Депрессия. Употреблять большими дозами.
Ноги свешаны с крыши двадцатиэтажки, продуваемой ветрами с севера. Порою я физически ощущаю, как расслаиваюсь на маленькие порции желчи, ненависти и отчаяния. Ко лбу приставлен пистолет, купленный давнишним знакомым, а взгляд исподтишка уничтожает россыпь хлебных крошек на спутниковой тарелке соседнего дома. Так и сижу – с тлеющей сигаретой между зубов, с зажатым убийцей в правой руке и меткой на левой. И плохо, что не больно от влажности в лёгких, штормового ветра и равномерного жужжания кондиционеров позади. Это значит, я, наверное, умираю. Пистолет оставляет след от своего металлического дула на лбу. У героев там молния, у меня — выемка для ствола. В воздухе пахнет ванильной выпечкой и затхлым порохом, который я струсил выпустить часом ранее. Побоюсь и сейчас. Облака гвоздями приделаны к небу. Висят криво, пропуская редкие ночные звёзды, которые разрушают атмосферу космического одиночества. Рука затекает держать пистолет, но я не отпущу его и оставлю с собой до последнего — вздоха, а, может, до последней секунды, прежде чем за мной закроются двери лифта, и я уйду домой. Комичное бессилие: парализованный страхом, противлюсь смерти с такой строптивой силой, будто я счастливый человек, а моя жизнь — рай. Никогда не порицал самоубийц, этих загнанных в клетки существ. «Сегодня ты грязен, а завтра сам станешь грязью», – отчасти я их не понимал, но и не испытывал ненависти. За свою жизнь я много кого ненавидел: слабых, недостойных, глупых, безответственных; себя. Пусть переехал за тысячи миль от родного дома, оборвал все прежние связи, расстался со знакомыми — неважно. Привычка ненавидеть себя будет всегда за плечом, как и ангел-хранитель извечно останется рядом и придержит палец на предохранителе мгновением дольше. Помимо внешней жизни у меня есть внутренняя, которая запутана больше, чем самые непроходимые лесные дебри; там живёт Драко Малфой, в доме без света и тепла. Он видел меня настоящего, знает мою ложь и, конечно, смеётся, когда я разбитым сижу на краю крыши, а табачный дым упирается в пистолет, который держит почти не дрожащая рука. С виду уверенный самоубийца, а на самом деле трус — Драко Малфой высмеял бы его, не будь этот трус его собственным отражением: дно внутренней пустоты несоизмеримо огромно. И стоит только выдохнуть от бессилия, как оно становится глубже, вмещая ещё больше мерзости и отчаяния. Я давно уж самоубился, сразу после войны. Только никто не заметил… Как будто надо почти умереть, чтобы тебя полюбили. Зависнуть на самом краю, полоща ноги во тьме пропасти, чтобы, наконец, спасли. Холодно. Здесь очень холодно — но вместо привычной мерзлоты я ощущаю лишь нечто похожее на неё, словно нечто отдаленное, словно в бреду и через пелену забвения. Над головою летит самолёт. Я опускаю глаза и вижу свои бледные, почти белые, как мел, руки. Уже и не помню, сколько времени прошло с тех пор, как в них текла кровь, кипела жизнь. Все как-то разом умерло. Давным-давно. И я. Всё это… это мое существование напоминает какой-то один большой сон. Осеннее небо присыпано привычной серой грязью, так нелепо, будто её бросили через силу. Как на могилу, на память, на будущее. И пистолет у лба, безразличный взгляд на крошево голубиной еды. Отчаяние, усталость. Нужно бы просто сдаться липкой чёрной массе в голове и выстрелить. Любая мысль — вибрация, сублимирующая в материальное действие, уходящее прочь, проводящее в никуда. Я никто. Теоретически, практически, логически, дедуктивно, индуктивно, по статистике, по теории больших чисел, по Фрейду, по Ницше, по Дарвину. По-любому. Многие не смеют покончить с собой из-за страха вызвать неодобрение у соседей. Дом напротив. С девятнадцатого этажа, снизу вверх, на меня смотрит маленькая девочка. Её не удивляет пистолет, не смешит истлевшая до фильтра сигарета и россыпь пепла на коленях. Ясный взгляд царапает татуировку на левом предплечье. В этом проблема?.. Тихо до ужаса. Ужасно до боли. Больно до приятности. Приятно до смерти. А девочка хмурится одноглазой змее и скрывается за шторой. Сначала плачешь ты, потом — по тебе… Мне страшен не тощий труп, болтающийся на оконной решетке, а то, что происходит в сердце за мгновение до этого. Мысль о смерти хуже, чем сама смерть – её вообще не стоит бояться. Пока ты жив, её нет, а когда она придёт — тебя уже не будет. Но сейчас я на разломанном мосту, каком-то пыльном перепутье — и вроде бы ищу глазами, куда положить коробочку со своей фотографией, чтобы призвать демона!.. Но втыкаю в землю лопату и намечаю границы могилы. Как хорошо бодрствовать ночью. Тогда и разговаривать легче... Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал. Я устало чешу лоб пистолетом и делаю глубокую затяжку. Сигарета на исходе — всё не решаюсь, так и мучая взглядом стаю голубей. Может, пошло оно к черту? Разбужу своим выстрелом соседей, в самом деле. Та девочка перепугается. Облако, криво висящее, выравнивается и летит по своим делам. Сигарета падает на бетонный пол. Свинцовая тоскливость. И скука от бездушия, безделья и безобразности поглощает настоящего Драко Малфоя, которому стыдно смотреть на притихший пистолет в тонких пальцах. «Зеркала намного смешнее, чем телевизор», - он отворачивается и уходит в дом, оставляя меня наедине, насовсем. Сотрясающая тишина, где нет чужих: потухла последняя лампа в окне напротив, и улица погрузилась во мрак. Болезненное великолепие, меланхоличное молчание. Чувствую, что должен это сфотографировать. Я вытаскиваю пачку сигарет и мобильный — ещё не стар, не сед, но уже не живу, кротко улыбаясь мучительным воспоминаниям. Щелчок без вспышки, и на экране высвечивается тёмно-фиолетовое небо с горбатыми очертаниями домов. Я добавляю это фото в инстаграм с подписью «неудачное самоубийство» и откидываюсь на растопыренные ладони. Небо надо мной беспредельное. Сегодня уже завтра станет ностальгией. Я вспомню крышу за чашкой чая, нахохлюсь от пытливого взгляда маленькой совы, не спящей так поздно, и вновь захочу обратно. Ненавижу перемены, но обожаю их запах. Из рюкзака виднеется горлышко коньячной бутылки. Я тихо усмехаюсь, поджигая забытую сигарету, и тащу алкоголь на себя. Я не умею пить. Но и жить я тоже не умею — однако смотрите, как неплохо получается учиться. Я играю со смертью под открытым небом, болтаю ногами в ночной тишине, курю и прямо сейчас собираюсь напиться, чтобы картонные звёзды наконец заблистали. Чем ярче эйфория, тем жестче депрессия. Глоток, глоток и ещё один, захлёбываясь жидким янтарём. Восхитительный свинцовый дождь бьёт, как кажется, в душу, но на самом деле колотит затылок — на лицо хлынула вода. Ливень. Напитавшись тремя жгучими каплями, я понимаю, что становлюсь взрослее. Мне нужно меньше тепла, меньше памяти в телефоне, меньше полубутылки, чтобы закрыть потрёпанные солнцем веки и по-настоящему задуматься. Будто вскрыть ящик Пандоры, где всё-всё моё накопившееся сверху завалено суфле из потёртых рубашек, фотографий, старых маминых платьев и дневников. С возрастом понимаешь, что драконы — вовсе не драконы, а обычные люди, и который раз убеждаешься в том, что не стоит строить грандиозные планы на будущее — ведь чем их больше, тем больнее и громче они будут падать. Впрочем, это как со шкафами, да… Почему лишь ночью я способен рассказать о самом сокровенном? Губы устали улыбаться в течение дня. Чтобы взглянуть на жизнь новыми глазами, нужно выплакать старые. Сжечь сетчатку зажигалкой на колёсике. Хронический ливень. Паническое бегство капель дождя с опрокинутого небосвода, словно ванной, где облака плавают подобно дешёвой пене с ароматом клубники. Банально, но я всегда покупал её. Запах перемен… Ананасовая сетка карты метро с точками переполненных людьми станций. Я не езжу на метро, а добираюсь домой пешком. А если квартира пустует, значит, я, наверное, на крыше. Наверное, с пистолетом в дрожащей руке и алкоголем в сумке. Наверное, с режимом сна в телефоне и виброоткликом в сердце. На беззвучном… Очередной глоток коньяка. Год назад я ехал в метро и рассматривал людей: на секунду мне показалось, что они застыли в нацистском приветствии, держась за поручни, как бы салютуя однообразию и бессмысленности нового дня. Делаю ставку на тридцать первое февраля — всё станет лучше. Несуществующий день для несуществующих перемен. Воздух насыщен стонами птиц. Уже рассвет? Нет, нет, просто слишком сильный ливень. Я вновь несмело достаю сигарету и, прикрываясь капюшоном от холодной слюны небосвода, зажигаю её, словно первый раз вижу. Потерянно. Никотин бредёт по горлу в поисках лёгких, а я уже выдыхаю. Дым погибает в тисках дождя. Стук капель о парапет — всхлипывающая, мечущаяся мелодия; монотонные звуки вечной шарманки и яркий вкус сигарет. Когда мне нечем заняться, я разрушаю себя изнутри. В конце концов, мы взрослые люди, и смерть не так уж страшна, когда погибает всё. Оно гибнет, разлагаясь в прямой трансляции. Оглянитесь. Я вижу пустоту, хотя сплошь леса и дороги. Бессонница шириною с созвездья; и бессвязный зевок длиной с мирозданье. Лучший сон — летаргический. Я утыкаюсь носом в изгиб локтя, зевая, и втягиваю дым полной грудью. Полой. Хочу быть деревом, стоять там, где не достанут топоры людей, на одной ноге; вечность разговаривать с молчаливым небом и щекотать ветер своею листвой… Я вроде ещё жив, но вороны уже слетелись. Каркают. Взъерошенные, садятся на фонарь. Бутылка наполовину