Конец февраля

       В конце февраля еле узнаваемые подснежники, выглядывающие из-под маленького сугроба, живописно смотрятся рядом с деревянным домом. Сосульки, свисающие со старой узорчатой крыши, и тёплые лучи солнца, переливающиеся в снегу — всё это лишь дополняет гармонию уютной деревеньки. Место, где каждый знаком и понятен, и тот, и другой делают свою «важную» работу. Паром через Тобол, стоящий на тонком мокром льду, покачивался от порывов ветра. А гордый ворон, вставший на ржавую крышу, важно кричит на другой берег реки. Сейчас не каждый осмелится перейти через реку, а дряблый паром не в силах сломать столь хрупкий лёд. Поэтому люди, работающие в городе, сидели дома и наслаждались выходными. В одном из домиков, с маленьким огородом, деревянным забором, сломанной крышей и ледяным полом, отдыхал в своём кожаном кресле мужчина с седой щетиной, а на ногах у него были дырявые носки. Солнце светило сквозь тонкие окна, и лучи его попадали прямо на книгу с причудливой картинкой рабочих, а на другой странице текст, написанный маленьким шрифтом. Мужчина спокойно водил ногой по ковру, иногда шевеля губами, а иногда посматривал в окно на мимо пролетающих птиц. Комната была небольшой, с мелкими иконами в углу. У правой стены стоял старый полотняной шкаф, рядом с ним был миниатюрный комод с треснутым зеркалом и кучей чьих-то выпавших волос. Ковёр весь в дырках и крошечных пятнах, загнутый в левом углу как раз под размеры комнаты. Через щели иногда продувал ветер, отчего колыхались белые шторы. Левая стена была почти пуста, посередине стоял серый диван, а над ним красовалось чёрное пятно, будто кто-то кинул туда какой-то напиток. Голые стены иногда давили своей простотой, а иногда казались слишком бедными, отчего становилось неуютно. Мужчина кинул взор на проезжающего мимо мальчика на старом велосипеде. Он был одет в толстый потрепанный пуховик, шапку-ушанку, на плече висела сумка. Он узнал мальчишку, тяжело было не узнать кого-то, живущего в твоей деревне, тем более, если это твой сын...        В глубине дома скрипнула входная дверь, и подул неприятный холодный воздух. Мужчина положил книгу на стол, и явился её автор: надпись:А «.И. Куприн», а снизу жирными красными буквами «Молох». Он вышел в главную комнату ,из которой шли двери в другие и одна здоровая — на улицу. Мальчишка разулся и тихонько вкатил велосипед, поставил его возле двери. Увидев отца, он снял сумку, поставил её на стул. Почесав потный затылок, открыл и достал свежую газету. Разговор между ними всё не мог начаться: тихое утро утомило множество людей, и они были не исключением. Газетка ничем не отличалась от тысячи других, что мальчик привозил своему отцу. На первых страницах виднелось изображение нового храма, а за ним иллюстрация какой-то православной выставки. Несколько страниц с новостями вперёд — и можно увидеть объявления. Целая страница с информацией о новых квартирах в многоэтажных домах, для истинных буржуев ещё и охранник предоставлен с тысячами камер. Мальчик вытянул руку с газетой, и здоровая рука отца, с выцветшей зелёной наколкой, жадно забрала бедные, чёрно-белые копии. И вот, наконец, мальчишка робко, не смотря отцу в глаза, сказал: — Тебя Машка зовёт. И кивнул в сторону соседского дома. — Какая она тебе Машка! Мария Ивановна! — дерзнул отец и начал надевать дырявое пальто, висевшее на ржавом гвоздике. — Наруби дров и затопи печь, пока мать не