Мой бедный обвинитель

Устав бесцельно наблюдать за танцем огня в медном шандале, который сейчас обманчиво беспомощно колыхался от малейшего дуновения ветра, проникающего через стрельчатое окно, Себастьян Михаэлис, французский инквизитор и настоятель доминиканского ордена, раздражённо поднялся с высокого кресла, встав, точно натянутая струна, напротив единственного проблеска свободы в мрачном застенке. Хоть он и был высок ростом, но даже ему пришлось приподнять голову, чтобы его хмурый взгляд вперился в изрешечённое толстыми прутьями небо, дразнившее всех прибывших сюда своей недосягаемостью. Каково им было, отвечающим на бесконечные вопросы под неумолимыми взглядами будущих палачей, взирать на этот жалкий клочок жизни, словно бы измывающийся над их незавидным положением? И не были ли они ещё настолько отвергнуты небесами, как в тот момент? Прикрыв глаза и сцепив за спиной руки, Себастьян застыл, вдыхая доносимый ветром охмеляющий запах цветущей вишни. Казалось, даже аскетичная комната по сравнению с высокой стройной фигурой этого человека, точно выточенной из камня, становится меньше в размерах, утопает в тени чёрной рясы… А он продолжает неподвижно стоять на месте, слово огромный тёмный ворон, безмолвно, где-то даже скрыто наслаждаясь наступающим вечером, который принёс с собой лиловое небо с сиреневыми мазками облаков да наполненный запахами ветер, будто бы с насмешкою перебивающий повисшую в воздухе сырость и смрад. Наконец загремел замок, прерывая непозволительно затянувшееся ожидание. Открыв глаза, Себастьян с интересом обернулся, желая взглянуть на обвиняемого ребёнка, ради которого он по особому приглашению спешно прибыл из Авиньона. Дорога, к слову, выдалась на редкость скверной, а незаконченные дела, требующие непосредственного участия инквизитора, казалось, только прибавлялись. Поэтому он очень надеялся на то, что этот случай действительно стоит затраченных на него усилий, а не является очередным предлогом Святой инквизиции поживиться за счёт огромного имущества обвиняемого, от которого, к их огромному негодованию, они до сих пор не смогли добиться сознания в совершённых грехах. Впрочем, версию об одном лишь обогащении Себастьян сразу счёл маловероятной, ибо в письме указывалось, будто это был юный еретик, отпрыск не только богатой, но и приближенной к королю семьи, что делало обвинение против него весьма серьёзным. Самому инквизитору до знатности мальчишки не было никакого дела. Единственное, что его волновало — стойкость, с которой тот выдерживал пытки (этому в письме было уделено особенно много внимания). В совокупности с подозрительным поведением, так напугавшим слуг, ставших невольными свидетелями «связи с Дьяволом» и удачно поживившихся благодаря этому (естественно, тайно, естественно, если они будут и дальше приглядывать за всей семьей, дабы их злокозненная ересь, направленная против церкви и Бога, не могла быть скрыта от святого правосудия), ситуация представлялась действительно весьма интересной. Особенно она была таковой по сравнению с типичными допросами женщин, что сначала гордо задирали подбородок, а к концу вопили похуже сбесившихся свиней и были готовы признаться в чём угодно. Даже в том, что они и не женщины вовсе. В дверном проёме показался надзиратель. С явной истеричностью в движениях дёргая верёвку, опоясывающую пленника, он безуспешно пытался втянуть его в застенок, напоминая потревоженную мышь, желающую сейчас больше всего броситься прочь. Себастьян нахмурился. Раздражение, было сошедшее на нет, вновь захлестнуло его с головой, заставив очерченные брови сойтись к переносице, а глаза цвета бургундского вина нехорошо потемнеть. И всё же он не шелохнулся, продолжая ожидать развязки этого жалкого представления, так не вовремя разыгравшегося перед ним, пока в тишине, нарушаемой лишь звоном кандалов, не раздался едва слышный смешок, точно кто-то слегка подул на свечу. Себастьян выгнул бровь, а надзиратель, этот бедолага, так бы и упал на сырую землю, шарахнувшись назад, если бы невидимый дотоле пленник не смилостивился над ним и не шагнул вперёд, наконец представ глазам инквизитора, в которых на долю секунды отразилось удивление. Мальчишка был красив и по-трогательному хрупок. Обвинять это создание в связи с Дьяволом казалось преступлением, надевать на тонкие белые руки тяжёлые наручники — кощунством. Если у зла и было прекрасное оружие и щит, то ими, без сомнения, выступала невинность. Единственным, что вероломно нарушало этот образ, были большие синие глаза, выделяющиеся на аккуратном лице, будто бы и не знающим лучи солнца. Пристально, пугающе, внимательно они изучали абсолютно невозмутимого Себастьяна, пока в них не зажглось самое страшное — интерес. И пока не произошло самое страшное: это было принято как вызов. — Можешь идти, — единственная фраза, произнесённая за столь долгое время, была подобна камню, брошенному в колодец. Надзиратель, кажется, только и ждал возможности, чтобы выскользнуть за двери комнаты, собравшей под своими стрельчатыми сводами двух личностей, от которых его бросало в крупную дрожь. Пусть эти шакалы остаются на съедение друг другу, а он не собирается задерживаться здесь ни на секунду. Когда перестали доноситься спешно удаляющиеся шаги, Себастьян устремил внимательный взгляд на юного пленника, что без стеснения изучал его. Слишком спокойно. Слишком самоуверенно. Этот мальчишка давно не выходил за пределы мрачных стен, скрывающих в себе все ужасы инквизиции. Судьба его, в общем-то, была почти предрешена. Да что там! Перед ним стоял изнеженный роскошью ребёнок, миниатюрное произведение искусства, чьё присутствие в этих пропитанных кровью и криками подвалах казалось абсурдом, фарсом, варварством, а единственной эмоцией на его лице было лишь ледяное