***
До города добирались больше двух суток. В одиночку Хико потратил бы на этот путь всего один день, но приходилось считаться с возможностями ученика. Мальчишка всё время отставал: иной раз из-за усталости, иной раз из-за привычки глазеть по сторонам, а то и вовсе выпадать из действительности. Наставнику приходилось постоянно держать своего подопечного в поле зрения; для человека, привыкшего к одиночеству, это оказалось не так-то просто. Один раз Хико умудрился его потерять — когда сам погрузился в глубокую задумчивость, оценивая свои печальные учительские перспективы. Оторвавшись от мыслей и обернувшись, он увидел за спиной только пустую дорогу и вынужден был повернуть обратно, поминая ученика самыми нелестными словами. Вскоре пропажа нашлась: ребёнок шёл, низко склонив голову, упрямо и безнадёжно меряя дорогу шагами, и выглядел живым воплощением решимости и отчаяния. Наставника он не заметил, пока тот не позвал его. Мальчик поднял голову и его глаза вспыхнули недоверчивой радостью. Хико подошёл ближе и посмотрел на него сверху вниз. — Ты почему меня не окликнул? Ребёнок вздохнул, но ничего не ответил. Хико мысленно напомнил себе о терпении. — Если я дал тебе имя, значит я сделал это не просто так. И если я сказал, что ты — мой ученик, это значит, что ты — мой ученик. Но это вовсе не значит, что я буду бегать взад-вперёд по дороге только из-за того, что мой глупый ученик поленился лишний раз раскрыть рот. Когда в следующий раз начнёшь отставать, окликни меня. Понял, дурень? — и не получив ответа, добавил, махнув рукой в сторону обочины, — Пошли, сделаем привал. Мальчик ничего не ответил и остался стоять на месте, но когда Хико отвернулся и сделал несколько шагов, сообщил не то спине учителя, не то деревьям при дороге: — Я — не дурень. Хико оглянулся через плечо и хмыкнул: — Смотри-ка, ты и спорить умеешь! Я думал, тебя и этому придётся учить. Хико действительно полагал, что покорность до того въелась в тела и души людей, что даже ребёнка придётся учить по-своему смотреть на мир и поменьше полагаться на авторитеты, однако, чем дальше они уходили от места трагедии, и чем больше оживала замершая от пережитого ужаса душа мальчика, тем яснее становилось, что Хико достался ученик с характером. Что-что, а смотреть на мир по-своему он точно умел. И всё ещё сохранял способность преодолевать страх и перечить тем, кто сильнее. Или свою роль сыграл этот случай на дороге? После него доверие ученика к учителю явно взросло: он меньше замыкался в себе, стал не только отвечать, но иногда заговаривать сам и охотно откликался на своё новое имя. Должно быть, оно казалось мальчику чем-то вроде талисмана, который поддерживал уверенность в том, что учитель его не бросит.***
— Можете быть уверены, господин мечник, для вшивых мальчишек гвоздичное масло подходит не хуже, чем для мечей! Можете также использовать уксус или сок кислых ягод, — делился своими познаниями аптекарь. Хико слушал его внимательно, время от времени поглядывая на Кеншина, который слонялся у входа и очень неумело притворялся, что совсем не прислушивается к разговору. Аптекарь, между тем, продолжал: — Но имейте в виду, нужно втирать масло много раз и после этого хорошо прочесывать волосы. Стоит ли мучиться? Проще уж сразу обрить… Когда наставник обернулся в очередной раз, ученика на пороге уже не было. Не было его и на улице. Хико огляделся. Безусловно, мальчишка был где-то здесь — навряд ли он решил по-настоящему сбежать, скорее спрятался, чтобы переждать опасность и прояснить обстановку. Хико отлично его понимал: его бы тоже не осчастливила идея обриться на манер смиренного монаха. Он посмотрел на небо и громко объявил: — Даю слово, что не буду брить тебя наголо! Послышался шорох, и откуда-то сверху детский голос подозрительно спросил: — Честно? — Честно. Слезай. На этот раз послышался шум, словно на крыше взвозилась стая обезьян, и Кеншин слез. До сих пор Хико думал, что ему достался самый грязный мальчишка в Японии, теперь он убедился, что для его ученика это не предел. — Чучело, — констатировал учитель. Ученик насупился. — Но если обрить, и