Не люди

Я люблю этот город. Серый камень набережных, и серую же воду каналов, завитушки архитектуры и дождь, серые ночи в начале лета, в которые людям непривычным сложно уснуть. Строгость и суровую красоту, влажный воздух и ветер. Сидеть на берегу и кидать камни в реку Хан, чтобы чайки, дуры, реагировали на всплеск и подлетали в поисках вкусненького, но тут же, с криками, улетали прочь. Или гулять ночи напролет без цели и даже примерного направления, бродить двориками, сидеть на крышах без надежды увидеть звезды. Слушать шум и чувствовать пульс его, ровный и, может, чуточку быстрый, как у хорошего человека с амбициями. Да, я люблю этот город. И людей его тоже... люблю. Сегодня прохладнее, чем обычно, но этого не замечаешь, погруженный в раздумья. Да и вообще, если честно, не замечаешь. О, этот выбор! Всегда наступает время, когда приходится что-то решать. Делать или не делать, и от сознания того, что как прежде уже не будет, холодеют руки. Но выбор уже сделан, так почему же скребут на душе?! Его привезли на прошлой неделе. Бён Бекхен, двадцать два года. На фотографии в паспорте милейшее создание, именно такими должны вырастать ангелочки, которых рисуют на открытках: светлые волосы, пухлые губки, в черном взгляде невинность и искорки смеха. Казалось, что пахнет он медом и молоком, как ребенок. На каталке же застывало тело: множественные переломы, пробитое легкое, большая потеря крови. Молодой человек возвращался домой... Я не мог дать ему умереть. Отвлечь медсестер было плевым делом. Пара часов операций, за которые собирал его заново, переливания и - "состояние стабилизировалось". А маленьких дырочек на шее никто не заметил. Да и заметил если, пожал лишь плечами. Кстати, забыл представиться. Я Пак Чанёль мне уже много тысячелетий все те же двадцать два года. Именно в этом возрасте я стал вампиром. Поэтому моя богичная внешность остановилась именно этом возрасте. Чему я, собственно, в какой то степени рад. Через день этого светлого паренька перевели в общее отделение, парень что был на краю смерти — какая банальщина и, в то же время, чистейшая правда, - поправлялся быстро, слишком быстро для человека, да и человеком-то, по сути, он уже не был. Всегда интересовала эта грань, переход от жития к не-житию, то состояние, которое испытывает мужчина, да и женщина тоже, но у них это должно быть еще тоньше, то чувство, когда ты понимаешь, что изменился. Не мозгом понимаешь еще, а внутренним чутьем, всей своей натурой. Моя история оказалась простой. Ночь, жгучая красотка, бьющая наповал своей энергией, страстные поцелуи после и до, боль, столь сладкая, что хотелось встретить с ней смерть, безумие и... кровать в каком то полуразваленном доме, в котором очнулся поутру. Раскалывалась голова, в зеркале отражалось темноглазое умертвие, а на шее красовались две маленькие ранки, которые успели уже затянуться. Красавицу эту больше не видел, и до сих пор не до конца понимаю, почему не убила, ведь я был так близок к забвению. Возможно, хотела поделиться "даром", как шептала тогда жарко в ухо, примериваясь к пульсирующей жилке на шее, но я не слушал ее или слушать не желал. Может, еще что, но это сейчас не важно, ибо было давно, и не правда. Сейчас куда как важнее решить, что делать с тем пареньком. В нем уже просыпается жажда, и скоро она станет нестерпимой. А это не может не пугать. *** Иногда кажется, что не я смотрю на город, а город на меня. Уставится тысячей окон и подмигнет тысячей другой, а то задернет шторы, мол, не вижу, а сам подглядывает. Наверное, я схожу