Во имя двух Лун

Карджо всегда уважал меров и людей, несмотря на их пренебрежительное к ним, каджитам, отношение. Уважал, когда его, чуть ли еще не котёнка, спаивали два имперца в одной из дешёвых таверн Сиродила. Уважал, когда проигрывал им все свои деньги и затем соглашался на какую-то «авантюру» в поисках лёгкой добычи, за что потом мёрз в каменной темнице под Имперским городом. Не перестал уважать даже тогда, когда здесь, в Скайриме, бандиты стащили у Карджо Лунный амулет, подарок его матери. Норды не жалуют каджитов в своих городах, поэтому им приходится слоняться караванами по холодным пустыням, грея друг друга шерстками и продавая кучу приятных вещей. Но всё же Карджо не понимал их и часто им удивлялся. Точно слепые котята, снуют по своим городишкам, следуют глупым правилам, неуклюжие, нагие под бронёй. Он вдруг невольно бросил взгляд на Йодис, жарящую над огнём злокрысью шкурку. Нет, с ней каджит чувствует себя как под ласковой рукой Азуры. Карджо никогда не забудет, как Йодис вернула ему украденный амулет. Он защищал караван — а теперь в благодарность защищает эту нордку. И пусть выглядит она крепко и воинственно, всё же она какая-то беззащитная. Они остановились переночевать в небольшой пещерке у святилища Азуры: путь к Винтерхолду был далёк, и им нужно было передохнуть. На севере поднимались острые вершины — та самая гора Антор, на которой, как рассказывала Йодис, Олаф Одноглазый покорил великого дракона Нуминекса. Карджо любил слушать её рассказы о Скайриме и втайне надеялся, что и сегодня его ждёт какая-нибудь легенда или история. А пока он принёс дров и развёл костёр, Йодис соорудила вертел, и к тому времени, как над снежными взгорьями показались луны, по пещере стал растекаться запах жареного мяса. Карджо разложил на камнях козьи шкурки, вынул из мешка бутыли с элем и мёдом, завёрнутые в ткань пироги. Вьюга как раз утихла, и было слышно довольное мурлыканье — или урчание голодных животов? Они молча поели, а потом полакомились припасённым в мешочках лунным сахаром. Карджо нравилось наблюдать, как нордка рассасывает его во рту, а потом растирает языком по нёбу, чтобы лучше чувствовалось. Она потянулась от удовольствия и словно промяукала: «Как хорошо…». Карджо почувствовал разливающееся по телу тепло и приятное покалывание, как обычно, чуть позже Йодис, и развалился на шкурках. В висках пульсировало, зрачки то сужались, то расширялись… — Карджо, мне холодно, — томно прошептала Йодис. Ну вот, снова озноб после опьянения. Дров больше не было, догорающий костёр давал уже не так много тепла. Каджит с облегчением отстегнул доспехи, оставив на себе лишь свободную рубаху, взял козью шкурку и придвинулся к нордке. «Неуязвима к холоду, а перед лунным сахаром бессильна», — подумал Карджо. Он прижался к Йодис, обвив её своим телом с гибкостью, присущей только каджитам; Йодис довольно прикрыла глаза и будто стала засыпать. «Видно, никакой истории Карджо сегодня не услышит», — с досадой подумал каджит. Вдруг он почувствовал на своей морде теплую, чуть грубоватую ладонь нордки — пальцы чуть вжались в шерсть и стали мягко почёсывать под подбородком. — Мой пушистый котёнок, — проворковала Йодис, продолжая гладить его тёплую шею, пощипывать там кожицу и впиваться ногтями. Карджо застыл: то ли удивляясь, что с ним обращаются как с домашним котом, то ли млея от удовольствия, от которого хотелось зажмуриться и выгнуть спинку… — Йодис, — мурлыча, пробормотал каджит, — что ты делаешь? — Ты разве не соскучился по ласке, а, Карджо? — рука Йодис поднялась вверх, к его ушам, и стали так же за ними мягко почёсывать. — Как давно ты чувствовал женское тепло? Небось, в