобразно — одно большое кровавое месиво на тротуаре. Да только все одно: они понимают, что натворили, но поздно. Слишком поздно.       Наверное, вы подумали, что я — та самая старуха с косой, которую вы же и привыкли ассоциировать с Вершителем судеб? Нет. Я не Смерть. Я вообще никто. Выполняю Ее указания, забираю умерших с собой, привожу их к Ней, отчитываюсь о проделанной работе, как и все остальные. Да, нас много. У нас нет имени или названия. Мы просто выполняем свою работу, это наша цель, предназначение. Если хотите, можете звать нас Ее верными подданными, детьми, внемлющими каждому слову Матери. Все это будет правдой.       Вот и сейчас я выполняю свою работу. Киваю очередному бедолаге, вычеркиваю его имя из списка и отправляю к Ней. Минус один. Я не знаю, что с ним будет дальше, да мне и неинтересно. Большинство идут на новый жизненный цикл, некоторые становятся одними из нас. Все решает Она, у Нее свои критерии отбора.       Мое существование в такой форме уже длится довольно долго. Хотя… долго для человеческой жизни, здесь же меня некоторые, отслужившие верой и правдой не одну тысячу лет, до сих пор считают «новичком». Возможно, так оно и есть. Меня все еще интересует тот мир, живой. Мне нравится наблюдать за тем, как он изменяется, как стремительно, изо дня в день, появляется что-то новое. Находясь среди сгустка жизни, на краткий миг можно почувствовать ее течение. Это многого стоит. Ну, лично для меня. Другие считают это «детской забавой», которая пройдет со временем. Возможно. Но если и так, пускай это время не наступает слишком быстро.       Мне кажется, я пытаюсь ухватиться за ускользающую материю именно потому, что она всегда обходила меня стороной. Тогда, в мое время, было раздолье для Нее. Она смеялась, запрокинув голову и широко разведя руки, одну за другой принимая души в себя. Она не отправляла кого-то, нет, сама шла к своим детям. Посреди белого дня становилась в центре площади, криво усмехалась и начинала жатву. Это было Ее поле, Ее представление, Ее игра. Никто не смел это нарушить. Хотя никто и не пытался. Люди сами подпустили Ее к себе слишком близко…       1631 год, Германия, Кёльн.       Мне было девятнадцать, когда пламя жадно съело мою плоть. Если быть точнее, то доело то, что от нее осталось. Я была травницей — помогала бабке-знахарке лечить хвори, собирала растения для лекарств и настоев, навещала больных. Я любила то, что делала, собиралась перенять дело старухи и помогать людям. Больше всего мне было жаль маленьких детей, мучащихся от ужасного недуга. Для них я всегда отбирала лучшие травы, давала больше настоя, чем было положено, иногда пела колыбельные. И искренне радовалась, когда они вновь с задорным смехом, здоровые и полные жизни, пробегали мимо.       И кому-то показалось, что я в сговоре с Дьяволом. Продала свою душу в обмен на дар исцеления. Переспала с Нечистым на ложе из человеческих костей. И меня осудили. За связь с порочным. За то, чего не было.       Сначала пытали. Долго, мучительно, со знанием дела. Им это нравилось. Меня приковали к стене гвоздями — прибили за ладони. С каждым новым ударом по дереву стекали алые дорожки. Они называли это искуплением грехов. По открытым участкам тела проходились хлесткой плетью, оставляя зияющие раны, кровоточащие полосы. Кожа горела огнем, ее будто сдирали заживо, резали, тянули, обливали водой и снова били. Ломали кости одну за другой, выворачивали суставы, надевали мешок на голову и били, резали, кромсали… Я кричала. Надрывно. Я молила их остановиться. Я плакала и глотала собственные слезы. Боль затмевала разум, она поглощала его, игралась с сознанием, но не отпускала. Ни на секунду, она всегда была там. Я хрипела и просила о смерти. Я сказала то, что они так хотели услышать. «Да. Я ведьма. Я продала душу Дьяволу. Я могу исцелять людей». Эти слова ничего не изменили, просто сил терпеть пытку больше не было. Смертный приговор был подписан и оглашен прилюдно. Но перед этим заклеймили печатью шлюхи Сатаны. Ко лбу прислонили раскаленное искрящееся железо, опаляя плоть. В глаза полилась горячая кровь, запахло горелым мясом, они засмеялись. Ведьма…       Затем — сожгли. Волоком тащили к месту казни, ведь идти я уже не могла. Приковали к столбу на холме и начали складывать дрова у ног. Я не чувствовала тела, пред глазами стояла красная пелена, а на землю падали соленые капли, смешанные с грязью. Кровь омывала тело, впитываясь в почву, и только ветер нежно ласкал разорванную кожу. Он молил потерпеть, обещал, что скоро все закончится…       Внизу собралась толпа. Конечно, какое представление может быть лучше, чем сожжение ведьмы? Зеваки ждали этого, кричали, просили начинать поскорее, им не терпелось увидеть шоу. Может, не всем, но они знали, что запросто могут оказаться на моем месте. Стать неугодным Инквизиции, завистливым соседям, простому прохожему, и от обвинения уже не отмыться. Все боялись жара пламени.       