Резонанс

Хотя вот уже несколько лет прошло с тех пор, как Белый Шарик стал обычным (ну, или почти обычным…) мальчиком, Стасика время от времени начинало грызть беспокойство. А вдруг…Вдруг Яшка найдет способ вернуться к себе, на свою Грань Кристалла, в свою Галактику? Тогда Стас останется опять один…При мысли об этом внутри делалось холодно и пусто. Хотя вроде бы, пока все было просто замечательно. Стаськиной маме удалось оформить опекунство над Яшкой, после чего Райком выделили им еще одну комнату (раньше там жили соседи, но они переехали). Комнатка была совсем небольшая, но уютная, с большим окном, выходящим в заросший кустами сирени и акации двор. ИХ комната. По стенам ребята развесили географические карты (кое-какие выменяли у одноклассников, а некоторые – нарисовали сами, они получились даже интереснее настоящих), вырезанные из журналов и газет рисунки и фотографии с изображениями парусников, а еще Яшка притащил найденный в логу огромный штурвал от старинного парохода. Сосед дядя Коля смастерил для них настоящую двухэтажную койку, и большущий стол, за которым так удобно было делать уроки, читать, рисовать. Сидеть поздно вечером, склонившись над романом Жюля Верна, жадно перелистывать страницы, иногда касаясь друг друга поцарапанными локтями… Казалось бы – чего еще надо для полного счастья? Живи да радуйся, что есть у тебя такой друг, который с полуслова понимает, от которого нет никаких тайн. Но тревога не хотела униматься. Ворочалась, ворочалась, не давая покоя… — Словно подменили тебя! – вздыхала мама. И правда, Стас был сам не свой. Начал хуже учиться, огрызался по пустякам, грубил…Как будто колючками ощетинился. А хуже всего, что рядом с Яшкой он начал остро чувствовать свою никчемность…Не умеет ни в футбол играть как следует, ни драться, ни петь, учится так себе, пятерки только по тем предметам, которые ему интересны, – географии да истории…Стасик пытался переделать себя, но ничего не получилось – ему по-прежнему больше всего нравилось сидеть с книжкой в траве на высоком речном обрыве, а не шумные игры в казаков-разбойников, шпионов, войну. Однако, когда в школе на классном часе Нина Васильевна спросила, кто хочет пойти в поход в честь окончания учебного года, Стас вместе с остальными радостно галдящими одноклассниками мужественно поднял руку. — Ну-ка, сколько вас набралось…Раз, два, три…Шестнадцать человек! Что ж, хорошо. А теперь запишите, что нужно будет взять с собой в лес… Выйдя из города рано утром, они весь день то пробирались сквозь чащу, то преодолевали лесные ручьи и речки, то карабкались по склонам оврагов…Привал на обед – и опять в путь. Наконец, к вечеру, когда Стас уже почти не чувствовал под собой ног, они вышли на большую поляну, и военрук (он руководил походом) велел разбивать лагерь. Не успел Стасик повалиться на траву и блаженно вытянуть гудящие ноги, как рядом возник старший вожатый Юра. — Ну, что расселся, Скицын? – насмешливо протянул он. — А палатку кто ставить будет? Пушкин? — Да я поставлю, Юр, — послышался звонкий Яшкин голос, — А то Стас первый раз в походе, вон как устал… — «Устал»… — хмыкнул вожатый. – Пусть привыкает, не развалится! Однако препираться не стал, ушел по своим делам. — Яш, я тебе помогу сейчас… — Стас собирался с силами, чтобы встать. — Ладно уж, Вильсон, сиди, — Яшка слегка взлохматил ладонью Стаськины отросшие волосы и убежал. Кажется, энергии в нем было хоть отбавляй! Вон сколько прошагали, а ему все нипочем! И сильный такой, хотя и по-прежнему худой, – запросто может поднять Стаса и даже подбросить…А он, Вильсон, слабак, даже на турнике нормально подтянуться не умеет… Спальные мешки и палатки им выдали казенные. Несколько больших четырехместных и пара маленьких на двух человек. Именно такая досталась Стасику и Яшке. Когда закончили разбивать лагерь, уже вечерело. Сквозь прогалины между деревьями пробивался багряный закат. На горизонте клубились подсвеченные заходящим солнцем облака…Одно из них было точь-в-точь как разинувший пасть бегемот, медленно плывущий куда-то в небесную синь. Внезапно подкравшийся сзади одноклассник Витька Лапин смазал Стасика по затылку. Несильно, но неприятно. — Матрос, дай папирос! – и, гоготнув, убежал. Вроде мелочь, но настроение неуклонно портилось… В это время объявили сбор у костра, и Стасик нехотя поплелся к большой озаренной пламенем площадке посреди лагеря. Вообще-то он любил такие вот вечера. Но сейчас ему больше всего хотелось, чтобы все оставили его в покое. Оказалось, что все уже расселись, и место рядом с Яшкой занято. Стас уныло приткнулся на свободный краешек бревна. В руках у Яшки была гитара, он неторопливо перебирал струны, настраивая звучание. Возле него прилепилась смазливая Ленка Синицына. С томным видом она теребила косу, строила Яшке глазки и иногда касалась его ног своими голыми коленками. Яшка не обращал на нее внимания, но и не гнал…Стасик встретился с ней глазами, и эта дура хихикнула и придвинулась к Яшке еще ближе! К его Яшке. Захрапели встревожено кони, Разогнулись дугой эскадроны, И склонились тяжелые копья, И взметнулись над строем