Ни одна женщина не получит оргазм, натирая до блеска кухонный пол

Кремль, Москва. Россия, 1977. Не знай Россия наверняка, она бы решила, что Америка принарядилась. Белая блузка c расстёгнутым воротничком, тёмная юбка, чуть зауженная, чтоб подчеркнуть линию бёдер, и эти туфли… Лодочки сделали её выше сантиметров на десять. А ещё Россия всегда считала, что Америка изумительно выглядит в красном. Россия скрещивает руки на груди, закидывает ногу на ногу. Ткань униформы, заткнутой в ботинки, нещадно колет. Россия бесстрастно смотрит на гостью. — Чем обязана, Америка? Ты не с дружеским визитом пожаловала, но недобрые намерения ты обычно обозначаешь сразу, — левый уголок её рта кривится в улыбке. — Я, надо признать, в растерянности. Америка улыбается в ответ, в два раза шире, в два раза фальшивее. — Вот это мне нравится, — самодовольно говорит она. — Очень нравится. — Не сомневаюсь, — Россия вертит в длинных пальцах край шарфа. В окна сочится серый свет, бросает тень на очки Америки, на её широкий рот. Россия в ту сторону даже не смотрит. — Но мне бы хотелось знать, зачем ты приехала. — Даже не знаю, — тянет Америка. — Кажется, я просто соскучилась по этому жалкому подобию страны, — она убирает прядь волос за ухо. Ах, да, она же стала стричься коротко, после той… размолвки на Кубе. — У вас здесь в воздухе разлит коктейль из безысходности и ужаса. Нигде такого не найдёшь. И это, чёрт его дери, здорово. — А я думаю, ты скучала по мне. Америка прищуривается. — Ну так подумай ещё раз. — Уверена? Я смутно припоминаю, как ты в прошлый раз отказалась говорить о политике. От этого весь саммит приобрёл весьма личный характер, — Америка заливается краской. Россия разглядывает её с осторожным интересом. — В прошлый раз мой босс был бессовестным мудаком, — Америка сминает ткань юбки в кулаке. Подол задирается. — Мне не хотелось потом неделю твои насмешки выслушивать, уж прости. Россия звонко смеётся. Она давно уже решила для себя, что её смех — единственное, что в ней есть прекрасного. — Но мы всё равно нашли, чем заняться, да? Америка цепенеет, и Россия знает, что она помнит. Помнит предплечье у себя на горле и полузадушенные стоны; помнит, как выгибалась под рукой России и как каблуки скребли по гладкой полированной поверхности стола в конференц-зале, оставляя глубокие борозды. Россия тоже помнит. Очень хорошо помнит, как хотела одарить Америку очередным поцелуем-укусом, а та вскинулась и сломала ей нос. Перелом потом заживал несколько месяцев. В окна бьётся порыв ветра, и Россия встаёт, чтоб раздвинуть шторы. В уголках рам, как кровь по краям раны, собирается снег. Россия замирает, опираясь на подоконник, и смотрит на Красную площадь. — Угадай, кто выпустился из нашей лётной академии. Смена темы. Чудесно. Россия оборачивается и опять улыбается. — Знающий пилот? — Всё шутки шутишь, — Америка закидывает ноги на стол, скрещивает лодыжки. Россия видит полоску незагорелой кожи на её бедре. — Женщины, Россия. Наши первые женщины-пилоты. — Вот как. — Угу. — Это чудесно, — любезно отвечает Россия. — Выходит, когда ты летала в военные годы, то на нарушение правил смотрели сквозь пальцы? — А то, — Америка ухмыляется, в голосе проскальзывают хвастливые нотки. — Я летала лучше их всех, вместе взятых. И никто не возражал, когда я прятала волосы под шлем и сбивала фрицев, — Америка разбрасывает в стороны руки, как крылья. — А теперь у нас есть женщины, которые могут так же. Немцев, правда, нет, но их можно заменить на всяких коммунистических выскочек, если у них не хватит ума вовремя убраться с дороги. Паркет скрипит, когда Россия пересекает комнату, чтоб встать рядом с Америкой. Она прислоняется бедром к столу и заглядывает Америке в