караване? И правда, ему давно не хватало нежности чьего-нибудь тела, его часто переполняло желание и тоска по мягким лапкам каджитки, пушистому хвостику, острым зубкам. Во время переходов каравана от Данстара к Рифтену он часто проводил время в шатре Зейнаби, забавляясь с ней скумой и «играми». Акари, возглавлявшую караван, он слишком для этого уважал — как-никак, она высвободила его из сиродильской тюрьмы. Но никогда у него не возникало мысли завладеть человеком — или эльфийкой — слишком неприветливо выглядели их холодные лысые тела, напоминавшие куски сырых кроличьих ножек или любого другого мяса. И сейчас, когда Йодис вдруг приподнялась и стала стягивать с себя кожаные доспехи, он вновь не мог выбросить из головы эту мысль, хотя ему показались весьма привлекательными её груди, которые казались полнее, чем даже наполненные молоком у каджитки, и крепкий, пусть и лысый, живот. Нордка прижалась к Карджо сильнее, и ему уже ничего не оставалось, как принять её в свои объятия — она будто уже продрогла. — Сними тряпье, и тебе станет теплее, — прошептала она. Карджо поддался: да, слишком быстро, ведь естественное отторжение еще не было преодолено. Он стянул с себя рубаху, зацепляясь за ткань когтями, чувствуя, как потрескивает шерсть. Рука Йодис спустилась по мохнатой широкой спине каджита и стала поглаживать над хвостом, отчего тот стал извиваться и нетерпеливо подрагивать. Вдруг она больно его дёрнула. Потом, словно извиняясь, поцеловала его в мокрый от возбуждения нос. — Мррр, — поддразнила она и отстранилась. Она легла на козьи шкурки, потягиваясь и маня каджита руками. Её кожа слабо блестела под светом угасающих огоньков в костре; шерсть росла лишь на голове и между ног, ему вдруг захотелось прислониться к ней там и прилизать курчавые жесткие волосы. — Иди ко мне. Карджо послушался. Он опустился перед ней на колени, а потом навис над её телом. Чувствовалась разница температур — кожа Йодис была холодной и будто бы слишком гладкой, как поверхность стекла. Кроме того, она пахла горьколистником — он помнил его аромат еще с тех времен, как к его каравану пристал данмер-торговец. Карджо наклонился к шее нордки и принялся ласкать её язычком — нравилось каджиткам, понравится и человеку. Чутьё говорило, что стоило быть нежнее, иначе нордке станет щекотно, и каджит не ошибся. Она приятно замычала, чувствуя мокрый шершавый язык и прикосновение мягкой шерсти, схватила Карджо за загривок и едва его потеребила. Карджо позволил. Свободной рукой она провела по его твёрдой груди, расправляя светло-серую шерсть и выискивая сосочки. — Два, — чуть слышно сказала она. Опустилась ладонью ниже по его напряжённому животу с более мягкой шкуркой, попыталась сдвинуть ткань на бёдрах каджита. Карджо понял, чего хочет Йодис, и чуть приподнялся, подавшись тазом вперёд, сам стянул повязку, обнажая короткий, но тугой в основании член, чуть сужающийся к концу. — Тебе будет больно, — покачал головой каджит, проводя лапой по пенису и показывая на нём многочисленные роговые сосочки. Словно не услышав, Йодис медленно села, взяла в ладонь серые с пушком яички, другой рукой ухватилась за член каджита. Он был в разы горячее человеческого и лишь едва лоснился от смазки. Карджо, мурлыча, положил руку на плечо нордки. Осторожно, словно полностью заглатывая орехи на палочке, она взяла член в рот. Карджо зашипел и невольно высунул когти от удовольствия, вонзив их в кожу у ключицы Йодис; по её груди побежали две слабые капли крови, за что она выпустила из пальцев слабую молнию искр по мошонке каджита. Он чуть вздрогнул. — Давай лучше я, — рыкнул Карджо, — тебя нужно подготовить. Он опустил Йодис