с ума. Наверное, нужно поспать. Еще бы этого хотелось. *** — Как выписали? Похоже, лицо у меня было идиотское, потому как регистраторша сочувственно вздохнула. — Так, выписали. Поправился он, вот и отправили паренька домой. И документ остался, что отказывается от дальнейшей медицинской помощи, так и сказал, мол, все хорошо, отлежусь пару дней, и на работу. — На какую еще работу?! В груди что-то екнуло и оборвалось. — Ну так, с детишками он вроде возится, в детском садике каком-то. — В каком еще детском садике? — Ну откуда я знаю? - возмутилась женщина, сердито всколыхнув грудями. - Их столько, этих садиков... эй, Чанёль Чанёлыч, ну ты чего? Тревога пустила корни. Юный, голодный и совсем бестолковый вампир среди маленьких человечков. При мысли о том, что он может сделать, скрипнул зубами. В глазах женщины появился испуг. Пришлось взять себя в руки, спросить, добавляя в голос капельку ласки и тепла: — Тетушка, а телефончик его можешь дать? Очень надо. Я же знаю, у тебя все есть, все записано. Женщина прищурилась хитро, пухлые губы изогнулись в улыбке. — Понравился, да? Да ты глаза-то не опускай, вижу, что понравился. А что, хороший паренек, приветливый. Тебе вон просил передать благодарности, сказал, что травматологов представлял себе как людей страшных, ан нет, весьма милые... слыш, милым тебя назвал. Да не егози ты так, дам тебе адрес. Телефона нет, уж извини. Что не сделаешь, чтоб молодые были счастливы. — Пак Чанёль, вас просят во вторую операционную. Медсестра с распахнутыми, вечно удивленными глазами, явилась, будто черт из табакерки. Пришлось идти. *** Город этот разлучает нас. Кружит судьбы, будто снежинки на ветру, кружит, путая в лабиринтах двориков и забывая на площадях. Город сводит нас. Прячет солнце, чтобы проще было разглядеть тепло сердец и искренность улыбок и побуждений. Город наш такой же как мы... *** Адрес Бэкхёна в тот день я так и не достал. Как и в следующий. На третий тетушка дала его, многозначительно улыбаясь, всем своим видом показывая, что она же за "счастье молодых". И вот поднимаюсь по древней, того и гляди - обвалится - лестнице, стены в подъезде исписаны неприличностями, и смотреть не хочется, а глаз цепляет. Внутри все нарастает тревога. Если б можно было, и не рассказывал бы ничего о... даре? проклятии? испытании высшего существа, данном нам за грехи? Если бы да кабы. Вот он, выбор в действии. Место прописки - комната в коммуналке, дверь открывает девица в коротком халатике, на лице печать многих радостей и печалей. Смотрит так, что отзывается невольно мужское естество. Всегда был чувствителен к подобным невербальным призывам, а в новой своей сущности тем более. Дышу ровнее, спрашиваю насколько возможно вежливо и нейтрально о Бён Бэкхёне, огонек в глазах девицы меркнет - как же, не ею интересуются - пожимает плечиком и уходит куда-то вглубь баррикад. Шагаю следом, мимо проплывают шкафы и шкафчики, веревки с влажным бельем, шумная кухня, крикливые дети, цветастые занавески в проемах. Девица идет, а бедра под халатиком не просто качаются, а так и ходят ходуном. Чувствую на себе ее мысли. Стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, распахивает ее передо мной. Ощущая себя более чем неловко, шагаю в комнату. В пору евроремонтов и красивостей она очень стара, причем не той старостью, что претендует на уют, создаваемый поколениями, а той, что проявляет себя отсыревшими обоями и легким запахом плесени. — Бэкхен-то где? - переспрашивает мужчина, судя по всему, его отец. Глаза с трудом фокусируются на мне. — А