спокойствие. Ни тени страха. Ни тени обречённости. Ни тени затравленности. Себастьян медленно опустился в кресло, с удовольствием предвкушая, как постепенно будет ломать это дьявольское отродье, насмехающееся над людьми, пока его воля не осыплется прахом, а самоуверенность в глазах не потухнет, словно задутая свеча. — Присаживайся, — кивнул он на стул, наблюдая за тем, как позвякивая кандалами, мальчишка садится напротив него. Вечер полноправно вступил в свои права, затягивая весь застенок в темноту, и лишь пламя продолжало свой дьявольский пляс, играя тенью с лицом пленника, преображая утончённые черты в отвратительный оскал, а синие бездны — в две зияющие провалами глазницы. — Ты знаешь, в чём тебя обвиняют? — В ереси, — чуть изогнулись в насмешливой улыбке губы, но глаза, казавшиеся сейчас почти чёрными, остались всё такими же холодными и нечеловеческими. Так равнодушно смотрит дикий зверь за секунду до нападения. — Они говорят, будто я заключил сделку с Дьяволом. — И несмотря на всё зло, учинённое тобой, ты упорно продолжаешь отрицать это? Мерзкое отродье, этот мальчишка, будто бы по насмешке судьбы названный Сиэлем, мягко улыбнулся, слегка склонив голову на бок. Огонёк свечи — его маленький раб — покорно отразился в чёрных зрачках. — А что вы понимаете под злом? Может, изнасилование святыми отцами запертых в этих подвалах женщин? Или пару моих поломанных костей, дабы я сознался в том, что вы так давно желаете услышать, и даже огромные деньги моего отца, пожертвованные церкви, не могли мне помочь избежать наказания? Что в вашем понимании зло? Ваши слабости или слабости других? На лице Себастьяна не отразилось ни одной эмоции. Изучая юного пленника цепким взглядом судьи, приговорившим к сожжению на костре более четырнадцати женщин, он продолжал, словно величественная статуя, неподвижно сидеть в кресле, обдумывая прозвучавшие слова. И едва ли когда-нибудь признался бы даже себе, что в тот момент потемневшие синие глаза, неотрывно наблюдающие за ним и отражающие холодную ненависть ко всему живому, заставили что-то зашевелиться где-то глубоко в душе. Что-то, именуемое страхом. Звякнули кандалы. Привстав и чуть поддавшись вперёд, Сиэль приблизил своё лицо к лицу Себастьяна, с минуту пристально наблюдая за ним двумя тёмными равнодушными безднами. — Меня смущает бес. Этот бес в груди моей живёт и дышит. Однако вы ведь пришли добиваться от меня не признания. Видя, что инквизитор собирается что-то возразить, Сиэль приложил палец к его губам. — Тшш… Вас снедает интерес, жадность к непостигнутому, желание соперничества. Это и только это гнало Вас сюда. Но вы так и не ответили на мой вопрос: что в вашем понимании зло? Удовольствие, которое вы испытываете, порождая хаос? Или, быть может, вера, утопающая в крови? Почему вы, люди, так рьяно сражающиеся против грехов тысячи человек, не можете искоренить всего лишь один, — тонкий палец ткнулся в грудь Себастьяна, — тот, что внутри Вас? Долгую минуту инквизитор неотрывно глядел в синие глаза, чувствуя, как чужое дыхание ударяется о его губы. — Надеешься подобными речами переманить меня на свою сторону? — наконец спросил он, даже не пытаясь скрыть в голосе иронию, словно вся происходящая ситуация казалась ему верхом абсурда. Сиэль как-то устало качнул головой и медленно опустился обратно на жёсткий стул, смиренно сложив на столе руки, закованные в кандалы. — Всего лишь хочу предложить Вам сделку. — Ты, наверное, шутишь, — тут же нахмурился Себастьян. Немигающие глаза, казавшиеся пустыми провалами из-за лёгшей на фарфоровое лицо тени, вновь устремились на него в своём пронизывающем внимании, будто отыскивая какие-то ответы. Наконец, словно ожив, Сиэль сложил руки на груди и, оперевшись носком туфли о пол, принялся слегка раскачиваться на стуле, изогнув губы в лёгкой сдержанной улыбке. — Я не покину это место живым. Даже секретарь, прежде всегда присутствующий на допросах, куда-то исчез. Меня отдали в полнейшее ваше распоряжение, — мальчишка замолчал, но, не дождавшись от собеседника и слова, продолжил: — Единственное, что ещё их сдерживает — отсутствие признания, но человеческое тело слишком хрупко, чтобы выдерживать ежедневные пытки. Себастьян скользнул внимательным взглядом по тонкой фигуре, которую, казалось, может сломать даже ветер, оглядел руки, нежную кожу которых уже успели содрать грубые кандалы, и остановился взглядом на спокойном лице. Даже ему было тяжело представить, как это эфемерное создание раз за разом растягивают на дыбе, что было здесь излюбленным методом выбивания признания, или морят голодом. Заметив его изучающий взгляд, Сиэль лишь криво усмехнулся, продолжая фривольно раскачиваться на стуле. — Мне нужна свобода, а Вам — знания, которые я могу дать. Себастьян молчал. Молчал, несмотря на то, что синие глаза пристально следили за ним, отыскивая намёк на какую-либо эмоцию, позволяющую предугадать ответ на заманчивое предложение. Меньше всего инквизитору нравилось, что какой-то мальчишка, добровольно ставший единым с демоном, разделивший с ним свою бессмертную душу, так легко узнаёт его желания и мысли, манипулирует ими, заставляя соглашаться на столь унизительную сделку. О какой жизни, не говоря уже о свободе, для такого как он может идти речь? Но разве сейчас, спокойно разоблачая себя, это дьявольское отродье уже не было уверено в ответе? И разве так долго разыскивая подобного ему, можно дать иной ответ, несмотря на все разумные доводы рассудка?.. Себастьян сцепил пальцы в замок, откинувшись на спинку кресла в глубоком раздумье. Положение его юного обвиняемого едва ли можно было назвать выгодным, о чём тот прекрасно знал и сам. Что стоит воспользоваться этим на правах единственного шанса спастись? Пусть и весьма зыбкого. — Я не могу быть уверен в ценности твоих