вовсе смотреть будет не на что. Поэтому… — Хико открыл бутыль с гвоздичным маслом, понюхал и поморщился, — Это ж надо было так угадать с именем! — проворчал он, — Дух от тебя будет, не то что как от меча — как от целого оружейного склада(2). По пути в гостиницу Хико честно попытался представить себе, что отмывает и вычёсывает своего ученика сам, и понял, что это невозможно — при одной мысли о том, что придётся прикасаться к вшивой голове, его мутило. А при мысли, что хоть одна пакость переползёт с мальчишки на него самого, он чувствовал, что самоотверженность наставника покидает его окончательно. Ничего не оставалось делать — только найти другого добровольца. Поэтому постоялый двор он присмотрел победнее, а хозяйку — постарше и поприветливее и попутно убедился, что среди прислуги снуёт пара ребятишек. Оставив ученика у входа, Хико отправился на переговоры. — Оками-сан(3), — сказал он, одарив хозяйку самой лучезарной из своих улыбок, — у вас ведь есть дети? — Конечно, господин! — широколицая рябоватая хозяйка рассмеялась и махнула рукой, — Вон бегают, негодники! И это только младшие. — Значит, вы любите детей? — вкрадчиво поинтересовался Хико. — Куда же от них денешься! Коли народились, так приходится любить. — А как вы относитесь к рыжим детям? — уточнил Хико стараясь говорить как можно менее заинтересовано. Хозяйка посмотрела на него с удивлением: — Никогда не видала таких. Но… — она вздохнула, — ребёнок есть ребёнок, будь он хоть рыжий, хоть в крапинку. Что ж, господин, выходит, вам рыжий достался? Хико понял, что манёвры не очень-то удались, и пора признаваться. — Всё гораздо хуже, хозяюшка. Так уж вышло, что под моей опекой оказался рыжий, грязный и к тому же вшивый ребёнок. Вы умеете обращаться с рыжими, грязными и к тому же вшивыми детьми? Хозяйка посмотрела на кислую мину блистательного господина и не смогла сдержать улыбку. — Идёмте, — сказала она сочувственно. — Показывайте ваше чудовище. Гостиниц Хико не любил. Прислуга и постояльцы не упускали случая на него поглазеть — ещё бы! не каждый день увидишь человека в добрых шесть сяку(4) ростом! — и пока он не уходил в свою комнату, за спиной постоянно кто-нибудь маячил. Восхищение льстило, но суета и бестолковщина вызывали раздражение, и он рад был отгородиться от людской назойливости хотя бы тонкой стенкой. Однако, прежде чем удалиться на отдых, нужно было убедиться, что хозяйка добросовестно выполняет свою часть уговора, и Хико заглянул на хозяйственный двор, где отмывали его ученика: пускать такого грязного ребёнка в офуро(5) было бы настоящим преступлением. Хозяйка добродушно посмеивалась и, должно быть, уже не в первый раз проходила взлохмаченную голову гребнем. Ребёнок с видом безмерно уставшего человека упирался подбородком в край старой, рассохшейся бочки и время от времени пытался жаловаться. Тем не менее, у Хико сложилось впечатление, что его ученик вполне доволен жизнью — как в смысле мытья, так и в смысле нытья. — Ну, сколько мо-о-ожно? — Терпи! Прочешем до конца, добавим ещё масла и ещё разок прочешем — тогда и кончатся твои мучения. — У меня спина замёрзла! — Момо-чян! Принеси ещё горячей воды! Бойкая девушка лет шестнадцати выглянула из кухни и крикнула: — Сейчас, матушка, не согрелась ещё! Ребёнок оглянулся на хозяйку с видом превосходства, хозяйка шутливо дернула его за волосы: — А ну, не вертись! Хико удовлетворённо кивнул: кажется, здешняя оками и впрямь умела обращаться с детьми. Даже с рыжими, грязными и вшивыми. Когда «мучения» действительно закончились, был ранний вечер. Хико сидел за низким столиком, погрузившись в чтение, его ученик валялся на постели в состоянии, близком к эйфории. Ничего удивительного! Кто знает, сколько месяцев ребёнок прожил в грязи и пренебрежении, перебиваясь крохами сочувствия от случайных людей! Теперешнее положение должно было казаться ему чудом: чистая юката(6), чистая постель, добрая хозяйка, которая не поленилась и не побрезговала отмыть замарашку и вычесать из его головы всякую дрянь. И наконец учитель — человек, на которого можно положиться, который не бросит на дороге и не продаст. Было