кто ж его, шлюхана, знает! Зазнался Бэкхён-то, не ходит к нам, простым трудягам. Чтоб его! "Простой трудяга" водит по мне мутным взором. Мать вздыхает и сжимает худые пальцы. — А зачем вам Бэкхён надобен? - спрашивает тихо. — Хотел проверить самочувствие, выписался он неожиданно, и я не успел... Замолкаю, видя широко распахнутые глаза. — Что с Бэкхёнчиком моим? Что-то случилось? Да не молчите же вы! — Ничего страшного, ногу потянул. Он не говорил? Видно, не хотел тревожить, да и пустяки это, сущие пустяки. Да, пустяки все, стучится в голове, и удар о бампер и лобовое стекло, от которого паренек пролетел метров пятнадцать по дороге, и два с лишним часа в операционной, и вампирская сущность... ну что тут может быть серьезного? — Телефончик его подскажете? И голос елейный. — Да, конечно. Женщина кажется завороженной. Муж ее ушел в себя и в разговоре не участвует. Ему куда как интересней футбол на канале Спорт. Звоню, лишь выбравшись на улицу. Дворик передразнивает шаги эхом. Трубку долго не берут, так и вижу, как пытается понять, что за номер, и стоит ли отвечать незнакомцу. — Алло. — Бэкхён? — Да. Не первый раз слышу его голос, но сейчас в нем все оттенки усталости, от раздражения до апатии. — Это Пак Чанёль, врач из больницы, куда вас привезли после... случая. Нам нужно поговорить. — О чем? Столько равнодушия, что даже теряюсь. Фоном детский писк и какой-то шум. — Ваше состояние нуждается в постоянном наблюдении, нам необходимо встретиться, я разъясню ситуацию. Говорю, а главного сказать так и не решаюсь. — Я... не сейчас. Может быть, позже. Извините, я спешу. — Бэкхен, я сказать хотел, что тогда вы были очень плохи, на краю гибели, и я, в общем, мне пришлось сделать кое-что, что изменило вашу сущность и... - говорю, сам понимая, какой бред несу, но говорить продолжаю. - Вы в опасности, вернее, даже не вы сами, а люди, вас окружающие, и я советовал бы воздержаться от длительных контактов...Бэкхён? Бэкхён! Вы меня слушаете? — Да. Чего вы хотите? Нервозность в нем нарастает, едва не звенит. — В общем, вы теперь... ох, лучше бы нам все же встретиться! Черт! Вы теперь вампир, и в ближайшие часы вам будет хотеться крови, и жажда эта будет только... ...усиливаться, хочу добавить, но паренек перебивает: — Вы все врете! — Бэкхён! Подождите, послушайте меня! — Я не желаю вас слушать! Короткие гудки вызывают недоумение и злость. Набираю номер еще раз, звонок идет, время все длится и длится, а меня будто не слышат. Чертыхаюсь и бегу обратно. Город отзывается эхом, насмехаясь надо мной, очень странным вампиром. Брови девицы взлетают, когда видит меня вновь под дверью. — Опять к Бёнам? Тебе что там, медом намазано? - решает съязвить она. Смотрю так, что замолкает, шарахаясь в сторону. Вновь баррикады, занавески в проемах, дети, громкие разговоры, запах жареной рыбы. В комнату едва не влетаю. От взгляда трезвеет даже отец девушки. — Где он живет?! — На Дровяной, но сейчас в садике, на работе... наверное... Мать теряется и снова трет пальцы, будто озябнув. Во дворе цепляется местный житель, что ему надо, даже не слышу, нарастает рокотом злость, скребет в горле, призывая залить жажду. Ровняю дыхание, заставляю себя уйти. Спокойствие и тишина. В машине всегда свежая кровь в пакете, во избежание. Свежая. Ха! Ищу на карте адрес и лечу через половину города, утешая себя мыслью... да какой там "утешая"! Молясь едва ли не впервые о том, чтобы успеть. Город смеется в открытую, наполняя улицы автомобилями и зажигая столь любимый красный свет. Учреждение по воспитанию "нашего будущего" выглядит донельзя мирным и спокойным, насколько вообще спокойными могут быть пара сотен детишек. Орут и носятся по дворику, полностью игнорируя воспитателей. Тут снова вопросы: что, как, почему, обрываю их и улыбаюсь, потому как время, ускользающее время... Они расслабляются и говорят. Да, работает здесь такой. Был, но ушел уже, отпросился пораньше по состоянию здоровья, очень уж плохо ему стало. Еще б ему было хорошо! Спешу, теперь уже домой к пареньку. Кляну себя, как последнего идиота. Вот он, мой выбор в действии. Какое же безрассудство -плодить потенциальных убийц, у которых жажда крови лежит в основе сути. *** А он все смотрит, видя насквозь. Город наш такой же как мы - вампир. Высосет силы, подарив взамен вполне земное наслаждение - затейливой красотой и ритмом, пороками и приключениями. Мы дети его. *** В подъезде опережает меня грохот и крик. Кричат так, будто видят что-то жуткое, но неизбежное. Дверь деревянная, но на вид крепкая, поддается не сразу, трещит и подрагивает, грозясь вывалиться вместе с косяком, от следующего удара не выдерживает замок. Визг повторяется. Узкий коридор, единственная комната похожа на поле битвы, у стены на диване замерла, тиская кухонный нож, девушка и паренек, хищно оскалившись, неспешно подходит к ней. — Стой! Они поворачиваются ко мне, блондин, бледный, с уставшими глазами и губами, такими алыми, выкрикивает: — Это все ты виноват! В мою сторону летит стул, затем покрывало, отбиваю первое, уворачиваюсь от второго. Бэкхён шипит разъяренной кошкой, бросается, метя когтями в глаза. Заламывая руки драчуну за спину, думаю все, как же он прекрасен. Силен в своей злости, но слаб от голода и переживаний. Дергается и рычит, забывая слова, а я все надавливаю на запястье, заставляя носом утыкаться в пол. — Пусти его! - подает голос несчастная жертва. - Кто ты вообще такой?! Переключение внимания дорого достается, Бэк изворачивается, острые зубки впиваются в ногу, прокусывая плотные джинсы. Отталкиваю и вижу то, как паренька шатает, явно теряя ориентацию. Сгребаю в объятия, он тяжело дышит, бурно вздымается грудь под тонкой футболкой, в глазах блеск безумия, клычки обагрились красным. Целую его, чувствуя собственный вкус на губах. Его запах будоражит, влечет, и уже невозможно оторваться. Он замирает, но вскоре поддается и отвечаеьт на поцелуй. То впивается яро, то смакует, покусывая, царапая в кровь. Страсть опутывает, увлекая, стучит в ушах, распаляет тело. Руки взлетают, сдирая лишнее, что мешает касаться. Трещат швы на футболке, дрянной ремень не желает поддаваться, а ладони ищут жадно, обжигая. — Чертовы извращенцы! - доносится сквозь глухую пелену. Звякает жалобно замок, стучат каблуки по лестнице, вторя сердитому бормотанию, но все так нереально. Есть только я, он и наше желание. Сжимаю этого хрупкого паренька в своих медвежьих объятиях. Не могу удержаться и оторвавшись от губ, спускаюсь ниже переходя на мочку уха и жадно покусываю ее. Спускаюсь еще ниже и не могу не оставить небольшой метки на аккуратой шее парня. Слегка прикусываю кожу, а после сладко целую и будто, зализывая небольшой прикус на скуле, как бы прося прощения за мимолетную боль. Слышу первые всхлипы паренька. Боже будто бальзам для ушей. Хочется слушать их еще и еще…хочется слушать их вечно. Возвращаюсь уже к настолько полюбившимся губам и снова жадно целую, переводя одну руку на бугорок, что уже явно был замечен. Он вновь стонет и поддается бедрами вперед. Приняв некий жест как положительным ответ, рывком раздеваю его всего. Он