пришла. Отец открыл дверь в мороз и выбежал, не закрыв, к соседскому дому. А сын, запирая дверь, смотрел ему вслед. Вдалеке слышались взрывы от детских бомбочек, парень удивился необыкновенному звуку, ведь таких чудес у них в деревеньке не водилось. Но он не осмелился выбежать и проверить, откуда идут столь экзотические звуки. Он, наконец, снял свой пуховик, засунул в рукав шапку и повесил на гвоздь, что был рядом с отцовским. Потянул шею, прихватил сумку и пошёл к себе в комнату, которая не отличалась ничем от комнаты родителей и комнат других деревенских детей. В глаза бросался плакат неизвестного ему исполнителя, его принёс ему друг вместе с столь же экзотическим, как и бомбочки, журналом для подростков, в котором под микроскоп рассматривалась шикарная жизнь таких же подростков, только обделённых какими-то бездарными, но выдающими их способностями. На полу был только холодный линолеум, отходивший в краях комнаты. Старый письменный стол с настольной лампой, как и у всех остальных... Такой же раздвижной диван, как и у родителей, в общем, кроме яркого плаката не было ничего необычного. На зелёных тетрадках, лежащих рядом с лампой, в строке «имя» было написано: «Феофан Балохович» — именно так звали мальчишку. Его родители были из числа немногих, которым сейчас нравятся древнерусские имена. К сожалению, тетрадки не из школы, отец не смог устроить сына в учебное заведение, сетуя на какую-то очередь. Но он смог научить Феофана писать каракули, чем-то похожие на предложения, хоть в них и были наиглупейшие ошибки. Феофан лишь однажды увидел такую же именную тетрадь у друга, который каждое утро с понедельника по пятницу ездит на пароме в городскую школу, что находится вблизи той стороны реки, и захотел иметь такую же. Но тетради вот уже несколько лет пылятся и лишь иногда в них появляются новые записи. Феофан умел, но с трудом, читать, поэтому иногда одалживал всё у тех же друзей книги, а иногда брал отцовские, что хранились в шкафу комнаты родителей. Он всегда с любопытством относился к книгам от друзей, но всегда с негативом относился к отцовским. Папины книги были увязаны ненавистью к обычному миру и какому-то тоталитарному строю, что Феофану, наверное, было не понять.       Мальчик кинул сумку на диван, вышел через главную комнату в туалет. Всех гостей всегда удивляло то, что ванная комната находится в доме, а не как у всех остальных: один туалет на улице, но на нормальное, не печное отопление времени или сил не хватило. Сделав нужные дела, он, как обычно, с удивлением посмотрел на своё отражение. В тусклом свете маленькой лампочки тени падали во все ямки лица равномерно, из-за чего получался злобный вид. Его грязное лицо и еле видные веснушки бросались в глаза «нормальному» человеку: пышные брови и растрёпанная шевелюра, неровный, скорее, грузинский нос и тонкие губы. Феофан умыл лицо, вытер его маленькой тряпочкой, висевшей на краю ванны, и резво выбежал к выходной двери. Глянул на любимый велосипед . Это единственная забава в столь скучной жизни — облезший друг мальчика, который ему подарили родители. Опомнившись, он напялил шапку и пуховик, достал из-под скамьи небольшой топорик, отворил дверь на мороз.        