знаний, в том, стоят ли они того, чтобы я, рискуя многим, вёл тебя к свободе. Однако если они действительно окажутся значимыми, то я постараюсь сделать так, чтобы ты вернулся к семье. Две пары глаз встретились. И демон, и инквизитор прекрасно понимали, что исход их сделки целиком и полностью зависит лишь от них самих, а честной она является лишь на словах, которые сами по себе представляют нечто лживое и в крайней степени извращённое. Сиэль неожиданно улыбнулся. Улыбка эта настолько преобразила лицо с трогательными детскими чертами, отчего Себастьян невольно задался вопросом: по какой причине этот ребёнок добровольно связался с демоном и, более того, как умудрился сохранить главенство над разумом? Не оттого ли, что тьма изначально, с момента рождения, баюкала эту душу, словно заботливая мать? — Я принимаю ваше предложение, — мягко произнёс Сиэль. И снова эти тёмные глаза смотрят в упор, заставляя постыдный страх выбраться наружу. Себастьян сухо улыбнулся, не отводя взгляда от обманчиво хрупкого существа, восседающего напротив него. Придёт время, и он будет любоваться тем, как растеряв всю свою самоуверенность, этот мальчишка начнёт хвататься за жизнь. Не он первый, не он последний. — В таком случае с завтрашнего дня у тебя есть возможность заинтересовать меня, — сказал, и уже поднялся, чтобы уйти, но неожиданно тонкие пальцы легли на руку, обжигая холодом. — Позвольте мне напоследок ответить на заданный Вам вопрос, — проговорил Сиэль и, не дожидаясь реакции Себастьяна, снова подался вперёд, внимательно глядя в вишнёвые глаза, находящиеся в паре сантиметров от его собственных. — На вопрос о зле, с которым вы так остервенело сражаетесь, которое является неотделимой частью от вашего добра, от вашей натуры, а потому любое сражение с ним подобно сражению с собственной тенью, — замолчав, демон прикрыл глаза, с лёгкой усмешкой скользнув кончиком носа по щеке Себастьяна. — О, вы даже не представляете, до чего же забавно наблюдать за этой нелепой человеческой борьбой, становящейся ещё более глупой, стоит только взглянуть на то, как злом вы пытаетесь победить зло, как трактуете его в угоду собственным интересам. Вы так преданы своему Богу, потому что он прощает вам все ваши грехи, Дьявола же вы ненавидите за то, что он эти грехи высмеивает… Сиэль медленно открыл глаза, внимательно глядя на Себастьяна, который неотрывно наблюдал за ним потемневшим взглядом, ни разу не шелохнувшись за всё время его монолога. — До завтра, господин Михаэлис, — прошептал мальчик. На секунду задумался, после чего едва ощутимо скользнул губами по гладкой щеке к уху инквизитора. — Полно вам играть со мной в эту глупую игру. Может, людям и получается пудрить мозги, но я-то вижу, какой вы внутри, — и снова молчание, приправленное ненавязчивой лаской в виде мимолётного прикосновения щекой к щеке. — Дьявол, прикрывающийся маскою Бога. Весьма занятно, но уже успело надоесть. Отстранившись, Сиэль заглянул Себастьяну в глаза. С минуту они стояли неподвижно и неизвестно, сколько бы простояли ещё, но неожиданно загремевший замок заставил демона сделать пару шагов назад от пристально наблюдавшего за ним инквизитора. — Меня отправили проверить, всё ли хорошо, — раздался голос, а после показался и его обладатель — тот самый надзиратель, опасливо поглядывающий на высокую фигуру Себастьяна, который, оперевшись обеими руками о стол, выглядел сейчас как никогда жутко. — Мы уже закончили, — отозвался вместо него Сиэль, направившись к мужчине. Внимательно следя за демоном, инквизитор заметил, какое удовольствие тому доставляет чужой панический страх, как вновь совсем не детская улыбка растягивает его губы, стоит ему только взглянуть на стремительно бледнеющего надзирателя, старающегося не слушать тихий голос. И вдруг — раздражение, накатившее стремительной волной. Словно вещь, принадлежащую по праву, пытаются отобрать. Это чувство, примешавшееся к усталости после длительной дороги и желанию свернуть мерзкому демону тонкую шею за его насмешки, выразилось в гневной фразе, заставившей надзирателя почти пулей вылететь из мрачного помещения, утягивая за собой усмехнувшегося Сиэля: — Долго ты ещё собираешься здесь возиться?! Проследив взглядом за захлопнувшейся дверью, Себастьян тяжело опустился в кресло, прикрыв глаза и раздражённо потерев переносицу пальцами. Казалось, ночь, проникающая в укрытый мраком застенок, источающая удушливый запах цветущей вишни, отняла у него все силы. Этой ночью инквизитору не спалось. Ворочаясь на жёсткой кровати, он хмуро следил за причудливыми тенями, устроившими свой дьявольский пляс на потолке в свете луны, светившей ярче миллиарда свечей. Иной раз ему казалось, что одна из таких теней, плавно скользя по стене, вытягивается в тонкую фигуру, замирает в углу комнаты, пристально следя за ним двумя синими глазами-безднами, отражающими ту холодную и безжалостную пустоту, которая заставляет содрогнуться душу в беспомощном человеческом теле. Но страха не было. Лишь колдовство ночи с её одурманивающими ароматами, завлекающими звуками да оживающими образами, на этот краткий промежуток времени ставшими полноправными хозяевами окружающего мира, потеснившими человеческий род, боязненно спрятавшийся от тьмы в плотно запертых домах. Себастьян казался себе опьяневшим. Лампада из красного стекла, осветившая осуждающий лик Святого, слабо перебившая сладкий запах вишни едва ощутимым горьковатым запахом оливкового масла, отбросила тёплый свет на тёмный угол, лишившийся ласки луны, но тени, вместо того чтобы испуганно разбежаться со стены, кажется, стали лишь длиннее, устроив хоровод около чёрной фигуры, подобно огоньку свечи плавно изгибающейся в ведомом только ей танце. Себастьян сидел на кровати неподвижно, словно околдованный, следя за насмешкою