весь такой хрупкий, осиная талия, дорожка родинок на теле, которые хочется целовать всегда, что впрочем, я и начинаю делать, перед этим все же раздев и себя. Целую его всего, желая оставить его навсегда с собой рядом, под боком, греть и так горячо любить его. Решив немного подразнить его, встаю на колени, о да, это моя самая обожаемая разница в росте. Одной рукой сжимаю его упругую задницу, все же пометка и там не помешает. Другой рукой держу за основу его члена и будто, какая то собачка, ждущая лакомства, высовываю язык и начинаю лизать головку его члена, которая так обильно покрывает спермой. Как пахнет от этого паренька медом, так почему то на вкус он показался мне таким же. Я слышу его всхлипы и просто хочу забыться в них, его бедра поддаются вперед, вдалбливаясь в меня. Но я, как самый уважающийся себя вампир решаю подняться на ноги и слегка уделить внимания его затвердевшим, от возбуждения соскам. Никогда раньше этого не делал, да и честно признаюсь, сосочки размера эдак третье мне нравятся больше. Сказать, что этот паренек стонет, как последняя шлюха на земле, как не сказать ровным счетом ничего. Разум будто помутнел и я решил, что пора бы его уже нагнуть. Ибо эти стоны…он будто знает, что от них я теряю голову. Рывком толкаю его на стул, заставляя нагнуться корпусои тела вперед и встать в позу "раком", заставляя упиреться руками на спинку стула. Передо мной открылся шикарный вид. Попка этого паренька также хороша как и ее обладатель. На минуту я даже думаю, что для этого стоило жить. Боже. Слегка наклоняюсь к нему, трясь своим дружком о его дырочку, а он все так же сладко стонет, но я уверенно пихаю ему в рот пару пальцев, пусть он их смочит. О боже, он так усердно их смакует, так же при этом так пошло причмокивая. Пожалуй, это еще одна вещь от которой я хочу забыться. Через мгновения мои влажные пальцы уже входят в него, пытаясь растянуть. По началу он очень энергично изворачивается и чуть ли уже не встает и не уходит от меня, но со временем все же привыкает и эти чарующие стоны опять срываются с его губ. Не выдерживаю, чертыхаюсь и резко в хожу в него. Этот крик. На секунду мне кажется, что я оглушен. Я начинаю входить в него, во мне горит пламя и я хочу вдалбливаться в него что есть мочи, но все же берегу его. Но после этот хрупкий паренек сам начинает ерзать на моем члене, при этом все так же стонать, как шлюха. А после и вовсе сам поднимает корпус тела, прижимаясь спиной ко мне и ставя мою руку к себе на горло. Он любит жестко. Меня накрывает сносящие разум чувства и я сильно сжимаю его горло в своей широкой ладони и изливаюсь в него. Бэкхён дышит тяжело кончая следом и падая на диван, будто жизнь покинула его тело. Господи…я убил его? Да не, Пак, он вампир о чем ты. Сегодня я решил, что буду спать здесь. Убедившись, что парень все таки жив, ложусь рядом с ним, обнимая так сильно, как только могу. А Бэкхён уже во всю мило сопит, уткнувшись в мою грудь. «Пак…теперь ты полноценный гей, с чем тебя и поздравляю», - говорит мне внутренний голос. *** ...