опустела, а я всё говорю о каком-то взрослении… Не пьян и уж тем более не трезв: закупориваю коньяк и отпускаю его на дно рюкзака. Стекло бьётся о металл пистолета. Я вспоминаю, зачем пришёл на крышу. Тупой толчок в висок, сильнее — под дых; я хотел разбудить соседей. Ветер завывает с двойной силой, но, жмурясь, так и не поднимаюсь с бетона, отмораживая последние целые кости. Совсем неважно, совсем всё равно, какими простудами меня потом закружит и чем сожмёт горло. Я вернусь домой, налью горячую ванну и вылью целый флакон пены с клубникой. А пока здесь дождь; и ванна моя — здесь. …Половина бывших одноклассников разбрелись по Лондону. Поттер обзавёлся аккаунтом на фейсбуке, что, по словам грязнокровки, помогает магам лояльнее относиться к миру, где нет волшебства. Нет, в самом деле! — я говорю не о тостерах или ядерных ракетах, а о человечности. Все где-то её растеряли, но нет ни единого объявления о разыскиваемой совести или пропавшей любви. Люди ищут кошельки и кудрявых собак. А мыльные пузыри, выпущенные в далёком детстве, не ищет никто. Небо сплёвывает желчь на рукав толстовки. Вдалеке воет сирена скорой помощи. А я на двадцатом этаже с пистолетом, не обделённый навыком стрельбы в стиле Эрнеста Хэмингуэя и Курта Кобейна, втаптываю окурок в дождь. Какая трагедия. От духоты бьётся венка на лбу, наверное, извиваясь подобно молнии. Я же говорил, молнии — у героев. Стираю влагу с ресниц и бровей, отряхиваю грязные коленки, сгорбившись как старик. Пора уходить.оОо
Дома катастрофически пусто даже для человека, привыкшего жить в одиночестве. Редкие цветы вянут, трещинами идут их горшки; пыль скопилась на рояле и телевизоре. С кухни несёт чесноком, из спальни — одеколоном. Статична даже стрелка часов. Я снова вернулся к 5:43 утра. Незаваренный чай, незаправленная постель, холодные батареи. Здравствуй, дорогая, я дома. Прохожу мимо зеркала, не оглядываясь, скидываю сумку в общую гору верхней одежды. За спиной остаются мокрые следы. Спасибо, дорогая, за то, что помыла пол. Горячая ванна, замок из благоухающей пены. Мурашки по коже. Голову мутит от алкоголя и примеси пузырьков, вылитых в воду. Дрожат колени. Я обхватываю их двумя руками, опуская голову между ног. Кипяток струится подобно водопаду — почти слышу биение сердца маленьких колибри и завывание источников из недр земли. Пальцы покрываются вязким малиновым гелем, ещё неуспевшим раствориться до пушистых хлопьев клубничной нирваны. Скольжу спиной по мраморному бортику. Неприятный скрип сухой кожи о кафель. Ванна наполняется до краёв: я сбрызгиваю лицо журчащим солодом, растирая онемевшие мышцы и холодный нос. Ненавижу. Мельком бросаю взгляд на зеркало, спрятавшееся за клеёнчатой шторой... Глаза слипаются от безнадёжности этого мертвенно-бледного человека в отражении. Уголки губ опущены вниз так, словно на них подвешены гири самых тяжеловесных снарядов. Килограмм десять — и мучительный блеск полуулыбки существа, готового задремать непробудно. Чтоб насовсем: укрывшись одеялом из густого варева, и пускать пузыри подобно тонущей консервной банке. Она зубьями распотрошит пену и впустит меня в объятия вечности — той настоящей, описываемой в стихах Маяковского, и той пугающей своей недосягаемостью. Я тяжело вздыхаю, тупыми ногтями почёсывая Метку. Много проблем для одной головы. Много мыслей и в то же время — бессмыслицы. Безыдейных идей о пробуждающей непробудности. Пора завязывать с пьянством. Измотанный, заматываюсь полотенцем и без сил падаю на диван. Гремят грузовики под окном. Заливая светом гостиную, лампа вскоре перегорает. Наверное, моё безысходное состояние передаётся воздушно-капельным путём и разрывает провода; накалывает лампочки до предела, забирающие часть душевной боли, и выключает их от переизбытка отрицательных эмоций. Мне неведома физическая боль — я могу разглагольствовать только о душевной, которая буквально сцарапывает сердце с артерий и слепо режет желудок на ошмётки гнилостной плоти. Я могу только догадываться об адских муках, переносящихся организмом, но никогда не смогу в точности содрогнуться, стоит вонзить в спину нож или облить кислотой. Едких слов или серной — в очередной раз почувствую себя ненужным, до печальных месяцев перевёрнутых под глазами, и лишь нервно хихикну, когда увижу обугленные конечности. Больно думать. От коридора тянется дорожка влажных следов, словно по футболке катятся горькие слёзы. Я беру телефон и вновь захожу в инстаграм, лишь бы не видеть унизительных ассоциаций. Интернет помогает забыться. Счастливые фотографии и безумные улыбки — лучшая панацея от хандры такой степени, что оставшиеся полбутылки кажутся мизерной каплей чая. Вот прелестная Астория стоит рядом с кустом