Сочельник

Заскрипели мириады ломающихся под колесами внушительного пикапа снежинок, в последний раз фыркнул выключенный двигатель, и старенький Dodge Ram неподвижно замер перед дверьми небольшого загородного дома. Однако водитель не спешил покидать теплое нутро салона и подставляться морозному напитанному влагой воздуху. Он сидел, откинувшись на спинку кожаного сидения, обе ладони с темнеющими на тыльной стороне татуировками все еще продолжали покоиться на колесе руля. Прикрыв глаза, парень глубоко дышал, но, кажется, помогало ему это мало. Немудрено. Он не был здесь уже год. Ровно год прошел с тех пор, когда он приезжал сюда в последний раз. Этот дом не принадлежал ему ни тогда, ни сейчас. Сейчас он вообще никому не принадлежал. Мало кто из жителей соседнего городка знал о том, что в лесу у озера был дом. Тот был хорошо скрыт деревьями, чтобы не увидеть его со стороны водоема, и слишком глубоко приходилось забираться по сомнительного вида дороге в лес, чтобы находились смельчаки, готовые совершить столь недальновидный поступок. Этот дом – сейчас пустующий и одинокий – хранил лучшие, но одновременно с тем наиболее болезненные для сидящего в пикапе парня воспоминания. Здесь он провел свои самые счастливые дни, но после того, как он потерял все, возвращаться сюда и вспоминать то, чего он лишился навсегда, было практически физически тяжело. Однако и предать память своего самого дорого человека он не хотел и не мог. Именно поэтому сегодня колеса Доджа, который он снова одолжил у своего приятеля Кида, проторили две глубокие колеи в успевшем замести дорогу снегу, возвращая его во времена детства. Сделав последний глубокий вздох, парень резко распахнул глаза и повернул голову, принимаясь скользить пристальным взглядом по фасаду крыльца, входной двери, окнам, завешанным ставнями что на первом что на втором этаже. Несмотря на то, что за исключением этих двух дней в году, когда он приезжал сюда, в доме никто не жил, тот неплохо сохранился. Оставшись почти довольным тем, что увидел, водитель выдернул ключ из замка зажигания и распахнул дверцу, выбираясь наружу и тут же оказываясь по щиколотку в снегу. Поморщившись скорее по инерции, брюнет похвалил себя за предусмотрительность надеть сапоги вместо привычных туфель, вытащил с заднего сидения объемистую сумку и бумажный пакет с едой и поднялся на невысокое – всего в пару ступеней – крыльцо. Быстро открыв замок проворными пальцами, он вошел внутрь, захлопнул дверь и поежился – внутри явно ощущалось долгое отсутствие хозяев, температура в доме была едва ли выше той, что установилась за его стенами, а все поверхности покрывал толстый слой пыли. Раздосадовано цыкнув, брюнет поставил сумку и пакет на, так же как и все в доме, заросший пылью и грязью комод в коридоре и, не разуваясь, что в обычное время посчитал бы для себя не приемлемым, прошел в гостиную. Свет после щелчка выключателя предсказуемо отказался гореть, вызвав еще один раздосадованный звук, сорвавшийся с тонких губ парня. Ни в голосе, ни в мыслях, ни в действиях брюнета не было раздражительности или злости, лишь легкая досада, что снова забыл о том, с чего обычно начинался каждый его вечер в этом доме, с тех самых пор, как ему пришлось возвращаться сюда в одиночестве. Обычно он не жаловался на рассеянность и провалы в памяти, отнюдь, но, едва ему стоило оказаться здесь, он погружался в какое-то странно-отрешенное состояние, забывая и путая все на свете. Мельком мазнув взглядом по темнеющим прямоугольникам фотографий, стоявших на каминной полке, он вышел в коридор и направился в подвал, где стоял старенький, но готовый прослужить еще не один десяток лет, генератор. Когда с тем было покончено, парень, на ходу вытирая руки какой-то тряпкой, поднялся по ступенькам наверх и снова щелкнул выключателем. Гостиную залил неяркий оранжевый свет двух из трех вкрученных в люстру ламп. Сделав мысленную пометку, брюнет обвел взглядом комнату, снова натыкаясь на каминную полку. Он прекрасно осознавал, что ему еще предстояло навести в доме порядок, а на это обычно уходил весь вечер, но во второй раз – как, впрочем, и всегда – теперь, когда в гостиной было светло и не приходилось интуитивно догадываться, кто был изображен на снимках, он не смог пройти мимо. Подойдя ближе к камину и судорожно сглотнув подступивший к горлу ком, брюнет взял в руки рамку, стоявшую в центре. Фотография явно была любительской, да и к тому же наверняка снималась с использованием таймера и мало-мальски пригодного под гордое звание штатива возвышения – люди, изображенные на ней, ютились в правом нижнем углу, оставив изрядный кус свободного пространства затянутому плотной ватой серых облаков небу, окружавшим озеро деревьям и углу этого самого дома. Но, не смотря ни на отсутствие солнца, ни на тесноту «их угла» на фото, запечатленные на этом клочке бумаге не выглядели недовольными, отнюдь. На лицах обоих красовались широкие счастливые улыбки, нашедшие отражение в сверкающих неподдельной радостью глазах. Черноволосый мальчишка, лет десяти на вид, не больше, оседлав шею высокого – что было заметно даже на фото – светловолосого мужчины, вскинул руки высоко вверх и чуть в стороны, словно желая разогнать тучи и добраться до солнца. Блондин же, придерживая ребенка за ноги одной крупной ладонью, пальцами второй сложил знак «Victory», позируя их невидимому фотографу. Трафальгар Ло никогда не мог сказать о себе, что был болезненным ребенком, но жизнь на улице, пусть и не такая продолжительная, какой могла бы быть, сделала свое дело – он