знамена. В синем небе рассветная краска, Облаков золотистые гряды. Словно в сказке, но вовсе не в сказке Вылетают на поле отряды…* Яшкин голос, чистый и высокий, зазвучал в медленно наползающих на поляну сумерках. Он сидел очень прямо, и отблески костра падали то на его задумчивое лицо, то на ударяющие по струнам тонкие пальцы, высвечивали растрепанные пряди волос… Песня была многим знакома по пионерлагерю, ребята принялись подпевать, кто во что горазд, но Стас слышал лишь Яшкин голос, видел лишь его – погруженного в музыку, свободно берущего самые высокие ноты, такого…такого совершенного сейчас…словно выточенная из мрамора древнегреческая статуя. Аккорды умолкли, а Стас все также сидел не шевелясь, вглядываясь в Яшкино лицо, и все сильнее, не замечая боли, сжимая попавшуюся под руку сосновую шишку. Вот Яшка повозился, устраиваясь удобнее, провел по струнам…И… Тревога с радиомачты Ударила в мир голубой. Не плачьте, не плачьте, не плачьте О тех, кто уходит в бой. Над краем далеким, горным Раскаты черной грозы... Не зря мой товарищ упорно Испанский учил язык. Там в бухте развернут парус, И парусник ждет гонца. Покоя там не осталось, Там нет тревогам конца…* Стас почувствовал, как черная, непроглядная тоска накатывает на него. Он тонул в ней, в этой тоске, будто матрос с разбившегося суденышка…Яшка так близко – и так далеко! Совсем рядом – но не с ним, не с Вильсоном. Он пел для них, он был с ними. В эту минуту, сидя среди гомонящей толпы одноклассников, он ощутил одиночество так остро, как если бы оно было иглой, вонзившейся в бок. И Стасик не выдержал. Неловко соскочив с бревна, бросился в наполненную мраком прогалину между деревьями, обступавшими поляну, и бежал, бежал, не разбирая дороги и почти ничего не видя, пока не споткнулся об корень и не упал, уткнувшись лицом в слой опавшей хвои и тихо всхлипывая. Он не слышал, как ему в спину кричали вожатый и военрук: — Скицын! Скицын, вернись немедленно! Не видел, как Яшка отбросил гитару (жалобно звякнули струны) и бросился за ним. Не помнил почти ничего до того момента, как почувствовал Яшкино осторожное прикосновение, и его такой странный, прерывающийся какой-то голос: — Вильсон…Виль…сон… Теплые сильные руки бережно обхватили его и подняли с земли. Сразу стало так уютно и хорошо…Как в раннем детстве, когда мама укачивала его, нося по комнате… — Держись крепче, а то не донесу! Он обхватил Белого Шарика за шею, уткнулся лицом ему в плечо и прикрыл глаза. От долгих слез их пощипывало…На лицо налипли хвоинки, садняще ныло разбитое о корень колено, но все это ничего не значило по сравнению с тем, что Яшка снова был рядом! Похоже, Стаська так и уснул на руках у Яшки. Потому что возвращения в лагерь ну совершенно не помнил. Проснувшись и открыв глаза, он сначала не понял, где находится. Ну и темнотища вокруг! Лежать было удобно и мягко. Похоже на спальный мешок…Значит, он в палатке. — Яш?.. – позвал он тихонько. В темноте с облегчением вздохнули, задвигались. Загорелся неяркий свет маленького карманного фонарика. Тьма неохотно рассеялась, уползла в углы. — Ох, Вильсон! Ну и напугал ты меня! – выдохнул Яшка. – Чего это на тебя нашло? Стас отвернулся и принялся ногтем колупать дырку в стенке палатки. — Ну чего ты, в самом деле? – Яшка лег рядом, обнял его за плечи. — Зачем я тебе…такой…никчемный? – пробормотал Стасик. Яшкина рука неожиданно с силой развернула его к себе. Теперь они были совсем близко, почти касались друг друга… — Вильсон…Ты забыл главное…У нас Резонанс, – прошептал Яшка. – сегодня от тебя шел почти такой же сильный импульс печали и одиночества, как и тогда, когда я услышал тебя в первый раз. У меня чуть сердце не лопнуло… Я ведь больше не звезда, Вильсон…Я такой же, как ты… У Стаса опять намокли глаза. Он собрался с силами и спросил (стараясь, чтоб голос не дрожал…): — Яшка…Ты правда никуда не уйдешь? — Глупый…— Белый Шарик прижал Стаську к себе, гладя выступающие под майкой острые лопатки. – Куда же я без тебя? Мы ведь с тобой связаны накрепко. С тех пор, как я уловил твой импульс в своей грани Кристалла, — мы одно целое, Вильсон…Ты и я. — Один и один – не один. Да? – шепнул Стасик, чувствуя, как затеплели румянцем щеки. Хорошо, что в палатке так темно… Рука Яшки скользнула по его волосам, откинула спутанные прядки с лица: — Я сбежал оттуда, чтобы быть с тобой, Вильсон. Рядом с тобой я узнал, что такое настоящая Гармония. Никто мне больше не нужен… — А как же… — у Стаськи внутри опять шевельнулась притихшая было ревность.— К тебе Синицына постоянно клеится… и другие девчонки…Я сам сегодня видел у костра… и в школе… — Ох, да не нужны мне они! – рассмеялся Яшка. – Зачем мне эти дуры, когда есть ты? Стаська прикрыл глаза. Губы сами собой растянулись в улыбку…Он погладил ползущую по ноге божью коровку и вздохнул: — Я…Я боялся, понимаешь…А теперь…так хорошо… Последнее, что он запомнил, уже погружаясь в сон, была Яшкина улыбка и его голос (доносящийся уже будто издалека): — Спи, Вильсон… * В тексте использованы фрагменты из стихотворений и песен В. П. Крапивина. («Испанская песня» и «Баллада о горнисте»).