белой китайской розы и машет ладонью. А это Блейз и Панси — показывают языки на самой верхушке колеса обозрения. На носу у Забини губная помада. Наверное, они вместе… Наверное. И следом в ленте мелькает моя фотография. «Вчера сегодня станет ностальгией», — в полный рост, в чёрной майке, джинсах и босиком я стою на балконе, свесив руки с перил, и подставляю хмурое лицо под солнце. Меня сфотографировал Нотт. Под постом много комментариев от незнакомых людей: восхищённые, влюблённые, просящие взаимной подписки, болтающие между собой. Я вздрагиваю. Знали бы они, что эти фото — всего лишь способ отвлечься. Яркое пятно с тысячей лайков. Фиолетовое небо, пустынная крыша и кривые облака, падающие с гвоздей. Людям нравятся чужие страдания. Они пишут, чтоб я оставался сильным, про себя надеясь о новой порции боли, заснятой так кстати. Я их порадую… А прежде приходит оповещение о новом подписчике. Бам! Воспоминания вскрывают рану, столько раз оперируемую... Поттер. Поттер подписался на мой инстаграм. Герою нужно кого-нибудь спасти, а я идеальная жертва со стеной, полной смазанных фотографий кальяна, заблудшего меж деревьев костра, почти потухшего, букетов ромашек на фоне пустой чашки с пейзажем мёртвой Италии. В них весь я — неживой, в профиль, с листками грустной поэзии и коробками переезда. С проявившимся вдруг серыми веснушками и грязью на щеках от золы истлевших брёвен на берегу озера. В этих фотографиях моя усталая квартира, мои клетчатые рубашки с заплатками на локтях, заплёванная пастой раковина и закаты, застывшие оранжевой брошью на полотне разгромленного небосвода, где тучи соприкасаются с горизонтом и ждут светофора. Я не хочу, чтобы Поттер знал меня таким. Я не хочу, чтобы Поттер иной раз взглянул на фотографию Метки Пожирателя и скривился от отвращения. Потому что моей ненависти хватает сполна. Не нужно ещё, умоляю… Фонари скалятся и разжимают пасти, пуская свет в комнату, где я полуголый развалился на жестком диване. Озябшей рукой нажимаю на профильное фото Героя. Пёстро. Рябит жизненным удовлетворением. Дети, карусель, улыбки, мётлы, чёрный кофе в Старбаксе и постельное бельё с винными разводами. Жестоко — видеть врага таким счастливым. Я совсем его не помню… Разве не было очков? Разве Поттер носил разные носки и кожаные ботинки? Разве у него был пирсинг над бровью, а рука замотана напульсником?.. Изменившийся. Изменивший мне с другими врагами: на следующем фото Поттер обнимает похорошевшую Милесенту Булстроуд. Горько. Во рту горько, в голове — ребяческая обида. От чего?.. Я же хотел исчезнуть бесследно, чтобы меня никто не вспоминал. Но Поттер снова всё испортил. Сам того не подозревая, показал мне, как низко я пал с этим наигранным отшельничеством. Я пропил жизнь; просидел её на промозглой лесной поляне; прокурил дешёвым табаком; застудил на сквозняках; закончил жирной точкой тогда, в финале хогвартской битвы, обернувшись ко всему непонятливому миру спиной и уходя за пыльную завесу, как за кулисы. «Мой антракт длится три с половиной года». И теперь инстаграм отчаявшегося Драко Малфоя читает Гарри Поттер, старый враг, отчаяние которому так же неведомо, как мне, наверное, безграничное счастье. Совершенно разные люди, по каким-то ироничным стечением обстоятельств пересекающиеся… Я хочу, чтобы кипела не голова, а чайник. Во рту крайне пересохло. Жгучий дух соперничества. Я мимо кружки лью кипяток, обжигая столешницу, стремительно набухающую, словно после укуса осы. Мне срочно нужно счастье. Не для себя — для Поттера. Чтобы он понял, что по горло мне засела его жалость; хотя, быть может, аккаунт горе-суицидника только уплотняет пьедестал извечного победителя. «Проигравшие в дерьме» — так было, есть, так обязано быть, чтобы сохранялась справедливость, ведь невозможно людям меняться в статичном мире. Особенно мне, пусть им и не известно, — но в пустых квадратных метрах с вялотекущим временем я совершенно бессилен, словно накачен транквилизаторами или сижу с пакетом, полным ингалянтов, на голове. Я почти вспотел, пытаясь придумать, как стать счастливым. Этот вопрос волнует миллионы и миллиарды, ставит в тупик на годы и столетия. А я хочу счастья прямо здесь и сейчас, в течение пары минут чтобы запрыгнуло в руки подобно коту и уснуло, свернувшись в клубок. Думай, думай, думай… Опускаюсь на табуретку. Ну, конечно! Слава, популярность — не они ли являются первостепенными источниками радости? Мне даже не придётся ничего делать. Ещё пару фотографий в стиле печального мученика, которого не радует даже бесплатное пирожное при заказе от пятидесяти долларов в кофейне. Ещё пару скуренных до фильтра сигарет и запотевших стёкол с выведенными на них цитатами Шопенгауэра… Ещё