над вечным огнём веры. И чем дольше он всматривался в извивающуюся тень, тем больше проступали в ней аккуратные черты, вырисовывался точёный силуэт, затягивали в свою тьму большие васильковые глаза, обрамлённые по-девичьи длинными пушистыми ресницами. Себастьян понимал, что разум играет с ним недобрую шутку, иначе бы он в ту же секунду сорвался с места, чтобы переломать мальчишке все кости. Но то были всего лишь иллюзии. Погасла лампада. Даже не глянув в сторону тени, инквизитор вновь лёг на кровать, повернувшись к месту представления спиной, и только в лениво поднимающимся вверх дыме, казалось, раздавалось слабыми отголосками последнее напоминание о произошедшем — тихий шёпот демона, безжалостно обличающий его истинные помыслы. Сиэля Себастьян увидел сразу, стоило ему, невыспавшемуся и злому, точно грозовая туча, возникнуть в застенке, скудно освещаемом ярким солнцем, преодолевающим поржавевшие прутья. Демон стоял у окна и, сцепив за спиной руки, совсем по-детски приподнимался на носки, чтобы при своём невысоком росте разглядеть что-то за пределами мрачной тюрьмы, ставшей ему и днём, и ночью. Услышав шаги, обернулся, за секунду пряча настоящие эмоции под очаровательную улыбку, мягко изогнувшую губы, словно он и впрямь был рад видеть своего обвинителя, внушавшего даже опытным инквизиторам неподдельный страх. — Доброе утро, господин Михаэлис, — внимательно следя за Себастьяном, присаживающимся в кресло, всё с той же улыбкой поприветствовал его Сиэль, отворачиваясь от окна. — Выглядите уставшим. — По чьей вине, как думаешь? — Развлекались с монашкой? — невинно предположил мальчишка, поведя плечом. Оторвав взгляд от бумаг, которые он специально принёс, чтобы записывать рассказы демона, Себастьян исподлобья взглянул на него, присаживающегося, как и вчера, на стул. Только теперь движения Сиэля стали более раскованными, а глаза, о, эта ужасная его часть, сменили пронизывающее холодом равнодушие на нехороший интерес, как если бы ребёнок с наслаждением отрывал у бабочки крылья, задаваясь безжалостным вопросом, сможет ли она выжить. Злость вдруг ушла, уступив место пугающему предвкушению, довольно заскрёбся где-то внутри монстр, уставший брезгливо отплёвываться от овечьей шерсти. Он чувствовал, он знал лучше своего хозяина, что только с этим мальчишкой он сможет обрести свободу, показаться человеческим глазам, о, этим прекрасным глубоким глазам, без страха быть изобличённым. — Приступим, — оставив вопрос без ответа, Себастьян взялся за перо, ощущая непривычную возбуждённость, будто замки́ на внутренней клетке опасно ослабли. Похоже, своего соперника он недооценил. Согласно кивнув, Сиэль подпёр подбородок рукой, неотрывно наблюдая за инквизитором с плескавшимся во взгляде удовлетворением и любопытством, словно видел того насквозь. Обмакнув перо в чернильницу, приготовившись писать, Себастьян задал свой первый вопрос, внимательно глядя в глаза, зрачки которых почти вытеснили синюю радужку, но стоило демону заговорить, и окружающий мир поблек. Стёрлись границы. Сиэль говорил долго. Солнце, вскоре после начатого разговора, скрылось за тучами, превратившими небо в одну сплошную серую пелену с редкими проблесками бледно-голубого, отчего казалось, будто теперь диалогу инквизитора и демона ничего не может помешать и никто не станет свидетелем их общей тайны. Сиэль говорил долго, почти ничего не утаивая, вслушиваясь в скольжение пера по бумаге, по-странному успокаивающее его. Он рассказывал об иерархии демонов, и что им, в сущности, совсем не сложно соблазнить человеческую душу, ведь Бог, наделив людей этим бессмертным составляющим, приманивающим тьму своим ослепительным светом, так и бросил их тонуть в болоте бесконечных чувств и желаний, словно нерадивая мать собственных детей. Где же тут его всевосхваляемая любовь? Он рассказывал о таинствах ночи, когда мир, который знает человек, преображается в нечто совершенно иное — ни за что не желающее подчиняться людям, но подвластное ему, демону, стирающее границы его телесной оболочки, его немощной тюрьмы, так опьяняюще и восхитительно, точно самый прекрасный грех. Он рассказывал о ведьмах (не забыв с иронией упомянуть, что они куда проворнее тех несчастных, закончивших свои дни на виселице или на костре), редко показывающихся человеческому глазу. О том, что когда воздух наполняется влагой, а тёмное небо рассекают молнии, они собирают дождевую воду, чтобы надолго сохранить магию грозы; о том, что в своих танцах вокруг огромного костра, вздымающегося ввысь, они сами похожи на язычки пламени благодаря своей пленительной дикости. Пальцы Себастьяна уже почти не слушались его, но он упорно продолжал писать, не замечая, как день сменяется ночью, аромат цветущей вишни, заполнивший застенок, и собственной усталости. Рассказ демона что-то пробуждал в душе инквизитора, прерывать его совершенно не хотелось. Ослабевали внутренние замки́. Иногда поднимая сосредоточенный взгляд от обвитых мелким почерком листов, Себастьян, смотрел на Сиэля, который, ни на секунду не прерываясь, глядел на высокое окно или, перебирая тонкими пальцами, показывал, как ведьмы плетут венок. Закончили они лишь в тот момент, когда, подперев подбородок рукой, демон спросил, наблюдая за быстро бегающим по бумаге пером: — Святой отец, — о, сколько издевки было в этом обращении! — Какую сумму вам обещали заплатить за моё признание? Наверное, сто ливров, как за всю деревню? Перестав писать, Себастьян поднял глаза на демона, с минуту сверля его внимательным взглядом. Рассчитывать на то, что мальчишка задал вопрос просто из любопытства не приходилось, тем более лёгкая улыбка, изогнувшая его губы, явно говорила об обратном. Отложив перо и размяв отёкшие пальцы, Себастьян с наслаждением откинулся на спинку кресла, чуть