Глубина

Для справок: Юки Мацури – ежегодный фестиваль фигур из снега в Саппоро, проходит в начале февраля. Моива – гора в Саппоро, излюбленное туристическое место. Со смотровой площадки открывается великолепный вид на город. Между пальцами тлеет сигарета. Дым тонкой струйкой поднимается вверх и ненадолго застывает, прежде чем раствориться в холодном зимнем воздухе полностью. Вверх – это понятно, это просто. Подняться вверх, почти всегда означает подняться высоко. Это легко представить, почувствовать, описать. Точка с вектором в приятную бесконечность. Высота притягательна. Она вызывает желание рывка и мгновенного достижения вертикали с безграничным простором и свободой. Понятно, предельно ясно, фиксировано. Достигнуть этих ощущений не составит труда. Высоту можно почувствовать и став на табурет у себя в квартире, так считает Ута. Или, на крайний случай, выбраться на крышу здания, в котором находится их студия. Не обязательно для этого ехать на Хоккайдо. Но Рё считает иначе. Почувствовать что-то новое силой мысли он не может. Нужно окунуться, прикоснуться, слиться с этим каждой клеточкой. Он ищет того, что сам с неохотой и вполголоса называет "настроение". – Через неделю здесь было бы повеселее, – жалуется Ута, когда Рё возвращается. Они ждут на скамейке следующего рейса по канатной дороге. Такой подъем Уте не нравится, но иного способа добраться на вершину Моивы сейчас нет. – А что будет через неделю? – спрашивает Рё и смотрит на сигарету в его руке. Ута уверен, мысли Рё сейчас занимает тоже самое, что занимало и его минутами ранее. Только глубже, как всегда глубже. – Юки Мацури. Было бы весело. А сейчас здесь только такие же унылые рожи, как наши. – Это у тебя унылая рожа. У меня все нормально, – спокойно отвечает Рё. Ему всегда нормально, даже когда степень паршивости вокруг зашкаливает. Будто у Рё свое измерение действительности. Или он, в отличие от остальных, предпочитает молчание нытью и жалобам. Наверное, и то, и то было верно. Они заходят в холодный вагончик и останавливаются у стекла. Посадочная станция удаляется от них, укрытая снегом крыша становится все меньше. Вскоре она исчезает совсем, сливаясь с черно-белым полотном раскинувшегося под их воздушной дорогой парка. Открывающееся с каждой минутой пространство кажется бесконечным. Серое небо роняет редкие хлопья снега. За их легким кружением голые ветки деревьев кажутся угольными набросками. Ута думает этими штрихами, обрывки мыслей не складываются в слова, которые можно было бы произнести вслух. Рё смотрит в ту же сторону, его лицо расслабленно и не выражает ничего. – Чертовски высоко. – Еще не очень, – Рё касается стекла ладонью. От нее идет тепло, и стекло по контуру руки затягивает матовой пеленой. – Что будет, если трос оборвется? – Мы умрем. – Да это ясно. Я не об этом, – Ута отворачивается внутрь вагончика. – Внизу деревья. Они пробьют стекла. А обшивку прорежут? Что вероятнее, смерть от удара или от ветки? Рё молчит. Ута тоже, представляя, какие могут быть ощущения в момент падения. Не покорение ли это высоты в обратном порядке? Рё тяжело вздыхает. Он не скрывает, ему по душе такие разговоры. Но не с ним. – Ты как поверхность озера. Тебя так легко потревожить. Но в этой ряби нет глубины. Покорение высоты в обратном порядке, это и есть постижение глубины. О глубине у Уты только ложные представления. Глубина отношений, глубина души человека, глубина бассейна. Все чуждо, все неумело пересказано другими, подсмотрено в фильмах, непонятно и нереально, как дурные сны. Когда они добираются до смотровой площадки, сгущаются сумерки, но город, который должен зажечься сотней огней, еще лежит в собственной тени. Если не присматриваться, он кажется огромным котлованом. Ута резко вдыхает порцию воздуха, но тот холодный и совсем не такой, как у подножия. Воздух режет легкие, и Ута прячет лицо в шарфе. Только дышать через него совсем невозможно, голова начинает кружиться, а воздуха – не хватать. Ута мгновенно представляет воду, от поверхности и до самого дна. Огромную волну, которая накрывает Саппоро и, успокаиваясь, образует непостижимую толщу всех оттенков зеленого, синего, серого. Мыслей о воде так много, что начинает казаться, как она заполняет легкие. – Ну что, почувствовал настроение? – Ута подходит к Рё. За их спинами зажигается подсветка на лестнице, и наконец-то город тоже разгорается огнями фонарей и витрин. – Думаю, да. Но это всё равно не совсем то, – Рё качает головой. – А ты? – На этой вершине я утонул. Рё смотрит на него, как никогда не смотрел раньше. Сильный порыв ветра сносит выбившиеся длинные волосы из-под шапки на одну сторону и тянет их за собой в колючем потоке. Уте кажется, что так бы двигались волосы Рё под водой, длинными широкими лентами тянулись бы к мерцающему свету на поверхности водной глади. Глубина воды поглотила бы его, но это не стало бы концом. Зеленоватый свет на коже, бледность губ и волосы, струящиеся, словно водоросли от внутреннего течения – все это было бы естественно. Обратная дорога нравится больше им обоим. Огни города приближаются и становятся похожими на звездное небо. Рё находит слова, чтобы выразить это настроение: – Поднимаясь со дна в ночное время, звезды будут плыть навстречу вот так. Ута думает, что если он – поверхность, то тогда Рё – само озеро. Улыбка на его лице проходит, как рябь. – В следующий раз поедем к воде, – Рё касается его плеча и смотрит в глаза. Ута не может сказать, замечал ли раньше, как глубоко в них можно заглянуть.