Ты так прекрасна в этом платье

      Кромешная темнота и страх зажимали Вейлона Парка в своих холодных объятиях, которому даже собственное сердцебиение казалось слишком громким. На полуживую камеру уже надеяться было глупо, последняя батарейка предательски садилась, а вскоре и вовсе, как на зло, разрядилась, как бы Вейлон не пытался экономить заряд. Дыхание в конец сбилось из-за животного страха перед этим Богом забытым местом и тем, кто преследовал его уже минут тридцать. Вейлон боялся лишний раз вздохнуть или нечаянно споткнуться о какое-нибудь гремящее железное ведро, чтобы этим не выдать своё присутствие. Он на цыпочках пробирался сквозь мусор, скрипучие двери и просто бесконечное число ржавых больничных кроватей, которые неизвестно каким образом оказались валяющимися друг на друге прямо по середине прохода. Вдруг, уголком глаза он заметил тусклый свет, исходящий из полуживой моргающей лампочки. Он был несказанно рад этому единственному источнику света, как был бы рад распахнутым дверям выхода из этого места. Бесконечная темнота, казалось, заползала в уши, рот и нос, она будто делала из любого слепого и беспомощного, ни на что неспособного человека, который чудом ещё ходил живым и почти невредимым по коридорам этой больницы. Сломя голову кинувшись к источнику света, наконец увидев хоть что-то, кроме очертаний предметов и теней, Вейлон начал рыться на столе, шаря руками по пыльной и грязной поверхности, в надежде найти хоть одну единственную батарейку. Ведь от одной только мысли, что он также продолжит идти по тёмным коридорам больницы, шарахаясь от каждой тени и от каждого звука в полной темноте, его тут же бросало в дрожь и холодный пот выступал на побледневшей коже.       Внезапно, старая лампочка быстро замерцала, в ту же секунду перегорев, издав характерный звук и снова оставляя Вейлона один на один с самым страшным кошмаром — темнотой. И без того напряжённая рука блондина дрогнула, опрокидывая на пол одну из множества банок, стоящих на столе. Казалось, что эта чёртова банка падала целую вечность, ибо Вейлон за это время успел представить свои похороны и успел понять, что сам выкопал себе могилу, хоть, длилось всё это меньше секунды. Хотя, надеяться на могилу в такой ситуации было более, чем глупо. Тут тело максимум не изнасилуют любители экзотики или же не вскроют брюхо, а после с аппетитом не съедят внутренности. В следующую секунду он вздрогнул от громкого звука бьющегося стекла. Банка с треском разлетелась на тысячи осколков, а этот звук эхом отдавался у бедного парня в голове, заставляя его застыть на месте, боясь пошевелиться. Вейлон прислушивался к каждому шороху, к каждому дуновению ветра, и вглядывался на каждую мелькнувшую тень, задержав дыхание. Напряжение росло с каждой потраченной секундой, которая могла бы спасти парню жизнь, если бы он сейчас не стоял в полнейшем ступоре, а убежал. Но как ни странно, следующие полминуты он слышал лишь частые удары своего сердца, свист ветра за окном и ветку дерева, которая билась о полу разбитое стекло, пошатываясь от несильных порывов ветра и веса дождевых капель. Гробовую тишину, которой были окутаны длинные коридоры больницы, разрушил размеренный, тихий голос, который загнал сердце Вейлона в пятки.       — Дорогая? — Эхом пронеслось по помещению, отскакивая от стен.       