отчего размечтаться! Размечтался ребёнок не на шутку. Отчаянно борясь с зевотой, он принялся донимать Хико расспросами. — Наставник, а вы живёте в городе? — В горах, — пробурчал Хико, не отрываясь от книги. — В горной деревне? — Один. — А до людей далеко? — Не так, чтобы очень. — А лет вам сколько? Хико прикрыл глаза и в который раз напомнил себе о терпении. — Двадцать пять. — Много! Наверное, и жена есть! — Жены нет. Это оказалось разочарованием: Кеншин со вздохом ткнулся носом в подушку. Однако в такой замечательный вечер он явно был не в силах подолгу огорчаться и почти сразу же заинтересованно спросил: — А почему? Хико мысленно удивился тому, что дети умудряются повзрослеть и дожить до совершеннолетия. Ответ он дал короткий и исчерпывающий: — Потому. Ребёнок ненадолго затих, пытаясь осмыслить полученную информацию. Подумав, он внёс предложение: — А давайте мы вам её найдём? Вон как на вас женщины смотрят! У здешней хозяйки старшая дочь уже взрослая. Ничего, работящая! Хико оторвался от книги и воззрился на ученика, словно увидел его в первый раз. — А ты, оказывается, тот ещё наглец, — сказал он, как бы подводя итог этому созерцанию. — Ничего не забыл? — А… чего? — Мог бы спросить, собираюсь ли я вообще жениться. — А вы не собираетесь? — голос Кеншина переполняло разочарование. — Нет. Не собираюсь. Можешь не строить из себя свата. На этот раз разочарование было серьёзным. Ученик даже перекатился на спину и скорбно уставился в потолок, но всё же и этот удар не смог по-настоящему испортить ему настроение. — Ну, и ладно, — упрямо сообщил он потолочным балкам, — Я тогда вырасту и сам женюсь. И жена будет обо мне заботиться. — К тому же ещё эгоист, — констатировал Хико. — И ничего не эгоист... — голос ребёнка прозвучал сонно. Кеншин заснул, а его наставник смотрел поверх страниц книги и думал о чём угодно, только не о том, что на них написано. Мальчику совершенно очевидно была нужна мать. Добрая женщина, которая заботилась бы о нём, дарила тепло и ласку, бранила и жалела. Что даст ему Хико Сейджуро Тринадцатый? Изнурительные тренировки, силу, которую сам ещё не знает, к чему приложить, и однажды — полное одиночество. Что же, отступать всё равно было поздно: обмануть доверие ребёнка, оставить его сейчас, значило сделать только хуже. Да и где уверенность, что спокойная жизнь в новой семье продлится долго? Даже если бы удалось найти такую семью. В этом мире слишком много превратностей! «Что же поделать? Нет у меня для тебя мамы, и сам я навряд ли гожусь в отцы и учителя! — так думал мастер меча, сам удивляясь этим мыслям. — Но теперь-то хочешь, не хочешь, придётся сгодиться». В дверь тихонько поскреблись, и когда Хико открыл, перед ним появилось добродушное лицо хозяйки. — Вот, я новую одежду принесла, — тихо сказала она, глянув в дальний угол комнаты и убедившись, что мальчик спит. — Великовата немного, но пусть будет на вырост. — Добрая женщина вздохнула и спросила: — Вы, значит, учить его будете? Хико усмехнулся: — Придётся. Хозяйка ещё немного помялась, потом решилась и попросила: — Так вы уж поосторожнее. Тощий он — страх смотреть. И палки ему случалось отведать, это я вам точно говорю. Давно он у вас? Взгляд Хико потеплел, а усмешка сменилась мягкой улыбкой. — Четвёртый день, — ответил он. — Не беспокойтесь, хозяюшка: в искусстве меча без шишек не обходится, но я уж постараюсь, чтобы их было поменьше.***
Наутро Хико собирался купить кое-какие припасы и продолжить путь. Распрощавшись с хозяйкой, он отправился на поиски некстати запропастившегося ученика, нашёл и за шиворот вытащил из драки с хозяйским сыном. Уже на улице он заметил: — Похоже, твоя признательность не распространяется на членов семьи почтенной оками. Кеншин пнул камешек. — А чего он обзывался? Хико вспомнил притчу о мудром самурае и процитировал: — Если тебе преподносят подарок, а ты не принимаешь его, он остаётся у прежнего владельца. То же самое и с оскорблениями, пока ты не принял их, они принадлежат тому, кто их произнёс. Ученик покосился на него с явным сомнением. — Если бы я не дал ему в лоб, он всё равно не стал бы