Первым делом он пристально посмотрел на дом соседей, в котором сейчас находился отец. Убедившись, что ничего странного не происходит, Феофан вышел на задний двор, где под навесом валялись сухие бревна. Недолго подумал о сложной работе, взял первое полено, аккуратно поставил его на обычное место, расставив ноги, взмахнул — всё, как учил отец — и ударил по краю толстого чурбака, и так шесть раз, пока не сколол всё, а дальше взмахнул ещё сильнее и начал раскалывать бревно на шестёрки. Потом получавшиеся дрова скидывал на большую тряпку, которую расстелил после сколки краёв. Шум от ударов топора по дереву разносился на несколько сотен метров. Сразу было понятно, откуда они издаются, ведь это единственный дом, в котором тепло получали лишь из небольшой печи. Прошло минут тридцать, и нужное количество дров было готово. Завернув все в тряпку, на которой они лежали, как в мешок, потащил их в дом. Подойдя ближе, Феофан заметил свет в окнах, а значит, либо отец, либо мать уже вернулись. Возможно, он не успел столь быстро наколоть дров, как его просил отец. Завернув на крыльцо, аккуратно дунул тёплым воздухом на окно. Сквозь пропотевший от дыхания мальчика круг был виден родительский шкаф, маленькая лампочка на местами оголённом проводе и приоткрытая дверь в главную комнату. Висевшая на плече Фени самодельная сумка перевешивала его, отчего — тем более, на морозе — было трудно стоять. Мальчишка поспешил войти в тепло, кинул на пол сумку, которая развязалась от удара о пол, и принялся снимать ботинки. Глаза его пристально искали людей в доме, и, не находя их, взор резко падал на руки, развязывающие шнурки. И наконец, развязал их и скинул тяжелые берцы на грязный вязаный половик, который когда-то семье подарила бабуля, известная всей деревне своими золотыми руками, но умершая несколько лет назад. Иногда, хлопая его, Феофан вспоминал любимую бабушку, которая воспитывала его, сидя в своем плетёном кресле-качалке и с шалью на плечах. Её дом был самым уютным из всех в деревне, уставленный различными деревянными поделками, свежими цветами, а бедный камин облицован деревом и разукрашен самой бабушкой под яркую хохлому. Этот камин выделялся из всего окружения комнат, бросался в глаза и казался столь безвкусным, но любимая бабуля часами сидела перед ним, рассказывала истории любимому внуку, рассматривающему каждый цветочек и завитушку на камине. Последний год жизни у бабушки протекал со слабоумием и потерей памяти. И вот, в тринадцатый день рождения забытого внука она решила разжечь волшебный камин. Огонь резко перешёл на рукав. Не успев сжечь комнату, но успев обрести бабушку на гибель, огонь был потушен. Позже дом купили молодой бухгалтерше старосты деревни, Галуновой Марии Ивановне. Как раз той, чей дом стоит напротив.        День подходил к концу, в деревне начали зажигаться тусклые огни, где-то лаяла собака. Она лает каждый вечер в одно и то же время, как петух утром. Сначала все думали, что пришли чужие, но потом это стало очередной привычкой. Мальчик думал, кто включил свет некоторое время назад. Пришёл отец и так же быстро куда-то убежал, или это сделала мать? А в крайнем случае кто-то незнакомый, ведь деревенские знакомые без спроса не залезут даже в открытую дверь хранилища с золотом. В этот вечер Феня решил пописать каракули в тетрадь. Он черкал всё, что приходило на ум, без красивых прилагательных и множества запятых. С ошибками он описывал свою сказочную деревню, людей, близ лежащий лес и маленькую реку с паромом. И вот, уже кончался последний день зимы, скоро совсем оттают ледники в реке и беззаботные часы вновь станут обыденностью в деревне.

2 Марта.