Он на секунду застыл, не веря в то, что из-за чёртовой банки убил последний шанс выбраться отсюда живым. В следующую секунду чувства притупились, всё его тело сковало от животного страха. Ноги подкашивались, стали ватными, по позвоночнику прошла мелкая дрожь, кончики пальцев похолодели, а из глаз неосознанно потекли слёзы, которые тут же скатывались по красным щекам, а затем на грязный пол, смешиваясь с чьей-то кровью, в которую была испачкана сгнившая доска. Кое-как придя в себя, Парк наступил на осколки злосчастной банки и бросился прочь от этого места, ещё крепче сжимая в руке неработающую камеру. Не разбирая дороги, Вейлон, казалось, бежал со скоростью света, не обращая внимание на осколки в ноге и на резкую боль, слыша отдалённые тяжёлые шаги, изредка обрывки фраз, которые больше походили на голоса у него в голове. Он успел пару раз упасть, споткнуться и влететь в стену из-за плохой видимости, а также затуманенного дикой паникой разума. Но спасительная молния сверкнула, на секунду осветив комнату, давая Вейлону шанс на спасение. Парк заметил пару железных шкафчиков, стоящих в самом углу комнаты, в которую он только что забежал. Без каких-либо раздумий, Вейлон тут же кинулся туда, пытаясь как можно тише закрыть за собой скрипучую дверь. В замкнутом пространстве стало совсем нечем дышать, хоть и пара совсем не маленьких отверстий имелись на дверце, но из шкафчика будто выкачали весь воздух, заставляя программиста задышать чаще и громче. Четыре стены этой жестяной коробки будто бы давили со всех сторон. Снова тихие, почти неуловимые слухом шаги заставили его заткнуть рот ладонью, прижавшись всем телом к задней стенке шкафчика. Шаги становились всё громче и отчётливее, пока не оказались в этой комнате.       И тут тишина снова ударила Вейлона по ушам. Он слышал лишь свои короткие, истеричные вздохи, которые казались слишком громкими в этой безумной тишине. Его ладонь намокла. Холодный пот выступил по всей спине, заставляя одежду неприятно липнуть к коже. В длинные отверстия в дверце проникал тусклый лунный свет с улицы. Парк немного наклонился, чтобы заглянуть в одно из них, и его взгляду попался едва-различимый силуэт человека, медленно приближающегося к не единственной двери в этом помещении. В глубине души Парк надеялся, что, вдруг он решит не открыть именно тот шкафчик, в котором находился он? Ведь только это ему и оставалось — надеяться. Вейлон не мог контролировать свое дыхание, в панике ставшее еще более судорожным. Воздуха перестало хватать, легкие свело от недостатка кислорода, он не мог контролировать хрип, который предательски вырвался из его лёгких. В ту же секунду шаги стихли. Их обладатель будто стал красться, стараясь создавать меньше шума. Вейлон отчаянно прижимал ладонь к рту, до боли кусая пальцы, чтобы подавить подступающие рыдания. Но громкий всхлип разрезал нависшую тишину, когда Вейлон в ужасе понял, что на его лицо уже не падают четыре длинных просвета от дыр в дверце шкафчика. Теперь на него падала тень того, кто смотрел на Вейлона сквозь эти отверстия.       Он не понимал, как стоящий по ту сторону двери человек умудрился перевернуть довольно тяжелый железный шкаф вместе с программистом внутри, не издав при этом ни единого стона или вздоха. Какой силой нужно обладать, чтобы поднять кусок железа со взрослым мужчиной внутри и кинуть его в сторону? В полёте Вэйлон уж слишком сильно ударился головой об одну из железных стенок, отчего наступила кромешная тьма, такая же, которая окутывала разгромленные коридоры и затопленные подвалы этой больницы. А последним, что Вейлон запомнил, были глаза, такие страшные, горящие огнём безумия, глаза, которые он увидел перед тем, как отключился. Он оказался в ловушке, из которой ему не суждено было выбраться.