рыжим, — хмуро возразил он. — Ах, вот в чём дело! Так это не оскорбление, это — чистая правда. Кеншин снова пнул камешек, промахнулся и поднял тучу пыли. — Ну и что? — сердито сказал он, — Это же не значит, что надо всё время так меня называть! А они называют и называют, — мальчик скривился и с возмущением в голосе передразнил, — «Рыжий — то», «рыжий — это», «рыжий, подай», «рыжий, принеси», «куда делся рыжий», «наверное, это снова рыжий», «одно наказание с ним», «не слуга, а сплошное «оро»»… — Сплошное — что? — Неважно! Если бы вас всю дорогу называли дылдой, это тоже была бы правда, но вам бы, наверное, не понравилось. С некоторым удивлением Хико отметил, что ему бы это действительно не понравилось. Он подтвердил: — Не понравилось бы. Но я бы не стал из-за этого драться. Во-первых, потому что вступать в бой нужно только ради серьёзной цели, а во-вторых, это попросту ниже моего достоинства. Некоторое время Кеншин молчал, видимо, такая трактовка оказалась для него новой. — А если бы вам сказали, что из-за вашего роста происходят всякие несчастья, — спросил он затем, глядя куда-то под ноги. — Что вы — детёныш тануки(7) или даже óни(8), и что это вы… — он на секунду замолчал, перевёл дыхание и закончил, — … ну, в общем, что всё вообще из-за вас. Хико поймал ученика за плечо, развернул к себе и присел на корточки, чтобы видеть его лицо. И чёрт с ним, с плащом, пусть подметает пыль. — Ну-ка, посмотри на меня. Мальчик, нерешительно поднял глаза, потом снова уставился в землю. — Нашёл время изображать вежливость! Я велел тебе поднять голову. Кеншин поднял голову и посмотрел на учителя. — Запомни, один из главных врагов человека — страх. Из страха люди совершают больше преступлений, чем из-за всех остальных страстей вместе взятых. Из страха они выдумывают глупые суеверия и пугают ими своих детей. Страх порождает суеверия, а невежество продлевает им жизнь. Всё, что тебе наговорили — выдумки; с таким же успехом можно было придумать, что твоя рыжая особа приносит счастье. — Правда? — Правда. Кеншин улыбнулся. Хико поднялся во весь рост, отряхнул плащ и указал направление. — Пошли. Надо запастись едой. И сакэ. Наставник ускорил шаг. Ученик поспевал за ним вприпрыжку, то обгоняя, то застревая позади. Слова учителя как будто сняли с его плеч тяжёлый груз, и он снова воспарил в мечтаниях. — А было бы здорово, если бы я по правде приносил счастье! — восторженно сообщил он, но замолк на полуслове, и упавшим голосом протянул, — О-оро... Хико обернулся, посмотрел на ученика и глубоко вздохнул: — Осчастливь меня, почисти варадзи(9) травой! И больше не влипай в собачьи какашки.***
Учитель и ученик шли пустынной пыльной дорогой. Учитель нёс на плече бóльшую часть припасов, ученик с сознанием глубокой ответственности прижимал к животу небольшой узел. Солнце перевалило зенит, мальчик устал, и спина его наставника с каждым шагом начала отдаляться. Хико пару раз оглянулся, исподтишка наблюдая за своим учеником и за мучительным сомнением, которое явственно отражалось на его лице: Кеншину явно не хотелось признаваться в своей слабости, но игнорировать требования учителя было совсем уж нехорошо. Наконец он решился: — Наставник… — Да? — сказал Хико не оборачиваясь. Ученик ответил не сразу; немного помолчав, он виновато пояснил: — Ну, я вас окликнул… Хико едва сдержал смех. — Пойдём помедленнее или передохнём? — спросил он, останавливаясь. — А далеко ещё? — Порядком. — Тогда передохнём. Хико снял с плеча короб и свернул на обочину. ______________________________ 1) Три-Пять-Семь – детский праздник, вехи и ритуалы взросления ребёнка, которые проводят, соответственно, в 3, 5 и 7 лет 2) Кеншин – дух (душа, сердце) меча 3) оками, оками-сан – хозяйка или жена хозяина гостиницы 4) сяку — 30,3 см. 5) офуро – ванна в виде бочки или «короба» с подогревом, в гостиницах – общественная 6) юката – в данном случае имеется в виду одежда для сна 7) тануки – енотовидная собака; японская традиция приписывает тануки способность к оборотничеству 8) óни – сверхъестественное существо наподобие чёрта 9) варадзи – обувь, сандалии из рисовой соломы