пару улыбок на селфи, больше схожих с гримасой во время поедания лимона. И одинокая постель с единственной подушкой. Я обращу одиночество в символ поклонения таких же депрессивных людей. Апатичный божок и стонущие от понимания поклонницы. Идеально. Драматично. То, что надо. Я специально развожу беспорядок, хаотично пытаясь найти диски Плацебо. Не то, всё не то, какие-то вырезки из газет… Вот они. Чёрные Малевичи, внутри которых по луне с выеденным сердцем. Я выкладываю диски ровной стопкой на полу. Обратный отсчёт. Щелчок. На экране айфона светится автопортрет души разбитого меломана. Отправляю чёрно-белое фото с подписью «собираю конференцию в скайпе» и заливаю свой логин. Шесть утра. В сети одни умалишённые. Добро пожаловать. Через десять минут компания оперативно собрана и уже засоряет чат приветствиями. Набралось человек пятнадцать. С мегафоном какой мощности нужно вещать, чтобы хоть кто-то меня услышал? А, плевать, разберёмся. Натянув наушники, я нажимаю кнопку группового звонка. Соединение… - Аллоо-о-о, меня слышно? - Братва, помехи нехилые! У кого лагает? - Привет всем. Где Драко? - Даров, неспящие. А я тут на кухне сижу… - И вам здрасьте. Чего не спим-то? - У меня бессонница который день… - Как вас зовут?! Эхо!.. - Драко, скажи что-нибудь! - Ну и много ж вас тут. Я Юки. - Это прозвище? -… Вырубите телек на заднем фоне! Задолбали! - Меня Френк зовут. И я алкоголик. - Очень смешно! Чокнемся рюмками? Здесь у меня сок, хлопья… - Че-как жизнь? - Хреново, брат. Эй, отключите этого парня с телеком, он всю атмосферу портит. - Кто здесь вены режет? Мне плохо… - Я! У меня ноги изрезаны. - Боже, какие идиоты… *regostif43 вышел* - Ну и пошёл он нахер! Кто это вообще был? - Я не знаю. - Чувак с телеком, очень прошу, ну отключись. *despoticcat вышел* - Аллилуя! - За это надо выпить! - Френка попроси. -…Где Драко? - Мне нравятся его фотки, кстати. Особенна та на фоне фонтана. - Он типа в депрессии, да? - Драко, ответь! Я не выдерживаю и разражаюсь диким смехом. Сработало. - Утреца с бодунца, ребята. Драко на линии. - О-о-о, привет! - Салют, Драко! Как жизнь? - Грустняво чёт, совсем вкус к жизни потерял. Всё бесит, - потягиваюсь на стуле, слабо улыбаясь. - А правда, что ты вены режешь? - Никогда не пробовал… А чего вы без камер сидите? У меня скайп платный, видеосвязь свободна. Дерзайте, - включаю свою и вяло махаю ладонью. - Какой ты милый, - на экране появляется девушка со светлыми волосами и мягкой игрушкой в руках. – Я Памела. - А вот и Френки-алкоголик, - заискивающе ухмыляется парень в рваной майке с синим ирокезом. - У меня камера не работает, хрен с ним. Просто так на вас попялюсь. - Аналогично. - Зацените порезы, - ещё одна аватарка превращается в движущееся изображение. Парень подносит руку к камере и демонстрирует четыре рваных линии на коже. - И больно оно?.. – закусываю губу. - Мне нравится смотреть на них. А то, как это было… Я имею в виду сам процесс — это единственный способ показать себя настоящего. - Я тоже режусь… Жаль, вы не увидите, - зажигается тёмный квадрат, но после слов «в самом деле ни хрена не видно» потухает. – Это началось ещё года два назад. Родители тогда развелись, а мне было слишком сложно справиться в одиночку со всем… этим. И с друзьями разговоры оказались бесполезными. Тупо ничего в жизни не клеилось. - А с порезами, хочешь сказать, легче? – бездумно вытаскиваю из ящика ручку и начинаю покусывать её кончик. – Оно помогает избавиться от душевной боли? - В этом весь и смысл, Дрейк. Можно я буду так тебя называть? -…Ага. - Я специально режу себя, чтобы затмить ту боль, что внутри, болью снаружи. Я мучаюсь намеренно, чтобы потом стало проще. Как бы испытываю себя. - Ищешь свой предел? - Да. - Интересно… - А ты, Драко, почему этим заинтересовался? У тебя что-то случилось? – я и не заметил, как подключился ещё один участник. Мужской голос, лет двадцать. На видео видны только его голубые глаза. - Вообще-то… Я не знаю. У меня есть две причины, по которым я чисто в теории мог бы порезаться. Первую оставлю в секрете… - Ну!.. – обиженно засопели. -…А вторая заключается в моей татуировке. Она досталась мне… насильно, скажем так. С ней связано слишком много потерь, много дат, ненужных людей, которых стоило бы давно забыть... поэтому я хочу как можно жестче от неё избавиться. Чтобы запомнить боль отпущения старой жизни и двигаться дальше... Странно, да? - Я тебя понимаю. - Я тоже. Шрамы – моё всё. - Тебе понравится видеть их каждое утро на своём запястье. Это необъяснимо. Будто… переписываешь свою историю. - Блин, прекращайте. У меня слишком слабая психика! – Памела хмурится, накрывая лоб ладонью. - Ну-ка посмотри! – зажигается ещё одно видео, на