глаза. — Женщины-пилоты. Как… прогрессивно, — край шарфа задевает ногу Америки. — А кто заботится об их детях? Америка морщит нос. — Чёрт, Россия, я не знаю. Что за вопрос? — Вопрос, над которым ты, безусловно, не потрудилась подумать, — прохладно отвечает Россия. — Ты так спешишь дать женщинам возможность… как это у вас называется?.. «защитить будущее поколение», что забываешь: теперь некому будет это поколение воспитать. — Не пичкай меня этой патриархальной ересью, тебе предыдущие боссы сорок лет мозги промывали. Ты всё ещё считаешь, что место женщины в поле? Или что её удел — угождать мужчине и рожать детишек? — Америка фыркает. — Какой, по-твоему, сейчас век? Россия насмешливо улыбается. — Видела я твоих «современных женщин»: слабоумные нахальные потаскухи. Они не делают ничего для общества. Они жгут своё исподнее на улицах и требуют прав, про которые и слыхом не слыхивали, пока им кто-то не рассказал. Отличный пример для других стран, — Россия стискивает пальцами край стола. — Но тебе же наплевать на примеры, да? Ты просто хочешь, чтоб все тебе завидовали. — И есть чему! — рычит в ответ Америка. — Будь я одной из твоих женщин… да я бы сбежала без оглядки быстрее, чем ты бы успела сказать «орден материнской славы», — она убирает ноги со стола. Каблуки со стуком опускаются на паркет. — Ты их за свиноматок держишь. Награждаешь, когда они родят достаточно! Отлично. Каждый ребёнок рад знать, что родился по разнарядке. — А у тебя женщины в таком почёте, — голос России сочится сарказмом. — Ты даёшь им полную свободу, разрешаешь прыгать в постель к любому, кто на них дважды глянет… Оказывается, равноправие приносят оргии. Хотя о чём это я, это же одобряется, так что никаких нареканий. Повисает тишина. Страны смотрят друг на друга в упор. Затем Америка встаёт, отодвинув стул. Россия становится напротив неё. Их разделяет полметра пространства. Пепельная прядь падает России на глаза. Она нетерпеливо смахивает её и думает, спустят ли ей с рук пару сломанных американских рёбер. Америка, наконец, не выдерживает. — Какая же ты отсталая. Пора бы попрощаться со средневековьем, Россия, — Америка скрещивает руки и коротко презрительно смеётся. — «Потаскухи» у меня хотя бы счастливы, чего не скажешь о твоих женщинах. Россия смотрит на неё свысока. — Ты совершенно не понимаешь, о чём говоришь. — Конечно, не понимаю, — Америка поправляет очки. — Как же ты меня достала, — бормочет она себе под нос. Россия словно только этого и ждала. Она делает шаг назад; идёт к дверям и широко их распахивает. — Не смею тебя задерживать. Америка медлит долгое мгновение, прежде чем приблизиться. Она шагает легко и дышит ровно. Поэтому Россия готова, когда Америка разворачивается и пытается припечатать её кулаком по лицу. Россия перехватывает её за запястье, выкручивает руку и от души прикладывает спиной к стене. Они стоят так пару секунд: пальцы России впиваются в предплечье Америки, Америка цепко держит Россию за грудки униформы. Америка нарушает тишину первой. — Отличная реакция, на твоё счастье, — выдыхает она. — Второй раз кое-чей большой нос так аккуратно не сросся бы. Россия не отвечает. В прихожей гуляет сквозняк. …И Америка зарывается тёплыми пальцами в пепельные волосы. Их поцелуй лишён нежности, и Россия успевает укусить первой. Она чувствует, как сильные пальцы гладят её затылок, опасно близко к шее. Россия рывком расстёгивает вторую пуговицу на блузке Америки и проводит ногтями по гладкой округлости груди. — Твою мать, — и Америка прижимается теснее. Россия не может сдержать тихий стон и чувствует губами, как Америка ухмыляется. — Ну и кто тут потаскуха? Россия больно выкручивает её запястье. — Заткнись. А снаружи всё так же падает снег.