склонив голову набок, точно в раздумье. — С чего вдруг в тебе проснулся интерес? — Я живу в подвале, не знающем солнечного света, день за днём выслушиваю стенания запертых там еретиков и возбуждённое пыхтение ваших божьих судей, в конце концов, выступаю в роли скота, которого вот-вот поведут на убой, так почему бы мне не поинтересоваться, во что это всё оценено? — с ироничной улыбкой пожал плечами Сиэль, чуть покачивая тонкой ногой, казавшейся прозрачной из-за её белизны. Наблюдая за этим действием, заставляющим слегка оголиться молочные бёдра, Себастьян перевёл взгляд на демона, который склонив голову на согнутую в локте руку, с насмешливым интересом следил за ним. — Расскажете? — вкрадчиво поинтересовался он. — Больше, чем за пару найденных ведьм, — уклончиво ответил инквизитор, не желая идти на попятную. Затянувшееся молчание вдруг прервалось весёлым смехом. Не сумев скрыть удивления, Себастьян непонимающе воззрился на Сиэля, которого сейчас легче всего было принять за обычного ребёнка, не знай он, над чем тот потешается. — Что в моих словах ты нашёл смешного? — Бросьте, святой отец, — отозвался мальчишка. — Он возлагал на вас столько надежд, а вы, точно шакалы, спешите скорее донести друг на друга и продать за жалкий ливр на радость Святой инквизиции, набивающей карманы. Смех да и только. — Для демона ты слишком благочестив. — Отнюдь. Такое положение дел — настоящее раздолье для нас. Ничего не ответив, Себастьян устало потёр переносицу пальцами. Глаза слипались, да и спорить с мальчишкой не было никакого желания. Зачем? Разве он думает не так же? И разве не ему откровенно плевать на всё это? — Пожалуй, мы закончим на сегодня, — наконец произнёс инквизитор, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и он заснёт прямо в кресле, вдруг ставшем таким мягким и удобным. Наблюдая за ним без тени привычной улыбки, Сиэль лишь молча кивнул. Себастьян позвал надзирателя. Пока он заковывал тонкие руки в кандалы, хмурый взгляд вишнёвых глаз был обращён на тёмный небосвод, затянутый тучами. С каких пор тот, кто служит церкви, соглашается (пусть и не гласно) с той ересью, что говорит демон, желающий своими речами свести человека с праведной дороги? Неужели он, уважаемый и почитаемый человек, успешно борющийся с происками Дьявола, вдруг стал настолько слаб, чтобы позволить себе опуститься до заключения сделки с его прислужником? Себастьян нахмурился больше прежнего, напряжённо вглядываясь в небо, которое начали полосовать молнии. Когда чары демонического рассказа отпустили его, сомнения вновь заполнили собой мысли, заставляя терзаться вопросом о правильности принятого решения, хотя (пусть и с большой неохотой) инквизитор всё же признавался самому себе, что изначально согласился приехать сюда лишь потому, что увидел в этом деле действительно нечто сверхъестественное. Интерес и что-то тёмное в душе, отчаянно вырывающееся наружу, заставило мчаться его сюда. Но пугало не это. Раз за разом Себастьян задавал себе вопрос, как во время дороги, так и во время общения с демоном: хочет ли он этому сопротивляться? И не находил ответа. Нужно помолиться. Руки ещё не успели сделать и малейшего движения, чтобы обхватить висящий на шее крест, как одну из них сжали холодные тонкие пальцы, заставившие Себастьяна, решившего, что он остался в застенке один, удивлённо обернуться. Сиэль смотрел на него серьёзно, без тени привычной насмешки и нечеловеческой холодности. — Я буду ждать вас, господин Михаэлис. Провожая взглядом хрупкую фигуру, словно призрак маячившую в темноте, скудно освещаемую светом огня, Себастьян твёрдо решил, что лично доведёт это дело до конца и не позволит кому-либо перенять его. Монстр утих. На душе вдруг стало необыкновенно спокойно. Инквизитор приходил к демону каждый день. По обыкновению устраиваясь в высоком кресле, он обхватывал перо (сколько их уже пришлось сменить?..) длинными пальцами и, обмакнув его в тушь, начинал писать, полностью отдаваясь рассказам, заставляющим позабыть его о собственной усталости и сомнениях. В перерывах же, когда человеческое тело бунтовало против настойчивости своего хозяина, Себастьян откидывался на спинку кресла, словно признавая своё поражение перед людской несовершенностью, и тогда между ним и демоном завязывались совершенно иные диалоги, не касающиеся их общей сделки. Оба негласно ждали ночи. Нежно окутывая застенок, она позволяла двум разным и одновременно таким похожим существам отбросить часть многочисленных масок, стать откровенными на грани безумия, выпустить наружу то, что необходимо скрывать при людях. Чем дольше длились подобные встречи, тем неосторожнее становился Себастьян, впервые совершенно позабывший, с какой целью его сюда пригласили, тем сильнее ему надоедали пресные посиделки священников, которым иной раз до безумия хотелось раскрошить череп, тем невыносимее казалось ожидание, когда дела, требующие срочного решения, не позволяли ему провести очередной «допрос». Внутренний монстр, постепенно скидывающий овечью шкуру, становился всё более неконтролируемым и голодным. Это дурманило, заставляя позабыть о всякой опасности. Поэтому, когда однажды демона не оказалось в застенке, он встревожено заметался, словно мать, потерявшая ребёнка. — Ваше преосвященство, — дверь приоткрылась, и в образовавшемся проёме показался молодой надзиратель, боявшийся неправильным обращением к Себастьяну нагнать на себя его гнев, — Вас ожидает советник. Инквизитор медленно отвернулся от окна, приблизившись к нему. — Где обвиняемый? — сухо спросил он, в то время как монстр внутри страстно желал сжать шею этого человека, с первых дней вызвавшего сильное раздражение, и хорошенько встряхнуть, требуя ответа на волнующий вопрос. — В пыточной… Глаза Себастьяна потемнели. Надзиратель, наблюдавший