       Так быстро пролетела зима, солнце всё светит в глаза, и капает вода. Льдины превратились в маленькие стёклышки в воде, а паром — в могучий ледокол, дрейфующий с берега на берег. Отец рано утром поспешил на завод, а мать всё сидела возле треснувшего зеркала, вычёсывая свои пряди. Феофан тоже остался не без работы. Ему, как всегда, выпало колоть дрова, и он, недолго думая, немного полежав в кровати под тёплым одеялом, собрался. Лениво одел дырявые подштанники, натянул шерстяные носки, заношенные штаны и через несколько минут потянулся к топору. Выйдя на улицу, вновь услышал столь экзотический звук, а за ним лай знакомой собаки. Феофан обошёл дом, подготовил поленья, и деревня опять слушали ритм топора. Удар за ударом, дрова летели в стороны, и тут из-за дома вышла незнакомая толпа таких же, как Феофан, беззаботных мальчуганов, но одетых совсем по-другому. Подойдя чуть ближе, самый низкий достал из кармана пачку с красными, чем-то похожими на маленькие карандаши, бомбы. И, взяв спичку из другого кармана, поджёг бомбу. Кинул её в кусты возле соседского дома. Раздался неожиданно взрыв. Феня вздрогнул, топор отлетел в сторону,. Заметив посторонних, мальчик растерялся. Надо было постоять за честь родного места, а взрослых рядом не виделось. Мальчугана заметили, как только тот решил приблизиться. Показав пальцем и кинув небрежное оскорбление в его сторону, свора двинулась ближе: — Что вы делаете! — в ужасе вымолвил Феофан. — Тебе-то что! Жалкое отрепье, — закончил под бурные овации друзей самый старший. — Ты, ничтожество, ничего нам не сделаешь! — Замолчите! Убирайтесь туда, откуда пришли, и делайте там всё, что хотите, — испуганный Феня медленными шагами начал отступать. А хулиганы начали переглядываться, будто решая, что будут делать.       И вот в мгновение ринулись на него с кулаками. Не успевший отступить, бедный Феня получил удар в лицо, затем кто-то пнул его и кинул на землю, продолжая наносить удары. Мальчик в панике начал кричать и дёргаться, пытаясь увернуться, а затем заметил лежащий в метре от него топор, который, к счастью, не заметили хулиганы. Решив, он сквозь удары вытянул руку и с первой попытки захватил маленький топорик. Размахнулся и попал одному в ногу, та с хрустом чуть не надломилась. Остальные, увидев это, перепугались. Кровь залила белый весенний снежок. Старший решил действовать и напал исподтишка, схватив «обезумевшего» за руки. И тут подключились остальные, решив отомстить за корчащегося на земле друга. Удар в живот, и ещё один, а затем Феофан вырвался, размахнулся и ударил первому попавшемуся в висок. Им оказался самый младший. Он упал на колени с торчащим из головы топориком. Все в страхе молча смотрели на него. Мальчик не понимал, что натворил, расставил руки в стороны и открыл рот, глаза дёргались под падающими каплями. Младший упал: — Ты грязное животное! Ты заплатишь за то, что натворил! — дети в слезах убегают, хватаясь друг за друга и пытаясь помочь ковылявшему раненому. А глупый деревенский мальчишка стоит на одном месте, одновременно боясь и радуясь, что в жизни произошло что-то совсем новое. Но было ясно, что нужно действовать. В это время деревня пустела, и лишь бабушки ходили группами вокруг своих домов, вспоминая молодость и хвастаясь былым урожаем. Феофан тотчас схватился за младшего и начал кричать: — Живи! Живи! Но ответов не было. Кровь залила весь задний двор, начали слетаться вороны, садясь на деревянный забор и дожидаясь обеда. Их пугал нелепый, кричащий мальчик, держащий другого столь же нелепого. В голове пролетали мысли вроде «Как на это отреагируют родители?», «Правильно ли я поступил?», «Я защищался?», «Что же делать?» И тут возникла идея: — Нужно бежать! Отбросил маленький трупик, забежал домой, схватил сумку и бросился в бега. Не знаю, куда и зачем, с окровавленными руками. Страх заставлял бежать: — В сторону