в нем столько света и красок... Не сразу понимаю даже, что говорит он о Городе нашем, прекрасном в своем сиянии. И возражать не хочется, потому что вижу, на миг лишь, но вижу его таким. Город улыбается и шепчет, что это дар -наша сущность. Раньше смог бы я быть столь хладнокровным и точным, работать без выходных, будто двужильный? Побывать там, куда обычному человеку вход недоступен. Получить то, о чем давно так мечтал -- ночи без сна. Великий дар, шепчет Город. Дар и испытание. *** Мы сидим на крыше и болтаем ногами в воздухе. Где-то далеко осталась съемная квартирка, которую разнесли в порыве страсти. Вернулась ли туда подруга-сожительница Бэкхёна или пропала, слишком напуганная, мы не знаем. Да и не важно все это. Остались далеко минуты, часы утешений, когда после того чудесного, что между нами произошло, - язык не поворачивается назвать это сексом, - когда после этого он разревелся. — Я не хочу, не хочу, - причитал, тыкаясь носом мне в плечо, - я так боюсь... а они, они такие сладкие... — Бедный мой мальчик, - шептал я, укрывая барьером рук, укачивая, будто ребенка. Бедный паренек, как же сложно было ему, мало понимающей, что происходит и почему, но страстно, всей натурой своей желающей крови тех маленьких и смешных, которых любил всегда, и теперь любит, но -- по-другому. Заплетать косы и играть, изображая коня, вытирать слезы и обнимать, утешая, укладывать спать, а самому все видеть, как бьется тонкая жилка на шее, призывая коснуться пульса и пить, чувствуя слабеющие толчки. Он всхлипывал все меньше, замолкал, а я перебирал шелковые пряди и говорил, что все будет хорошо. Ложь, конечно, но как охотно ей верят. И вот сейчас мы сидим и болтаем ногами. Бэкхён качается на самом краю, будто раздумывая - прыгать или нет, - волосы цвета меда закрывают лицо, качаясь в такт вместе с ним. Тихий и печальный, прямо забытый хозяйкой ангел-хранитель. Молчит, не кидается больше словами, что лучше ему было умереть, чем жить - так. — А с тобой что случилось? Отчего-то неловко становится рассказывать про ту девицу, с которой все началось. — Да так, ничего особенного. Шутка судьбы, не больше. Смотрит пристально, но молчит. Снова молчит. Чувство вины встает между нами. Я боюсь, что замкнется в себе. Но нет, хмыкает. — Что? — Ничего. Вампир-травматолог. — Смешно, да? — Нет. Грустно. Как же тяжело тебе, должно быть, людям жизни спасать, а не отнимать их. Стискиваю зубы и не признаюсь, и хочу отмахнуться, мол, пустяк, но он не поверит. Потому как знает - да, тяжело. — И что дальше? Что делать? Движение плеч не лучший ответ, но иного предложить не могу. Разве что... — Жить. — Жить? Еще скажи: по-прежнему. Я... не осилю. Что, если однажды сорвусь? Если жажда станет сильнее разума? Такого себе не прощу. Да и ты не простишь. Отворачивается и смотрит на город, на россыпь огней и светлое от того небо, на далекий шпиль и темные воды канала. Тучи сгущаются, пахнет близким дождем. Он все болтает ногами в воздухе, рисуют носки кроссовок одному ему понятные фигуры. Зависает на краю, скребет руками по крыше, теряя равновесие, и тут же его восстанавливает. — Так легко соскользнуть, - бормочет. — Если бы это могло помочь. Перед внутренним взором тело на тротуаре, капли дождя умывают землю. Если б легко так было избавиться от этого... дара. Бэкхён вскидывает голову, в глазах слезы. — Дар, говоришь? Это — дар?! Я подругу чуть не убил! Я хотел ее убить. Понимаешь, хотел! Спасибо, дорогой, ты подарил мне величайшее на свете проклятие. "Нет!" - хочется заорать, но лишь вздыхаю, принимая все его обвинения. Но ведь это и вправду дар, шепчет кто-то внутри меня. Столько возможностей при нечеловеческой силе, выносливости, тонком чутье и удачливости, обаянии и красоте. Если обернуть все во благо, сделать можно чуточку больше, можно — все! И если дано испытание это, то надо его пройти. — Только для людей мы останемся убийцами-кровососами. Так всегда было, зачем кому-то что-то менять? Зачем? Кому-то что-то... Не ангелы мы, да. Но Господи Боже, наша сущность, это ведь дар, правда?