Мы можем

— Знаешь, я уже очень давно не тешу себя надеждами, — Хичоль прикуривает и с наслаждением запрокидывает голову. В общежитии пусто и тихо. Уже давно пусто и тихо — все разбежались кто куда, лишь бы только вырваться из тесных стен наружу, к тридцати годам наконец вдохнуть чистый запах свободы, поговорить с кем-нибудь кроме друг друга и посмотреть, как оно там, вне сцены и её кулис. Теперь не они работают на имя — имя работает на них. Самое время этим насладиться. Да. Наверное. — И правильно, — сняв очки и устало потерев переносицу, отвечает Чонсу. — Я не пойду тебе за сигаретами. Хиним негромко смеётся и качает головой. Перед Итуком тьма бумаг, большую часть содержания которых Хичоль просто не понимает, а в оставшуюся не стал бы вникать, даже если б захотел. Это Чонсу нравится быть лидером. Нравится чувство ответственности, нравится быть чуть выше прочих, опекать и пестовать — мама-утка, правы все вокруг. Хиним лучше всех знает — за каждого из них Итук всегда переживал больше, чем за себя, выкладывался на полную, отдавал ровно столько, сколько отдать мог, чтобы не рассыпаться самому, и с нуля строил их воздушный замок. Он хорошо знает свою роль и прекрасно её выполняет. Делом же Хичоля всегда было оберегать и бояться. Оберегать от нападок, пусть даже в ущерб самому себе. И бояться, что это когда-нибудь закончится. — Нет, я о другом, — продолжает он. — Я давно не надеюсь на то, что за той горой, на которой мы сейчас стоим, вдруг обнаружится ещё одна. Выше. — Ну почему же? — Чонсу вздыхает и снова тянется к бумагам. — Даже если вдруг через двадцать лет наши песни всё ещё будут на радио, останется по меньшей мере один непокорённый Эверест. — Не «если», а «когда», — занудно поправляет Хичоль и даже не злится из-за снисходительной усмешки друга. — И ты понял, о чём я. Так вот, надежды на это у меня уже нет, и я даже перестал бояться, что вот теперь-то наш пряничный домик и рухнет, но иногда вдруг случаются кошмарные неожиданности: он заржёт слишком громко, плюхнется со своей гитарой посреди гостиной, на шее повиснет, танцевать вдруг начнёт как в последний раз, улыбнётся, будто бы этих десяти лет не было, — Хиним нервно смеётся и не замечает, как пепел с сигареты падает на брюки. — Мне иногда даже хочется подойти и дать ему хорошего пинка — ведь не может же ему по-прежнему быть так весело! Итук отвлекается от документов и откладывает толстую папку в сторону. Выражение лица становится мягче, а глаза теплеют — о чём Хичоль говорит, он прекрасно понимает. — Я смотрю на него и не пускаюсь во все тяжкие, нет, — стряхнув пепел, трясёт головой Хиним. — На меня накатывает какое-то глухое раздражение, потому что у Донхэ есть страшная (не знаю, о каком хорошем смысле здесь может идти речь) особенность — он вынуждает ЧЕГО-ТО хотеть. Чего-то больше, ярче, громче, сильнее… У меня на него условный рефлекс, как у собаки на лампочку, и хер с ним справишься. Чонсу склоняет голову, пряча улыбку, и откидывается на спинку кресла. — Когда первый раз We Can слушали, я думал, тресну его воодушевлённой мордой по стенке — он как будто бы верит в то, о чём они поют, и это… — А он верит, — тихо замечает Итук. — Вот! — восклицает Хичоль. — В этом всё дело! Он верит, а я сижу, давлюсь и хочу сдохнуть. Потому что хочу так же. — Хи, мы давно пережили то время, когда вместе нас держала только группа, — мягко, но настойчиво убеждает его Чонсу. — И во многом благодаря тому, что Донхэ верит за всех нас вместе взятых. Так что перестань бояться, и если хочешь — просто попроси, он поделится. — Да знаю я, — отмахивается Хиним и тоскливо смотрит в пустую пачку. — Сигареты закончились. — Не пойду, — безапелляционно заявляет Итук и возвращается к бумагам. — И убери ноги с журнального столика. В общежитии пусто и тихо. Уже давно пусто и тихо, но через час в общежитие снова ворвётся Донхэ, промокший под неожиданно разразившимся ливнем, споткнётся о порог и в унисон с прогремевшим за окном громом шлёпнется на скрипящий ламинат. Заржёт слишком громко, плюхнется со своей гитарой посреди гостиной, на шее повиснет и улыбнётся, будто бы этих десяти лет не было. И всё будет как прежде. — Эй, так мы смогли? — спрашивает Хичоль у Чонсу, как только грохот извещает о приходе Донхэ. — Нет, — качает головой Чонсу. — Мы ещё много чего можем. Даже если немного иначе.