парома! Убегу в город, там никто никого не знает! Так ему рассказывал отец, осуждая работников по цеху, начальство и просто людей, которых он встречал по пути на гигантскую трубу, из которой валит чёрный дым. Трубу видно даже из скудной деревушки. И вот уже река, а за ней гигантские кирпичные и бетонные дома, лестницы из сотен крыш и, как не странно, на домах тех миллионы чёрных воронов, орущих во всё горло. Черта из бытия в невиданный мир. Ещё пара шагов по слякотному берегу — и Феофан уже на пароме. Грязное бородатое лицо встречает его и не обращает внимания на кровь, будто списывает их на ту же слякоть и грязь, либо просто не придаёт значения. Как Харон перевозит через реку Стикс души умерших, так и Феофан тронулся в другой мир. Паром шатало, а двигатель гудел на всю, вороны начали кричать ещё сильнее. И вот удар, удар о землю. Паром пришвартовался к берегу...       Ком подкатил к горлу, ветер стал обжигать кожу. У мальчика, смотрящего на землю, будто замер мир. Нога потянулась сделать шаг, и вот он снова в грязи, но будто совершенно другой, будто даже не такой родной и обычной. Раньше Феофан, смотря в окно, или просто на другой берег, думал о городе, о том, как там всё устроено, и какие различия между этим погрязшим в тумане печей завода города и спокойным местом обитания. Но сейчас не время думать. Феофан решился и пошёл, пошёл по чужеродной земле прямиком к серым лицам домов. Перейдя на сыпь от разлива реки, он увидел чудо: каменная земля, словно кто-то выстрогал один огромнейший целостный камень и вставил его в яму! К слову, ходить по нему было очень приятно, необычно и удивительно ново.       Феня заметил людей, людей, не здоровающихся с ним, даже не смотрящих на него. Одна девушка, в странной короткой, словно порванной юбке, выгуливала забавную собачку, не похожую ни на одну из тех, что он видел. Рост меньше стопы мальчишки, морда плоская, а хвоста вообще нет! И эта рождением униженная собачка дико злилась и лаяла на бедного Феню. Наконец невнимательная хозяйка, столь же нелепая, как и её существо на привязи, заметила это и отогнала лающую сардельку подальше от мальчишки. Серые высокие здания, сжимающиеся с каждым шагом, окружили Феофана. На каждом шагу нечто новое, что удивляло или повергало в ужас. Он не знал, куда идти, но возвращаться он уже не мог, день подходил к концу, начали зажигаться фантастические уличные фонари.       Ещё никогда ночь для этого блуждающего мальчишки не была столь ярка, в деревне совсем не было освещения. Город с фонарями обрёл новые краски. Блуждающие пьяные люди, громкая музыка из окон, большие и свирепые, но дружные компании подростков, которые, к счастью, не замечали Феню. Больше не было видно пугающих теней из глуби деревни. Не зная, чего боятся, Феофан искал себе убежище, и первая мысль — уйти вглубь деревьев города, которых было видно с некоторых высоких мест. И вот, наконец зайдя в них, он ощутил некую лёгкость и обыденность, вновь шум листвы и ветра. Когда-то он ночами прислушивался к ним, сидя у окна и смотря на многочисленные звезды. Ему было без разницы, на что он смотрит, но вид вдохновлял его, лишь лик ночи и дальних звёзд давал понять мальчику то, что мир не ограничен их деревушкой, и он не так одинок, как думает.       Вдруг вдали послышалось трещание, ладный грохот чего-то. А потом и голоса, поющие что-то хором. Звуки так и тянули это увидеть, поэтому Феофан сквозь густые кусты парка прокрался ближе со спины. Узрел картину: чудные люди, с раскрашенными волосами то в синий, то в красный цвета, одетые в кожаную чёрную одежду. Мальчики и девочки (некоторые совсем молодые) пели хором песню, слова которой Феофан слегка разбирал. По кругу, по очереди подростки передавали здоровую бутылку, наполненную красной жидкостью, иногда выкрикивая что-то матом, бурно обсуждали нелепые вести, а некоторые доставали сигареты, делясь или