котором девушка протягивает изрезанную руку ближе к объективу телефона. У меня спирает дыхание. - Они такие длинные и глубо-о-окие! - Отвратительно! - Офигеть, у тебя они незашитые даже… Я, не моргая, смотрю на три широких пореза. Они бороздят кожу так отвратительно, что едва ли не тошнит; но вместе с тем я бы сплюнул сладкую слюню от эстетического удовольствия. Ужасающе красиво. Невероятно, как через мясные прорези можно разглядеть человеческую боль. Я буквально чувствую её на своих руках — будто они тоже кровожадно раскроены. Кухонным ножом, лезвием, бритвой. И нет чёрной Метки. Нет воспоминаний. Благоговейная ясность ума и отсутствие стыда за неправильный выбор. - Нужно больше шрамов настоящего, чтобы забыть о метках прошлого, - прерывая разговор, тихо шепчу, пытаясь запомнить эти слова. Выжечь в мозгу. В них заключена истина, за которой я так долго гнался. «Нужно больше шрамов настоящего». - Да ты лирик! – улыбается девушка с короткой стрижкой, подпиливая ногти. - Ага, Драко, ты крут. Запости потом эту фразу в инстаграм. - Вместе с фоткой лезвия! - Не заставляйте его делать эту хрень. - Звучит как челлендж. - Мне кажется, он хочет порезаться не меньше, чем мы хотим этого дня него, - парень с голубыми глазами улыбается, наводя на себя свет лампы. – Он просто боится. - Я не боюсь. Я сомневаюсь… - Не нужно срезать татуировку сразу. Сделай всего пару надрезов, - советует подвыпивший Фрэнк. – Тебе может охрененно понравится, а, может, ты проклянешь всё на свете и уйдёшь в закат. - Когда будешь уходить, сфотографируй его дня нас, - усмехается голубоглазый. - Вы такие придурки, - качаю головой. - Окей, лады. Давайте по-честному? Каждый, кто был в этой конференции, сделает минимум по надрезу. - Верно. Я согласен, - лениво отвечает голубоглазый. - Я тем более. Для душевного спокойствия мне не хватает всего трёх рубцов. - Пас, - поднимает руки Памела. – Делайте, что хотите, но меня не втягивайте. - Кто ещё против? – спрашивает Юки. - Нас тут всего десять. Одна отказалась, и ещё четверо молчат. - Отлично. Пять порезов к полудню. Идёт? - По рукам. - «По рукам» звучит очень символично, - криво улыбаюсь. - Парни, заскриньте экран. Я подруге покажу, с кем болтаю. - Скажите «кро-о-овь», - нахально улыбается Фрэнк, держа палец над «принтскрином». – Раз, два, три… - Кро-о-овь! – конференция разражается смехом. - Залепите это на фейсбук. - Сейчас, сейчас… - Памела что-то лихорадочно печатает. – Имена в чат залейте. Я гружу фотку. - Чувствую себя частью какого-то братства. - «Страдающих синдромом Дауна собрали в одной конфе» - так это называется. - Готово. Гляньте прелесть какая. И никто не моргнул! На фото шесть улыбающихся лиц: совсем разных, но с одной и той же эмоцией в глазах. - По-моему, мы выглядим уныло, - поворачиваю голову, изменяя угол обзора. - Это потому что нас всех подташнивает от жизни. - Улыбайся – не улыбайся, настоящие демоны остаются за спиной при любом раскладе. - Вы говорите слишком печальные вещи. Заткнитесь и попробуйте вдохновиться. - Видели погоду? Разве что утопиться кажется хорошей идеей. - Ну а пока нам стоит дождаться полудня. Веселуха на подходе, - Фрэнки запивает свои слова пивом. - Куда фото зальём? - Можно групповой разговор в фейсбуке сделать. - Да ну, не надо. Лучше в скайп, раз уж в скайпе и начали, - голубоглазый закатывает глаза. – Меньше мороки. - Меня прям потряхивает. Скорее хочу взять это чёртово лезвие и порезаться так, чтоб потом не встать с кровати. - Не воспринимай это всерьёз. Мы просто балуемся. - В самом деле? – поднимаю бровь в немом укоре. – Для меня это не игра. - Бесспорно, саморазрушение – не игрушки, - разводит руками парень, - но давайте не будем входить в крайности и сделаем надрез чисто на спор, небольшой, а не чтобы загреметь в больницу. - Это уж каждый сам решит… Лично я собираюсь распидорасить руку в кровь и не чувствовать всяких там угрызений совести, вины и прочего. Мы не в ответе за то, каким кто образом себя поранит, - просто отвечает девушка, недавно показывавшая самые жуткие шрамы, которые я когда-либо видел. - Ладно, я не буду вас переубеждать. Просто предупредил, чтобы не заходили слишком далеко. - Спасибо за заботу. - …Такое ощущение, будто я знаю вас вечность. При том почти ничего не спрашивая, мне кажется, я смогу понять каждого. - У нас такими словами дружбу в школе классифицируют. - Нет, нет, вы все просто чокнутые маньяки, - смеётся Памела. – В крови какой-то дряни намешено, вот вам и море по колено. И мысли у всех об одном и том же. - Ну, не скажи. Я, например, думаю о том, что нужно сходить в магазин и купить ещё чипсов. - А мне надо в квартире убраться, - протягиваю. - Да вы поняли, о чём