за жуткими изменениями в лице инквизитора, почти вжался в стену, кажется, став меньше по сравнению с высокой фигурой, облачённой в чёрную рясу. — В пыточной, — повторил Себастьян низким от гнева голосом. — Почему меня никто не предупредил об этом?! — Вы были сильно заняты, — проблеял несчастный. С минуту инквизитор глядел в испуганно бегающие глаза, после чего развернулся, стремительно покидая застенок. Что-то подсказывало ему: ещё чуть-чуть и он просто сорвётся, раскроет себя. Когда его самоконтроль успел дать такой сбой?.. Как оказалось, он потребовался для проведения пытки над молодой еретичкой, обвиняемой в наведении порчи на людей и скотину. Девушка данные слухи яро отрицала, утверждая, что она никогда и никому не желала зла, а наоборот старалась помочь излечить ту или иную болезнь, обращаясь с молитвами к Богу. Упорство и сила духа у неё были просто поразительными, но и Себастьян, взявшийся за это дело лишь за тем, чтобы как-то отвлечь внимание от процесса над Сиэлем, не слишком-то упорствовал в её допросах, желая чуть потянуть время. К несчастью, юная знахарка, ставшая жертвой злых наговоров, шла на продолжение допроса под пыткой именно в тот день, когда инквизитору требовалось выместить на ком-то бушующую в нём ярость. Уверенно, хоть и не без страха, ступая босыми ногами за надзирателем, с искренней верой в то, что с ней Господь, который не позволит свершиться несправедливости, она даже не подозревала, какой ужас её ожидает в маленьком подвальном помещении, пусть и уступающем главной пыточной в умении наводить страх на самых смелых людей. С мрачным удовлетворением оглядывая орудия всевозможных пыток и отчего-то стараясь не думать, что, возможно, сейчас именно они применяются на хрупком теле демона, Себастьян остановил свой бесстрастный взгляд на совершенно нагой девушке, нежная кожа которой всё ещё пестрила следами прошлых изуверств. Ни повторное унижение под пристальными взглядами нескольких мужчин, ни вид устрашающих орудий, ни обещание снисхождения в случае признания вновь не принесли результатов. Тем лучше. Дав знак палачу, что теперь он лично займётся обвиняемой, подвешенной на дыбе, Себастьян приблизился к девушке, которая словно заворожённая следила за ним опухшими от слёз глазами. — Сознаёшься ли ты в том, что добровольно служила Сатане, давшему тебе возможность насылать порчу? Знахарка замотала обритой головой. Впрочем, Себастьян и не ждал, что пара разорванных связок заставит её признаться. — Я служу лишь Богу, — сорванным от крика голосом прошептала она. — Свидетели утверждают иное. К тому же, при обыске твоего дома было найдено множество ведьмовских трав. — Эти травы растут где угодно. — Правда? — устремившись к огромной жаровне, Себастьян взял накалившиеся на углях щипцы, двинувшись обратно к девушке, ставшей белее савана. — Отчего тогда ты собирала их в определённые дни? — От времени сбора зависит их сила… — упавшим голосом отозвалась знахарка, обречённо закрыв глаза. Постыдный страх захлестнул её с головой, путая в голове молитву, рождая позорное желание признаться в чём угодно, лишь бы жар, исходящий от железа, не заставлял всё внутри похолодеть и застыть, словно тело уже мертво. — Откуда у тебя подобные знания? Разве не Сатана нашёптывает их? Лицо девушки болезненно дёрнулось. Не зная, что возразить, чувствуя, как отчаяние невидимой рукой обхватывает ей горло, мешая дышать, мешая думать, оставляя лишь неконтролируемый панический страх, она понурила голову, обречённо глядя на собственные ноги, еле достающие до земли. Все ужасы дней, проведённых в заключении, вдруг навалились на неё одним непосильным грузом, заставляя сбивчиво шептать молитву, без надежды на спасение. С удовольствием наблюдая за тем, как быстро ломается воля жертвы, превращая её в затравленного зверька, согласного на что угодно, лишь бы избежать боли, Себастьян приподнял голову знахарки за подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Готова ли ты сознаться в совершённых злодеяниях перед Богом? — вкрадчиво спросил он, нежно проводя большим пальцем по мокрой от слёз щеке. Девушка вздрогнула, не смея отвести взгляда от тёмных глаз, лишённых какого-либо сочувствия. Бархатный голос вонзался в тело раскалёнными прутьями, а мягкая улыбка, изогнувшая губы, вызывала желание что было сил зажмуриться, разрыдаться в голос от переполняющего ужаса и невыносимой боли. — Я… — и даже собственный голос стал предателем, — служу только Богу… Передав щипцы палачу, чтобы он вновь накалил их докрасна, Себастьян покачал головой. — У нас есть веские основания сомневаться в этом. Лучше перестань ждать, пока силы зла помогу тебе избежать наказания за твои прегрешения и сознайся. — Мне не в чем сознаваться. — Что ж, ты сама выбрала путь греха. Взяв протянутые ему щипцы, Себастьян оглядел подвешенную жертву, после чего, ни секунды не колеблясь, ухватился ими за кусок нежной девичьей кожи, оттягивая её на себя. Пронзительный крик и запах палёного мяса разнеслись по всему подвалу. Позже секретарь, присутствующий на допросе, рассказывал палачу, с которым он имели обычай распивать вино, что инквизитор сам больше всего был похож на Дьявола, явившегося лично по душу ведьмы, признавшейся во всех своих грехах. Спуститься в ту часть подвала, где содержались обвиняемые, Себастьян смог лишь ночью. Что-то гнало его из кельи, какая-то дотоле неизвестная ему тревога путала все мысли, отчаянно скребла давным-давно окаменевшую душу, мешая сосредоточиться на любом деле. Злись сколько угодно, но не повиноваться ей ты не в силах. Преодолев каменную лестницу и дождавшись, пока тюремщик откроет перед ним решётчатую дверь, инквизитор двинулся вдоль сокрытых тьмой камер, вдоль живых мертвецов, выглядевших как чудовища из сказок, которыми матери пугают своих