Часть 1
13 июля 2015 г. в 21:25
Вдох. Моцарт оправляет полы кафтана и садится за клавесин. Он сегодня как никогда серьезен, но то и дело оглядывается, будто кто-то здесь ёще, помимо их двоих. Вот тогда Сальери и высыпает яд в его бокал. Не жалеет. Пусть это все прекратится, наконец. Антонио не мог терпеть юношу подле себя ни минуты больше, однако…
Выдох. Сальери прикрывает глаза, снова слыша музыку ангелов из-под тонких пальцев этого мальчишки. Какими же хрупкими они кажутся порой, но мужчина напротив так же удивляется, когда эти тонкие пальцы так ловко орудуют под женскими юбками, незаметно для всех поглаживая то ножку, то колено, а то и выше…
Сальери не понимает, как можно писать такую музыку, как можно играть такую музыку, когда на тебе порой чужие грязные следы похоти и всех низших желаний придворных лжецов и льстецов. Как можно прикрывать глаза и отдаваться музыке, словно отдаваться женщине.
Но даже так, то тогда Моцарт вкусил сладкий и безгрешный плод Эвтерпы, он наполнен порой её светом, её благоговением и всё в нем дышит неземным чудом.
Однако Моцарт же ввергает композитора в Ад. Мука раздирает его душу, боль застилает разум и сжимает все тело, не даря покой, и даже сейчас, слушая реквием, Сальери не замечает, как по щекам катятся слезы и как боль отступает. Руки дрожат и он чувствует взгляд Амадея на себе. Медленно открывая глаза, он видит Моцарта столь рассеянного, что тот просто поправляет кюлоты на коленях, разглаживает складки тонкой и цветастой ткани как всегда.
— Герр Моцарт?— Сальери встает, а тот смотрит вниз. И вдруг снова поднимает глаза на итальянца. И как можно не поддаться этим карим глазам? Сейчас в них столько страха, отчаяния и в тоже время покорности. Он сам будто просит поднести бокал к губам и влить смертный напиток в его горло. Но что-то останавливает Сальери.
— Отчего вы плачете? Мой друг, Сальери?— Он встает и нависает, бережно беря лицо Антонио в руки. Поглаживает щеки и всматривается в темные глаза капельмейстера.— Вы никогда не думали о том, что странно всегда ходить в черном? По кому же траур?
Антонио жаждал ответить: « По самому себе, мой друг, когда я еще не слышал вашей музыки, когда я принадлежал сам себе, когда было легко жить, не зная вас». Но он ничего не ответил. Только чуть повернул голову и коснулся губами подушечки большого пальца.
— Траур по кому же носите вы?— Повторяет вопрос Вольфганг и улыбается, глядя на эти тонкие губы, обхватывающие его палец. Кусающие и тут же целующие этот незаметный след от зубов.
— По кому?— Моцарт наклоняется ниже, не убирая рук и ловя взгляд итальянца. Ох, сколько же чувств в этом взгляде. Боязнь за этого австрийца, создания небес, что стал проклятьем для Сальери. Борьба с самим собой, одна половина желает запретного, а другая смерти этому ангелу. И самое потаенное он прячет даже от самого себя, но Амадей видит. И он улыбается уголками губ, притягивая к себе Сальери.
А тот оступается, поднимаясь, и роняет бокал с ядом. Тот со звоном разбивается, и Моцарт отпрыгивает от Сальери, будто его облили кипятком. Но он тут же возвращается и снова ласкает этими тонкими пальцами бледные щеки.
— Вольфганг, я …— Шепчет Сальери и проводит руки по талии мужчины, поднимается выше, оглаживает спину и плечи. Но все это так близко держа лицо Моцарта и не касаясь его губ. Они держат ухмылку Судьбы, они влекут, но он не смеет. Сальери не посмеет опорочить это дитя.
— Тише-тише, — Амадей проводит успокаивающе по его вискам и полу- прикрытым векам. Очерчивает скулы и касается аккуратным носиком щеки, целуя подбородок. И тут он усмехается, когда чувствует, что итальянец толкает его аккуратно по осколкам к софе и садит.
— Я был не прав,— шепчет он осторожно, касается своими же музыкальными пальцами прядей волос и поглаживает шею. Снова к горлу подступают рыдания, но он сдерживает этот ком, утыкаясь лбом в плечо австрийца, лишь бы тот медленно провел по его спине.
— Мой черный человек,— ласково шепчет Моцарт, поднимая лицо Сальери за подбородок,— Мой черный человек,— повторяет и касается губами закрытых век, щек и уголков губ. После же отпускает лицо Антонио и смотрит, как тот поднимает глаза на него. И сколько же боли и нежности в этом взгляде. Сколько пережитой боли и нерастраченной нежности. Антонио притягивает Амадея и целует его легко, едва касается мягких сладковатых губ своими. И Моцарт закрывает глаза, углубляя поцелуй. Наваливается и прижимается к мужчине, кладя руку на сердце. Слышит быстрый стук, вторящий стуку его сердца, и в душе радуется. Как же волшебно Моцарту сейчас касаться этих пересохших тонких губ, от которых он редко ожидал больше чем тени улыбки.
Сальери отпускает Моцарта, требуя немного воздуха и улыбаясь широко, как дитя. И Моцарт улыбается так же, обнимая и прижимаясь к нему.
— Сыграем в четыре руки?— вскакивает счастливый Вольфганг, и утягивая итальянца за собой к клавесину. И Сальери уверен, что более рядом с Моцартом не дрогнут рука, быстро летящая по клавишам, успевающая за его личным гением.