Над головой кричали вороны, рядом скалился палач, низкий голос инквизитора резал слух. «Приговорена к казни через сожжение…» Стоило ему дочитать, как вокруг меня заплясал огонь, забирая в свое царство. Я бы закрыла глаза, да не смогла. Там, внизу, среди толпы была Она. Улыбалась и тянула ко мне костлявую ладонь со скрюченными пальцами, напоминающими паучьи лапы. Пламя трещало, Она смеялась, я — кричала. Все ближе и ближе… Чем стремительнее жизнь покидала мое тело, тем сильнее приближалась Она. Оранжевые всполохи уже доставали до лица, они захватили мои волосы, кожа плавилась, и Она стояла всего в двух шагах. Я из последних сил разлепила окровавленные губы, сделала желанный вдох, Она распростерла объятия. И я умерла.       «Почему именно я?» — спрашивала, глядя на свой обгорелый труп. Она не сказала ни слова. Лишь улыбнулась, взяла за руку и повела вниз по холму. Я повиновалась, вложив свою ладонь в Ее и смиренно ступая следом. Лишь у подножия оглянулась на стаю воронов в небе. Спутники Смерти. Они — Ее зверье.       Это было странно. Мы шли. Сквозь толпу, сквозь людей. Сквозь мысли и время. За нами тянулся темный след, впереди стелилось белое полотно. Все звуки вокруг смешивались воедино, отзываясь непонятным гулом. Краски утратили свой цвет, мир вокруг будто посерел. И везде были они — огромные, черные вороны. Они следовали за нами, рассекая крыльями пространство, зорким взглядом выискивая новые жертвы.       И находили. Совсем близко. Это был мальчик, которого я старалась выходить. Он был учеником сапожника, выполнял всю грязную работу. Однажды он за что-то провинился, чем несметно вывел учителя из себя, и тот бросил мальчишку на растерзание дворовым псам. Его раны были ужасны, искусано все тело, где-то вырваны целые куски плоти, оголяя белоснежные кости. Я пыталась его спасти, но все без толку… Ребенок был слаб, его вечно било в лихорадке, раны гноились, источая смрад, никто даже не менял ему повязки, жадный сапожник пожалел денег на морфий, чтобы закончить тяжелые страдания. И вот, теперь…       Она подтолкнула меня к мальчику. Я сделала шаг, несмело протянула к нему руку, коснулась холодного, потного лба. Тело обмякло, мышцы расслабились, ресницы дрогнули в последний раз, сердце остановилось, и густая, отравленная болезнью кровь застыла навсегда.       Он стоял рядом со мной, таким, каким я его помнила. Яркий, как солнечный лучик, с веселой улыбкой и добрым взглядом. Подошел поближе, крепко обнял и «Спасибо» тихо прошептал. По моим щекам катились слезы, а он сжимал меня в своих объятиях. Поднял голову, улыбнулся, подмигнул и к Ней подошел, сам взял за руку. Они вместе вышли прочь из дома, а я осталась одна. Но меня уже ждали вороны, сидя на крышах домов и терпеливо склонив головы. Никто никуда не торопился, смерть всегда приходит вовремя.       2015 год, Канада, Оттава.       — Почему именно я? — спрашивает пятнадцатилетняя девчонка, попавшая под колеса пьяного водителя. Она не такая как все — не смотрит на свое тело, пробитый затылок и стекающие струйки крови по лицу. Внимательно глядит на меня и ждет ответа. Скорее всего, ее жизненный цикл закончен, она станет одной из нас. Однако это не меняет один факт…       Через меня прошли тысячи жизней. Я помню их все. Каждого, кого забирала. Каждую реакцию, взгляд, вопрос. Пройдут еще сотни лет, еще тысячи жизней, но свою я не забуду никогда. И смерть тоже не забуду… Тогда я задала тот же вопрос, но Она не ответила. Сейчас я понимаю — Она не знала ответа. Его никто не знает. Его не существует. Список нужен лишь для удобства, но он ничего не решает. Мы не выбираем, мы не предсказываем, мы не меняем порядок. Просто так есть, так заведено.       — Потому что твое время пришло, — отвечаю то, что знаю сама. Что смогла понять за сотни лет. Девчонка хмыкает, но больше ничего не говорит, разворачивается и идет в Ее обитель. Я же остаюсь возле ее тела и наблюдаю, как рядом с ним горделиво вышагивает стая воронов. Минус один.