на меха, а сам расположился у неё между ног. У каджиток там пахло словно мёдом, да и шерсть была много мягче и податливее. У Йодис она была жёсткая, пусть и пшенично-курчавая, чуть влажная от наполнявших складки соков. Он приник к ней языком и стал сладко лакать солоноватую жидкость, которая была чуть более вязкой, чем у кошек; она приставала к нёбу и оставалась на языке. Нордке явно нравилось, как Карджо вылизывал её между ног. Она чуть изредко стонала и придыхала, цепляясь пальцами за мех козьих шкур. Каджиту казалось, что она стала мяукать, когда он глубже проникал языком меж ярко-розовых складок, втягивая влагу, и от этого шерсть на его спине вставала дыбом. Карджо нравилось, когда Йодис мяукала. Смазки стало вдруг чуть меньше — нордка стала мёрзнуть и перестала получать так много удовольствия. Однако её было уже достаточно, чтобы почти без сопротивления войти в неё. Каджит поднялся и вновь наклонился над лицом нордки, отерев со слипшейся на подбородке шерсти жидкость. — Карджо может сделать тебе больно, — фыркая, сказал каджит. — Ты уверена? Йодис взглянула в его широкие зрачки, щипнула чувствительную мочку на его ухе. На его руках шкурка стояла дыбом, а хвост нетерпеливо подрагивал; на своём животе она чувствовала его еще более разгорячённый тяжеловатый член. Она прикусила губу и кивнула. Он вошёл в неё как можно более мягко и плавно и удивился, что там у нордок так же горячо, но почему-то теснее, чем у каджиток. Йодис издала короткий стон, бросила быстрый взгляд вниз и снова положила голову на меха. Карджо чувствовал, что не сможет держаться долго: слишком давно он ни в ком не был, и слишком приятно было находиться внтури нордки. Он принялся кончиком своего пушистого хвоста ласкать её клитор, чтобы уменьшить болезненность, водил по прохладным ягодицам, половым губам. Он не удержался: через какое-то время зашёлся частыми толчками, в то же время впиваясь когтями в постеленные под ними шкуры и царапая камень. Пронзительное мяуканье, рычание, стоны — неясно, от кого из них издавались эти звуки. Карджо чувствовал цепкие пальцы Йодис на своём загривке, иногда — вырываемые клочья шерсти. Она чесала его между лопатками и обвивала ногами его поясницу — ему уже нравилось прикосновение голых ножек, тёплые теперь груди и живот под ним. Кончая, он слишком сильно сжал плечо нордки и снова оцарапал её кожу. Некоторое время они лежали так. Мурлыча, каджит слизывал кровь и капельки пота с кожи женщины, дыханием согревая её шею, подбородок, уши. Потом они улеглись. Карджо вновь свернулся калачиком и обвил обмякшее тело Йодис, накрыв её толстой медвежьей шкуркой. Огонь давно догорел, две Луны уже удалялись с мутно-чёрного неба. Среди скал перестал блуждать ветер, и всё, что слышал Карджо — было уже спокойное дыхание нордки. Он ловко потянулся к своему мешку и вынул оттуда еще две щепотки лунного сахара. Он отсыпал немного в ладонь Йодис. — Видишь, там, за скалами, виднеется рука Азуры со звездой? Там, вон, святилище стоит? — прошептал Карджо. — Азура создала нас, каджитов, как особую расу хранителей. Каджиты должны были быть лучшими скалолазами, обманщиками, чтобы скрывать свою природу, лучше всех уметь выживать. Наше призвание — следить за Лунами, мы привязаны к Лунной сети. Мама мне рассказывала: «…и Луны засияли над болотами, и их свет стал сахаром». Азура подарила нам самое сладкое, самое чарующее лакомство. За это мы её и любим. Каджит причмокнул, рассасывая сахар, и прикрыл глаза. Сегодня он рассказал историю, пусть и короткую. Завтра будет очередь Йодис, и расскажет она её в месте потеплее…и помягче. Карджо стал уважать людей больше, но понимать — меньше.