***

      Первым, что Вейлон почувствовал, очнувшись: боль в правой части черепа, и адский, почти невыносимый запах. Жуткая боль пронзала голову насквозь, будто хорошо заточенное копьё, а про ногу и говорить было нечего. Тусклый свет лампы хоть не был таким ярким, но резал глаза не хуже прямого солнечного света. Кое-как разлепив веки, щурясь, Вейлон попытался понять где он находится и почему же он не может пошевелиться? Болезненно простонав, блондин нахмурился, откинув голову на твёрдую, холодную поверхность разделочного стола, как выяснилось позже. Его руки и ноги были крепко закреплены ремнями, а сам он был почти обездвижен.       Но самое интересное было ещё впереди.       Снова открыв глаза, пробежавшись взглядом по помещению, Вейлон понял, что, похоже, его затащили на заброшенный швейный завод, в котором орудовал серийный убийца. Повсюду стояли старые, заржавевшие ручные швейные машинки, какие-то железные столы, которые были испачканы в сто слоёв запёкшейся крови и внутренностей. Расчлененные тела лежали на кушетках рядом с одной из множества швейных машинок, их органы вываливались из распоротых животов и свисали вниз, уже чуть ли не сваливаясь на пол. Так же некоторые из тел были закреплены верёвками в позах и всё это напоминало какие-то театральные постановки. Даже психов иногда тянет на создание чего-то прекрасного, хоть только и в их понимании. Напомнил бы этот мини-театр ещё что-то, если бы трупный запах не разъедал глаза и нос. В помещении было почти невозможно вздохнуть, отчего программист закашлял, лишь бы не вдыхать больше этот зловонный запах. В некоторых углах комнаты стояли манекены в пожелтевших обрывках больничных простыней, которые были похожи на свадебные платья с вуалью, фатой — всё, как полагалось. Кстати, одно из таких платьев было надето на Парка, который, в свою очередь, не сразу это заметил ввиду своего состояния.       — Тебе нравится?! — Трепетно спросил Глускин, выходя из тени ближе к столу и разглядывая своё лучшее платье на не менее лучшей невесте, как казалось тому. — Я долго не мог решить, кому достанется это платье, — Эдди провёл по желтоватой ткани рукой, наслаждаясь своим лучшим творением, — но, я решил, что оно будет твоим, дорогая! — В эти слова Эдди вложил всю свою любовь к платью и к Вейлону, который никак не мог понять что, вообще, происходит в этой чёртовой больнице.       И тут-то сердце блондина забилось чаще, когда Глускин полностью повернулся к нему лицом. Половина лица Эдди была поражена уродливым кровоточащим ожогом, на которой взглянуть было почти также больно, как и ощущать рану у себя на лице. Но несмотря на все недуги, Глускин легко, искренне улыбался, глядя на такую красивую невесту, которая была его, целиком и полностью — так он решил, а супругу спрашивать даже не собирался. Вейлон изо всех сил дёргал руками и ногами, пытаясь освободить свои конечности из туго затянутых ремней. Но после того, как Эдди назвал Вейлона шлюхой из-за излишнего шума и ударил кулаком по столу, Парк притих, замолчав, всматриваясь в помещение и ища взглядом хоть какой-нибудь выход отсюда. Но вместо выхода, Вейлон обнаружил свою камеру, работающую камеру, стоявшую сбоку, на одном из заржавевших столов.       — Ах, да! — Трепетно произнёс Глускин, тут же сменяя эмоции на лице и быстрым шагом подходя к столу, корректируя положение камеры так, чтобы в кадре оказался разделочный стол и Парк вместе с ним. — Я хочу записать нашу брачную ночь, дорогая, чтобы никогда не забывать этот прекрасный и волнующий момент.       Вейлон не знал, чего ему бояться больше: быть изнасилованным психом, при этом одетым в свадебное платье или же ножа, который Глускин держал у себя в заднем кармане штанов и один раз уже схватился за него, когда Парк вновь пытался орать и вырываться. Блондин запаниковал, снова начав дёргаться, но на этот раз кричать ещё громче, звать на помощь хоть кого-нибудь. Любого психа, которому не понравился бы Глускин и он ударил его ножом в спину, грудь и голову. Лишь бы этот двухметровый монстр не трогал Вэйлона.       Но в этой больнице ему могло помочь только самоубийство.       — Ты так прекрасна, когда не орёшь, ты знаешь об этом, да? — Прошептал Глускин, игнорируя крики Вейлона и счастливо улыбаясь, начал подходить всё ближе к столу, забираясь на него и нависая над дергающимся, покалеченным телом.       