передавая, как ту бутылку, по кругу, закуривали и наслаждались своей вольной жизнью. Феофан не мог насмотреться, так как всё это было словно сон, непонятный и запретный. Он попятился назад и чудесным образом наступил коленом на пластмассовую бутылку под снегом. Раздался громкий шорох, и весёлая компания обратила свой взор в сторону засыпанных снегом серых кустов, в которых прятался испуганный от случайности Феня. — Кто такой там? — крикнул самый старший парень, не доставая сигарету изо рта. Но ответа не было. Тогда он вскочил, обошёл кусты и уставился на лежащего мальчишку. — Отвечай же! — Меня зовут Феофан. Я всего лишь заблудился, — растерянно ответил и, пристально смотря на компанию, продолжал пятиться назад. — Феофан? Что за странное имя? Это кличка такая? Ладно, иди, куда шёл! — Но... Мне некуда идти, — сказал мальчишка, уткнувшись спиной в дерево. — Как ты мог заблудиться, если никуда не шёл? — Пусть тогда с нами садится! — перебила старшего девчонка с бледно-красными короткими волосами, со странной шапкой с пришитой пампушкой на конце, в тонкой зелёной куртке и истёртыми кожаными наручами, которые плохо смотрелись в её образе. — О, ну ладно. Мало кто осмеливается к нам подойти, садись! — с ухмылкой и неудовольствием фыркнул старший. Феофан встал со снега, отряхнулся замёрзшими руками и робко сел на свободный край скамейки. — Ну чё! Знакомься: Лиля, Серый, Маруся, — юноша перечислил всех, кто сидел на противоположной скамейке. — А это Дашка. Я Артём. Феофан кивнул —подал знак, что понял. Ему ещё никогда не было так весело. Последующих подростковых шуток он не понимал, но некое чувство одиночества наконец-то ушло. Будто Феня нашёл свое место, то, где наконец забудутся родители и скука. Он совсем не знал этих людей, может быть, они и сейчас не желают ему добра, зато первый глоток свободы дал ему сил для будущей жизни. — Сколько можно тут сидеть? Идёмте же отсюда! Здесь недалеко старая девятиэтажка, там калитка на крышу сломана и стоит возле стенки! С крыши весь город видно, так сказать, романтика! — вскрикнула Дашка убедительным тоном, махая руками. Дети начали весело переглядываться, им понравилась эта идея. Все хором стали натягивать рюкзачки. Повставали и побежали вслед за лидирующей Дашкой, а Феофан поплёлся за ними. Тут же кончился парк, и через пару сотен метров появилась белая девятиэтажка с плоской крышей. Сбоку выставлена красными кирпичами ещё советская картинка рабочего. Подъезды без домофонов, лёгкая дверь миновала. Девять пролётов дети говорили о желаниях, о том, что каждый пожелал бы при случае. И тут Феофан задумался: ему нечего желать, достаточно и этой компании. Он и не думал всё вернуть обратно. Дашка увидела сломанную калитку и показала пальцем: — Вот она! Я же говорила. За калиткой железная тяжелая дверь. Девочка в одиночку налегла на неё, и она с грохотом распахнулась. Жижа грязи с растопленным снегом встретила ребят. Они аккуратно попрыгали к ближнему краю. Все уставились в даль, город горел огнями. Феофан повернул голову и увидел край, тот, где была его деревня, виднелись отжившая река и тёмный лес. «Вот он какой... Город, его лицо», — подумал Феня. Ему захотелось побывать в каждом его уголке, днями гулять по его улицам и маленьким паркам, скверам. Завод оказался не таким гигантским, как он себе представлял. И тут вспомнился дом, нахлынули воспоминания. Феофан кое-как сдержал слёзы, нельзя выдавать такое перед новыми знакомыми.       Со скользкого края крыши капали сосульки, было скользко. Неловкий шаг — и Феофан рухнул с крыши, пытаясь удержатся за водосток, но всё было тщетно. Край отдалился от взора, он почувствовал свободный полёт. И вот удар о голый асфальт. — Чёрт, надо уходить! Быстрее! — По домам! Вы ничего не видели! А рядом, из-под маленького сугроба, живописно смотрящегося с кирпичным домом, выглядывали еле узнаваемые подснежники.

***