я. Бедные-бедные, не понятые, которые собираются пустить себе кровь в определённое время, будто сатанисты какие или похуже, - она закусывает губу. – Я бы ни за что себя не истязала просто ради того, чтобы что-то доказать незнакомым людям. - Глупая, - усмехаюсь. – Мы здесь собрались не для выяснения, кто круче и кто больше порезов вынесет за раз. А ради общего дела. Наверняка месяц, полгода, год, а, может, и в глубоком детстве нас кто-то поранил настолько сильно, что все прочие раны кажутся ерундовой проблемой, пустяком… Если кто из нас и решился на такой отчаянный шаг, так это не ради всеобщего признания и бла-бла-бла. Мы просто хотим сделать то, что делаем обычно, вместе. Чтобы было не так одиноко в момент освобождения от боли, спрятанной внутри. Это важно. Для меня, по крайней мере, - дёргаю плечом и бросаю взгляд за окно. Фонари прислушиваются к нашему разговору. – Разделим радость пополам. - В словах Драко именно то, что я хотела сказать. Памела, не нравится наша тема для разговоров – уходи. Тебя никто не держит. - Хорошо, ладно, забудьте. Я погорячилась… Мне просто за вас страшно. Мало ли что в голову взбредёт… - Опять же – большое спасибо за заботу, - голубоглазый подпирает голову рукой, - но мы справимся как-нибудь сами. - Не впервой. - Ой, простите, что перебиваю… у меня рана раскрылась, - слышится тихое покашливание. – Я пойду за бинтами. Не отключайтесь, пожалуйста. - Тебе не нужна помощь? Скорую не вызвать? – всполошился Фрэнк. - Блин, если очень плохо, я могу приехать. - Погодите, я погуглю, чем порез обрабатывать… - Эй, вы чего, вы чего? – краснеет девушка. – Я в полном порядке. Просто замотаю руку и вернусь. - Точно ничего серьезного? - Тебе не нужно скрывать правду, - доверительно смотрю в камеру. – Мы выслушаем и поддержим тебя, что бы ни случилось. - Я… здесь совсем немного крови. Выглядит страшновато, - она нервно посмеивается, - но от уродливости не умирают. Честно, не нужно волноваться. Я приду через десять минут, максимум. - Ладно, - голубоглазый равнодушно махает рукой, и девушка уходит. - Тебе в самом деле плевать на неё? – взрывается Юки, не на шутку перепугавшаяся. – А что, если у неё сильная потеря крови? Может, она соврала нам? - Значит, это её проблемы, - он улыбается, обнажая белые зубы, в свете монитора похожие на яркие драгоценные камни. – Играй да не заигрывайся. - Как тебя зовут? – быстро перевожу тему. Парень слишком безразличен, и это наводит на определённые размышления. - Можно просто Басти. Без полных имён обойдёмся, - он оборачивается на шорох позади. – Простите, ребят, девушка домой вернулась. Я пойду. -…Но ведь она попросила не отключаться!.. - Всем пока. Дрейк — осторожнее с лезвием. Режь не пальцы, а руку, - и его видеоизображение исчезает. - Ушёл, - констатирует Памела, чуть хмурясь. - Да и ладно. К полудню вернётся всё равно. - Сегодня, кстати, премьера «Убрать из друзей», – Фрэнк заваливается с ноутбуком на диван. – Кто-нибудь пойдёт? У меня есть три билета. - Здорово! Я сегодня свободна. Во сколько сеанс? - Около двух, в центре. Точный адрес потом кину. - Я тоже свободен. - Ты — это..? - Адам, - добродушно закатывает рукава, чтобы показать шрамы. Мол, свой. - Памела, Адам. Осталось только Еву найти… Драко, пойдёшь? – Фрэнк ржёт. - Я-то чего? – удивляюсь. – Возьмите Юки. У меня сегодня моральная подготовка, а потом отходняк. Так что даже не упрашивайте. - А, ну да, он же неподготовленный… Юки, свободна? - Я очень постараюсь не опоздать, - извиняющееся улыбается. – У меня небольшие проблемы с пунктуальностью. - Да забей, мы подождём... – Фрэнк хлопает в ладоши. - Блин, круто. И билеты лишние сбагрил и компанию нашёл. - …Слушайте, почти семь утра, - Памела потягивается. - У меня мама скоро проснётся, нужно сделать вид, будто всё это время я мирно посапывала, - заразный зевок. Не сдерживаюсь. - Созвонимся ещё. - И мне вообще-то пора, - в мешках под глазами можно хранить кофейные зёрна. – Я не сплю вторую ночь подряд. - Чего ж вы все?.. Ай, ладно. Я тоже тогда пойду. Всем сладких снов, товарищи! - И тебе. До полудня, - посылает воздушный поцелуй Юки. - До полудня, - и звучит это подобно приговору. Мы одновременно вешаем трубки. «До полудня…»оОо