детей. Жуткий смрад забивался в нос, крики тех, кого покинул даже рассудок, изредка сотрясали тишину. Представить демона, это несносное существо, это эфемерное создание, сотканное из таинств ночи, здесь, в подобном месте, казалось просто абсурдом. Но, тем не менее, этот абсурд сейчас взирал на него внимательными синими глазами. — Пришли насладиться моей беспомощностью? Себастьян не сдержал снисходительной улыбки. Внутренний монстр, бушевавший целый день, точно разъярённый зверь, вдруг совершенно присмирел. Он тянулся к мальчишке, словно к собственному детёнышу, и, не в силах побороть этот порыв, инквизитор открыл двери камеры, приземлившись на жёсткое сено рядом с наблюдающим за ним Сиэлем. — Сколько длился допрос? Демон смерил Себастьяна долгим испытующим взглядом, после чего небрежно повёл белым плечом. — Около шести часов. — Ты что-нибудь сказал им? — Я не для того терпел многочисленные пытки, чтобы однажды сдаться. Себастьян ничего не ответил, внимательно оглядывая миниатюрную фигуру, напряжённую, будто натянутая струна, из-за клокотавшей в ней холодной ярости. Таким он видел Сиэля всего несколько раз, и всякий раз его глаза-бездны были похожи на самое тёмное и опасное дно океана. Бережно взяв тонкое запястье в свою ладонь, Себастьян поднёс его к лицу, заставив демона невольно поморщиться. — Осторожнее, оно вывихнуто. Губы едва ощутимо коснулись нежной кожи под пристальным взглядом вишнёвых глаз. На миг в синих безднах промелькнула паника, сменившаяся усталостью. Фатальной ошибкой было не придать этому значения, упиваясь собственными чувствами и эмоциями. — Я постараюсь больше этого не допустить. — Боитесь за утерянные знания в случае моей смерти? — Несомненно. Тихо фыркнув, Сиэль осторожно высвободил своё запястье из тёплой ладони, точно кошка — властно и спокойно — опустив свою голову Себастьяну на колени. — Останьтесь здесь, пока я не усну, — почти облекая свои слова в приказ, который из его уст звучал как нечто само собою разумеющееся, сказал он, прикрывая глаза. Пару минут инквизитор задумчиво вглядывался в невозмутимое и умиротворённое лицо, словно сделанное из фарфора, решая для себя, кажется, уже в тысячный раз, что следует принимать за правду в действиях и словах демона, а что за коварные уловки. Когда он только успел наделить это дерзкое существо такой властью над собой? Его следует судить со всей строгостью и безжалостностью закона, не гнушаясь самых изощрённых пыток выбивать признание, ломать волю, унижать, упиваться восхитительным отчаянием, но вот он лежит совершенно открытый и спокойный, опрометчиво позволяющий видеть себя слабым и усталым, и твоя рука против воли замирает над его головой, не решаясь опуститься на мягкие волосы. Тебе кажется, она просто сломает его, как все эти орудия ломают кости, тебе кажется, она причинит ему боль вместо внезапного порыва успокоить. Что за злая ирония? Медленно опустив свою руку на голову Сиэля, Себастьян принялся неторопливо гладить его по волосам, иногда пропуская их через пальцы. — Демонам снятся сны? — возник в голове внезапный вопрос. Зашевелившись, мальчик осторожно перевернулся на спину, устремив на Себастьяна изучающий взгляд. — Нет, — наконец прозвучал ответ, который инквизитор уже и не рассчитывал услышать. — Это человеческое проклятие. Нам хватает и всего остального. — Тебе снились кошмары? Демон снова надолго замолчал, словно и сам был сном, растворяющимся во тьме действительности, после чего всё же вновь осторожно перевернулся на бок, закрыл глаза, подтягивая колени к груди. — Лучше гладьте мои волосы и молчите — у вас это хорошо получается. Себастьян невольно усмехнулся, но своеобразный приказ выполнил. Иногда его пальцы соскальзывали вниз, невесомо проводя по нежной щеке, пока о них ударялось мерное дыхание, и тогда спящий демон всё больше представлялся ему дурманящим ночным видением, вечно балансирующим между реальностью и вымыслом: ускользающим лёгким ветром, шелестом тёмного леса, мягкой тишиной заснувшего мира, чёрным небом, ставшим неотделимым с землёй. Сколько было дано продлиться этому безумию, воплотившемуся в одном существе, вытеснившему собой весь мир, вдруг ставший невыносимо однообразным и раздражающим? Сиэль являл собой олицетворение противоречия во всём его восхитительном величии, необузданную свободу; его молочная кожа пахла диким костром, а в волосах путался вольный ветер. Предсказать его настроение, которым демон порой намеренно играл, насмехаясь над Себастьяном, было почти невозможно, но, как и внутренний монстр, отчего-то беспрекословно подчиняющийся ему, так и он иной раз позволял себя укротить, становясь по-трогательному нежным. Эта маленькая война завораживала. Каждая встреча являла собой комок лжи, откровений и взаимных насмешек. Каждую встречу им безумно хотелось или разодрать друг друга в клочья или отчаянно стать чем-то абсолютно единым. Каждый из них был загнанным в клетку зверем: обессилившим, злым, запутавшимся и непростительно счастливым. Сколько было дано продлиться этому безумию? Насколько слепым и отчаянным может быть человек в своём желании ни за что его не потерять, даже если в жертву придётся принести собственный разум? Себастьян был изнурён. Они с Сиэлем словно волки, спрятавшиеся под овечью шкуру и находящиеся среди овец, каждую секунду ожидали, что их раскроют. И когда это ощущалась особенно сильно, закрывая глаза на злые насмешки демона, которыми тот специально ударял, точно пощёчинами, и не обращая внимания на слабые позывы сжать его тонкую шею, он властно притягивал строптивого мальчишку к себе, зарывался носом в густые волосы, приятно пахнущие дымом, и, почувствовав внезапную покорность, обычно кидал что-то ехидное, целуя его в висок. И уж конечно не замечал, как нахальная улыбка сходит с лица