Глускин освободил его затёкшие ноги из ремней и Парк тутже попытался оттолкнуть его от себя, но получил сильный удар по лицу, чего совершенно не ожидал и был дезориентирован. В ушах зазвенело, а перед глазами всё поплыло. Эдвард закинул ноги себе на плечи, медленно поднимаясь ладонью по правой ноге перепуганного Вейлона, который уже устал молиться и успел потерять веру в Бога раз пятнадцать за последний час.       — Мне так жаль, но... — прошептал Глускин, уже вплотную наклонившись к дрожащим от ужаса губам Вейлона, — Но мне придётся снять это прекрасное платье с тебя, — разочарованно сказал Эдди, протягивая руки к криво вшитой сгнившими нитками молнии.       Эти слова отдались эхом где-то глубоко в голове Парка, звуча как приговор. Он тут же, с новой силой начал сопротивляться сильным рукам Глускина, который аккуратно расстёгивал молнию, вшитую сбоку. Разгорячённая кожа мужчины тут же покрылась мурашками от лёгкого сквозняка и таким аккуратными прикосновениями грубой, шершавой кожи Глускина у себя на боках и ногах. Слегка приспустив платье с торса блондина, Эдди опустил взгляд тёмно-голубых глаз на худощавое, покрытое синяками и ссадинами тело своей невесты, которая уже растратила последние силы, тщетно пытаясь вырваться из стальной хватки своего жениха и этой больницы.       — Я хочу, чтобы ты отдалась мне сейчас, ещё не очищенной. Не хочу зря испачкать платье. — В очередной раз легко улыбнувшись и глядя в объектив камеры, вновь закидывая правую ногу Парка себе на плечо, Глускин медленно скользил по ней грубыми пальцами от голени и ниже.       У Вейлона в голове всё крутился один единственный вопрос: «За что?!» А Глускин, тем временем, нежно покрывал поцелуями его шею, оставляя красные следы от укусов. И первое, что почувствовал Вейлон в этот момент — отвращение. Жуткое, невероятное отвращение и желание умереть прямо на этом столе. Из глаз неосознанно потекли горькие слёзы от понимания того, что, как бы он не вырывался и не дёргался — все его усилия были бессмысленными. Эдвард оторвался от шеи и перешёл к губам блондина, медленно, с такой аккуратностью прильнул к его лицу и накрыл губы Вейлона своими, пытаясь протолкнуть свой язык в рот партнёра. Нижнему лишь оставалось мычать, вырываться и сопротивляться ласкам Глускина, который уже добрался до заветного местечка где-то под платьем и пытался доставить максимум удовольствия своей невесте. Облизнув свои пальцы, Глускин медленно, с аккуратностью, протолкнулся в дрожащего программиста. Почувствовав легкую боль и непривычное мерзкое ощущение, Парк дёрнулся, уже давно перестав уворачиваться от поцелуев и больше не в силах вытерпеть этот ад.       — Дорогая, так ты невинна?! Ты сохранила себя для меня... я так рад, что именно я прикоснусь к тебе первым! — С дрожью в голосе говорил Глускин, снова увлекая рыдающего Парка в эмоциональный поцелуй.       Эдди нетерпеливо стал расстёгивать пряжку на ремне, а после разделался со штанами, что так мешали процессу. Он устроился поудобнее, закинув уже вторую ногу Парка себе на плечо и с трудом протолкнулся в блондина. Первые стоны боли и крики с каждым новым толчком слетали с губ плачущего от отвращения и боли Вейлона, который бы предпочёл смерть всему этому. С каждым новым толчком тело блондина пронзала невыносимая, жгучая боль, которая сопровождалась горячим, сбившимся дыханием Глускина у него над ухом. Он до хруста в собственных пальцах сжимал щиколотку Вейлона, разводя его ноги шире и входя в него снова и снова, получая невероятное удовлетворение и забывая, какую дикую боль приносит любви всей своей жизни.       — Дорогая... — пытается сказать Эдди, завершая акт последними толчками. Тело Глускина забилось в конвульсиях от наступившего оргазма, а приглушённый стон неосознанно сорвался с его губ, который прозвучал прямо в ухо Вэйлону.       — Ты так прекрасна в этом платье, — завершает начатую фразу Глускин, с трудом удерживая равновесие.       Вейлон лишь бросил измученный взгляд на всё ещё записывающую камеру и только спустя секунд десять после всего этого почувствовал, что что-то вязкое растеклось внутри него. Очередной всхлип и жалобный стон разрушили тишину, в которой увязли длинные, заваленные мусором и трупами коридоры «Маунт-Мэссив». И ещё на одну несчастную душу здесь стало больше.