Когда тошнотворное и тяжёлое состояние становится невыносимым, я ухожу туда — на балкон. Рассвет давно прошёл. Падающие листья вокруг, суматоха просыпающегося города, и только стеклопакеты дают мне понять, что я огорожен от суеты и вовсе не должен никому доказывать, заворачивая кисти в рукава куртки, свою телесную теплоту и спокойствие. Здесь легко, посреди потёртого сайдинга и маленького столика с пепельницей, куда я клал зажигалки как в самое надежное место в мире. Прохладный последождевой воздух. Осадки в виде рваных пакетов и фантиков от жвачки. Я прикладываю ладони к щекам, к колючей щетине. Бриться лень, но и с бородой ходить совершенно неохота… Сосед снизу закольцевал одну и ту же песню на повтор: Ночь Камасутры, дикое утро, Дикое утро, хмурое утро. За полчаса сна я отдал бы слона, Пусть мне приснится полет из окна. …Всё-таки нужно побриться. Я делаю последний глубокий вдох и закрываю балконную дверь как можно беззвучнее — нарушать тишину сейчас, кажется, кощунственно. В ванной до сих пор не слита вода. Затычка противится рукам, выгибается. Я мотаю головой и, поддев её ногтем, кладу на полку около зеркала. Пена для бритья больше похожа на взбитые сливки. Воздушные как заварной крем, густые. Медленными движениями распределяю пену по подбородку, скулам и вокруг рта. Смываю остатки холодной водой, чтобы потом не прилипала к лезвию бритвы. Лезвию бритвы… Достаточно ли я готов, чтобы причинить себе боль? Вызрел ли морально, чтобы не жалеть о пешеходном переходе на руке, открытом приглашении, для всех, кто не прочь поиздеваться над очевидной слабостью? Хотя нет. Мои порезы — не слабость. Они будут символизировать стойкость и силу на отрезках времени, когда я не сломался вопреки обстоятельствам, когда выстоял каждое испытание до конца и ни разу не задумался о том, чтобы сдаться. Этому миру я не сдамся никогда. Обещаю. Беру бритву в руки, поигрывая с ней пальцами. Провожу металлом по лицу. Пена стирается подобно грязи на стекле автомобиля, что умывают «дворники». Раз за разом белое суфле сползает с кожи, оставляя едва красноватые следы. Ласкаю лицо размеренными поскрябывниями, счёсываю волоски в одну мелкую чёрную полоску. Окатываю голые участки водой. Прохладно. Теперь я чувствую прохладу по-настоящему, а не будто бы смотря на зиму с безжизненных фотографий. Она пробирается до сердца, вливается в кровь полярной мерзлотой. Я чувствую, что готов. Поворачиваю бритву стороной с блестящими зубьями, и тихий смешок вырывается из груди: - Вот мы и встретились, подружка. Прикладываю лезвие к началу татуировки. Выдох. Одним гладким горизонтальным рывком натягиваю кожу на ножи. Не больно. Едва щиплет. Ещё раз и ещё, заключительным взмахом раскраивая бледного цвета плоть. Рваная царапина расходится по краям. Кровь бусинками проступает точно по контору, стекая, словно стигмата с глаз Марии, вниз к ладони. На её линиях судьбы осаживается горячая жидкость без запаха. И благодаря этой багряной луже, впряжённой в вены и сосуды, я всё ещё живу? Существую. Опять лезвие приставлено к предплечью, на сантиметр ниже, и снова всполох металла в свете неяркой лампы. Я разрываю татуировку в месте причудливого завитка, и буквально за долю секунды до кровавой струи ощущаю себя свободным. Свободным. Свободным. Свободным. Тёмная Метка разорвана по середине. Я не могу остановиться. Пьянит ряд алых полосок на руке, видевшей только грязные ногти Лорда и кончик волшебной палочки. Голова тяжелеет. Звуки становятся тягучими, слышно всё до последнего шороха под дверью; противно капает где-то над головой вода, шумит в трубах. Соседи включили телевизор, собака фыркает под окном, что-то доедая... Тело татуированной змеи рассекает грубый напор, лязг железных зубов. Кровь течёт по запястью и капает на белоснежный пол; плещется в углублениях кафеля, заполняя их до краёв. Холодно, холодно, холодно. Холодно мне. Я опускаюсь на бортик ванной, успев в зеркале разглядеть безумную улыбку, рассекающую лицо так же прекрасно, как лезвие разгорячённую кожу. «Нужно больше шрамов настоящего», - невозможно остановиться. Беснуется металл, всё неистовее царапая руку — троекратное щемящее покалывание в груди, прежде чем кровь полностью затапливает Тёмную Метку. Затапливает чувство вины за погибших в той войне. Затапливает мою внутреннюю боль. Я переписываю свою историю. Я вырезаю своё прошлое. Ослабевшей рукой достаю телефон и из последних сил делаю фотографию. Почти полдень. В скайпе уже шесть картинок, где контраст телесного и красного ставят в ступор на некоторое время — я бы посмотрел, но скорее нажимаю «отправить» и давлюсь сухим кашлем. Шестое фото, наверное, от того, кто молчал. Но неважно… Уже неважно, от кого. Виски простреливает одна яркая идея, окрашенная под стать закату на той крыше. Утробное рычание Драко Малфоя и его ядовитое «только попробуй». Я стискиваю зубы и размашисто вспарываю вену. Плевать, что там нет Метки. Там есть воспоминания.оОо
Шесть окровавленных фотографий посмотрел только один человек. Сейчас он сидит со своей девушкой в кафе и, не обращая внимание на её весёлое щебетание, любуется снимком фиолетового неба, слегка почёсывая саднящее запястье... Давно перевалило за полдень.