демона, а в глазах и вовсе появляется несвойственное ему отчаяние. Он предчувствовал? Конечно же он предчувствовал… Не оттого ли в его действиях и словах порой вдруг проскальзывало что-то обречённое, заставляющее чересчур долго не размыкать объятия или ронять неосторожные фразы? Но Сиэль не был бы Сиэлем, если бы не умел талантливо этого скрывать. И безумие продолжалось. Покрывая несдержанными поцелуями хрупкие плечи, кожа которых, кажется, даже светилась своей белизной, Себастьян собственнически сжимал упругие бёдра, жадно вдыхая запах, неотделимый от желанного тела, насыщая что-то дикое в душе, и совершено нечеловеческое. Впервые в жизни его преследовал страх причинить боль своими действиями, но, словно разрешая выпустить внутреннего монстра наружу, Сиэль властно, с необыкновенной силой обхватив талию инквизитора своим ногами, беспорядочно водил ногтями по его спине, прерывисто дыша и жмурясь от удовольствия. Иногда его потемневшие глаза, подёрнутые страстью, устремлялись на сброшенную одежду, поверх которой выделялся крест, и тогда, не сдерживая триумфальной улыбки, зловеще преображающей его лицо, демон зарывался носом в угольно чёрные волосы, притягивая Себастьяна ещё ближе к себе, если это вообще было возможно. А сам Себастьян, чувствуя молчаливое разрешение Сиэля и благодарно закрыв глаза, перемещался к соблазнительному изгибу шеи, впиваясь в него зубами, заставляя мальчика выгнуться в его руках и протяжно застонать, словно намереваясь окончательно отобрать остатки с трудом сохраняемой выдержки, вскоре безвозвратно полетевшей в адскую бездну. Движения становились всё более грубыми и жадными, но внезапно сделавшиеся нежными поцелуи, хаотично скользящие по горящей и мокрой от пота коже, не позволяли Сиэлю окунуться в спасительную негу забытья, заполняли его до краёв обжигающей горечью, побуждающей отчаянно прижиматься к стройному телу Себастьяна и, обхватив его лицо руками, целовать, целовать, целовать, пока не появится возможность вдохнуть хоть капельку воздуха, не рассыпавшись на части. — Вы спрашивали меня… — неожиданно почувствовав острую потребность до конца быть откровенным, сбивчиво зашептал Сиэль, не в силах сдерживать тяжёлого дыхания, — снятся ли демонам сны. Замолчав, он судорожно вцепился в плечи Себастьяна, со стоном утыкаясь в его шею носом, пока наслаждение не отхлынуло, позволив горячо выдохнуть, словно перед прыжком в воду: — Я солгал вам. И снова замолк, справляясь с дыханием. — Им снится… каждую ночь… — до крови прикусив губу, Сиэль отрывисто выдохнул, содрогаясь всем телом и что было сил сжимая объятия, — бесконечный Ад, где их душу терзают вновь и вновь. Замедлив темп и слегка отстранившись, Себастьян провёл рукой по покрытому испариной лбу, откидывая мокрые волосы и пытливо заглядывая в две синие бездны, прикованные к его лицу. Зрительный контакт длился пару мучительных секунд, после чего инквизитор резко подался бёдрами вперёд, жадно сминая губы Сиэля своими. Синие глаза широко распахнулись. Громкий стон, прошедший, кажется, от пальцев ног до кончиков волос, потонул в поцелуе. Уже позже, словно растеряв абсолютно все силы, демон обмяк в тёплых объятиях, из которых его и не думали отпускать, умиротворённо сомкнув веки. Всё рухнуло в один миг. Может, Сиэль и был прав, когда говорил на очередной их встрече (словно он не имеет никакого отношения к человеческой природе), что людьми зачастую движет одно лишь разрушение. Как долго выстраивалось доверие, сплетались мысли и откровения, одно сомнение, одно важное решение сменялось другим, появлялось что-то общее, неделимое, и как быстро всё это было уничтожено. Услышав о приговоре, который уже на следующий день будет приведён в исполнение, Себастьян почувствовал, как обломки разом придавливают его к земле, погребая под собой. Он не должен был быть удивлён. Всё к этому шло: и подозрительные взгляды, и дела за его спиной, и участившиеся недомолвки, и, наверняка, давление на короля… Он не должен был быть удивлён, и всё же он стоял, словно бы с пробитой пушечным ядром грудью, будто оживший мертвец, у которого впереди была одна лишь вечность, заполненная вязкой пустотой. Увидеть в тот момент Сиэля, этого мальчишку, из которого иной раз хотелось вытрясти всю душу, эту хрупкую ночную иллюзию, беззащитную перед жестокими лучами солнца, было подобно отрыванию от себя кусков плоти. Но ноги сами уже несли инквизитора в застенок, где его, без сомнений, ждали. — А, — мягко улыбнувшись, демон отвернулся от окна, перестав приподниматься на носки, — доброе утро, господин Михаэлис. Себастьян невесело усмехнулся, с трудом делая шаг вперёд, словно ему переломали все кости, неотрывно глядя на Сиэля, сцепившего руки за спиной и наблюдающего за ним с каким-то детским любопытством. Вот он стоит: живой, всё такой же очаровательно нахальный, будто бы не принадлежащий этому миру, будто бы принадлежащий лишь ему одному. Конечно же всё знает. Конечно же притворяется. К чему?.. И разве он не делает того же? Из груди рвался звериный крик, вопль, но Себастьян молча, словно подкошенный, рухнул на колено перед напрягшимся Сиэлем, сгрёб его в объятия, так, что мальчик почти повис в них подобно кукле, и зарылся в пепельные волосы носом, что было сил стиснув зубы. Внутренний монстр отчаянно выл, дробил когтями грудную клетку, лишь бы вырваться наружу, к мальчишке. А тот стоял неподвижно, точно статуя с закрытыми глазами, и лишь через несколько минут позволив себе секундную слабость, выразившуюся в дрогнувших губах, обвил шею Себастьяна руками, прижимаясь к нему настолько тесно, насколько это было возможно. Занимался рассвет. Солнечный свет, проникающий в объятый мраком застенок, осветил танцующие в воздухе пылинки и две неподвижно застывшие фигуры, словно ставшие одним целым.