довольно долгое время оставался худеньким, бледным и выглядел куда младше, чем был на самом деле. Он помнил, что на этом снимке ему было уже тринадцать. Именно в тот год Кору-сана, человека, который стал для него всем, забрали у него. Тонкие брови чуть сильнее сошлись у переносицы, стоило брюнету подумать об этом, татуированные пальцы сильнее вцепились в края рамки. Еще несколько долгих минут он стоял, держа в руках снимок и едва дыша, вглядывался в столь быстро ставшее таким родным и необходимым ему лицо. Говорят, что ребенок, лишенный ласки родителей, потянется к любому взрослому, стоит тому поманить пальцем и показать саму возможность получить то, о чем грезят все дети – игрушки, конфеты и прочие сладости сказочной жизни. Возможно, для большинства из них это действительно так, а может психологи, сидящие в теплых кабинетах в роскошных кожаных креслах с высокой спинкой и попивающие скотч опять где-то облажались в своих выкладках. Как бы то ни было, но ни Корасона, ни его, Ло, не стоило подводить под разряд «большинства». Судьба – поразительная стерва. Ло и рад бы не верить ей, не верить в факт самого ее существования, но та с завидным упорством раз за разом напоминала о себе. Кто бы сказал ему десятилетнему, что человека дороже этого неуклюжего блондина у него никогда не будет, поплатился бы, уж он не оставил бы эту наглую ложь без внимания и мести. Но у судьбы было свое мнение на их счет, и теперь Трафальгар жалел только о том, что так бездарно потратил два года, собственноручно обокрал себя на два года счастья. А сейчас уже ничего было не исправить. Трафальгар, как наверное и все дети вынужденные – или отчего-то решившие, что улица для них будет куда-как предпочтительнее ненадежных стен приютов – жить на улице, с удивительной отчетливостью помнил каждый не день, нет, но каждый этап, каждое мало-мальски значительное событие своей короткой жизни. Если бы только он был художником, то смог нарисовать портрет улыбчивого блондина и с закрытыми глазами. Вот только художником он не был и все, что ему оставалось – это этот дом, и каминная полка с фотографиями. Он еще раз мазнул взглядом по разномастным снимкам и вздохнул. – Как ты и хотел, Кора-сан, я всегда буду помнить тебя только улыбающимся, – очень тихо прошептал Трафальгар, ставя рамку с фотографией обратно на полку и бережно касаясь кончиками длинных пальцев щеки улыбающегося ему со снимка блондина. Глубоким вечером, когда с уборкой было покончено, нехитрый ужин – Трафальгар великолепно готовил, но сегодня у него не было ни сил, ни настроения на какие-то ни было кулинарные изыскания – приготовлен и съеден, Ло расположился в небольшой, но невероятно уютной, даже сейчас, спустя столько времени, гостиной на первом этаже. За окнами царила непроглядная темнота и всепоглощающая тишина. Не было ставших привычными за годы жизни проведенных в мегаполисе шума толпы где-то внизу на улицах, и отсвета неона, играющих на потолке и стенах его квартиры. Брюнет развел огонь в камине и с комфортом расположился в глубоком, заваленном подушками старом кресле, которое так любил Кора-сан. Какое-то время он бездумно смотрел в огонь. На задворках сознания проносились обрывки воспоминаний из его детства, того нормального детства, которое у него было весь тот год, после того, как Корасон насильно увез его из города сюда. Трафальгар не пытался сосредоточиться на них, понимая, как тяжело ему будет потом вернуться к привычной жизни, если он сейчас позволит воспоминаниям захлестнуть его. Но в какой-то момент он почувствовал, что еще немного, и он захлебнется, утонет в ворохе сожалений и сейчас, пока он еще способен сделать это, ему надо остановиться. Трафальгар нахмурился, моргнул и обвел комнату непонимающим взглядом. Потом вздохнул и потянулся к лежащему на кофейном столике томику в невзрачной серой обложке. Не успел он прочитать и десятка страниц, как по окнам мазнул свет автомобильных фар. Ло перевел настороженный взгляд в его сторону, отложил книгу, педантично загнув уголок страницы, и напряженно прислушался. Брюнет не ожидал ничего хорошего от позднего посетителя, кем бы тот ни был. Кроме него и Коры-сана о домике не знала ни единая живая душа. Но поскольку первый вот уже долгих десять лет был мертв, а второй медленно умирал в своей оболочке, предположения о ночном визитере можно было сделать весьма неутешительные. Трафальгар услышал, как заглох двигатель внедорожника, хлопнула дверца, а затем проскрипели по старым ступеням шаги. Еще минутой позже к своему вящему удивлению Ло уловил легкое позвякивание ключей на связке. Поднявшись на ноги, парень приготовился к худшему, но тут дверь распахнулась, и он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Вот так и сходят с ума – тихо и ненавязчиво, достаточно слишком сильно замечтаться, погрузиться в воспоминания, долгое время жить прошлым и сумасшествие гостеприимно распахнет перед тобой двери. Оно не будет ходить вокруг да около, выпивая все жизненные силы и посылая видение за видением, дабы подготовить жертву к жатве, как это предписано любому пациенту в любом медицинском журнале. Нет, оно нападет вот так резко, с нахрапу, предпочтя сразу забрать то, что ему полагается. На Трафальгара словно обрушилось откуда-то сверху это простое знание: «Я сошел с ума». Других – адекватных, реалистичных, а главное логически-обоснованных и правдоподобных – объяснений происходящему просто не было, да и не могло быть. На пороге стоял… – Кора-сан, – едва шевеля губами, абсолютно не слышно выдохнул совершенно ошарашенный Ло.