This is (not) war

Джеку всегда нравилось смотреть, как Элмонт чистит винтовку. Осторожные касания пальцев к ствольной накладке, доведенные до автоматизма, отточенные движения. Отсоединить магазин, опустить предохранитель, отвести назад рукоятку перезаряжания, осмотреть патронник и отпустить рукоятку. Вынуть затвор, заменив его вставкой. Шомпол, то исчезающий в стволе, то вновь появляющийся. На месте Элмонта, Джек бы никому не позволил наблюдать за ним в такие моменты. Так касаются любимой женщины, уже после того, как в теле перестанет дрожать последняя струна страсти. Так мать касается ребенка, промывая ссадину после очередной попытки научиться кататься на роликах. Расслабленно и мягко. Но Элмонт не против. Он давно перестал обращать внимание и на грубоватые шуточки сослуживцев вроде «Вот закончится война — сыграем тебе с винтовкой свадьбу», и на ревнивые взгляды самого Джека. Вот и сейчас, поймав на себе его взгляд из-под наспех сооруженного навеса, он только чуть рассеянно улыбнулся ему. На каждом привале он первым делом проверял и чистил винтовку. Всегда. До тех пор, пока Джека не ранили. Они попали в грамотно организованную засаду, и пара ранений по касательной, в целом, была наименьшей ценой, которую они могли заплатить и заплатили. Джеку повезло. Пуля прошла навылет, не задев артерии и не застряв в мягких тканях, он и не чувствовал ничего первые пару минут. Что произошло, он понял только по усиливающемуся жжению на ладонь выше колена и стремительно пропитывающемуся кровью камуфляжу. Наскоро перетянув ногу чуть ниже раны жгутом из индивидуальной аптечки и намотав бинт прямо поверх штанов, Джек продолжал отстреливаться до последнего. Невыносимую слабость, тошноту и озноб он почувствовал уже после того, как они оказались в безопасности. В результате последнего наступления и этой чертовой засады их взвод оказался разделен, поэтому до прибытия взводного медика Элмонт, на правах замкома взвода, заботился о раненых. Сквозь пелену в глазах Джек наблюдал, как он промывает рану, вспоров камуфляж штык-ножом, и делает противостолбнячный укол, который был едва ли не больнее ранения. — Джек, — руки Элмонта чуть встряхнули его: — слушай меня. В моей аптечке есть только антибиотики в таблетках. Я не смогу сделать тебе укол. «Какое счастье», — промелькнуло в голове Джека. — Тебе придется выпить эти таблетки. Не заставляй меня крошить их для тебя в джем. Сфокусировать взгляд удалось с трудом. — Где ты прячешь от меня джем? Ты ешь его по ночам один? Элмонт протянул ему пару таблеток и фляжку с водой. — У меня нет джема. С помощью такой военной хитрости я давал лекарства младшей сестренке, Изабель. С трудом проглатывая таблетки, Джек чуть поморщился. — Какая низость, обманывать ребенка. Одна таблетка же лучше, чем целая ложка горько-сладкой дряни. Элмонт взъерошил влажные волосы Джека, и прикосновение его прохладных рук к разгоряченному лбу было необычайно приятным. Джек в очередной раз позавидовал его винтовке. — Держись. Брамвелл с его волшебной аптечкой и золотыми руками уже на подходе. Я подойду позже. У нас много раненых. Время для Джека потеряло смысл, но Брамвелл и в самом деле прибыл быстро. Он зашил рану, наложил новую повязку и вколол целый коктейль разных снадобий. Джек потерял много крови и все-таки успел занести грязь, но все обошлось куда лучше, чем могло бы. На следующий день он мог передвигаться: если не самостоятельно, то опираясь на костыль, а не повиснув на товарищах мертвым грузом. На привале Элмонт лично руководил и принимал участие в сооружении навеса, под которым разместили всех пострадавших, чтоб защитить от пыли и палящего солнца. Проследив, как Джек усаживается и жадно припадает к фляжке, он чуть усмехнулся. Это была его фляжка, и Джек всю ночь обнимался с ней, как с плюшевым мишкой. Только закончив с размещением людей, Элмонт занялся винтовкой. Джек вытащил из кармана потрепанную книгу. Это был сборник мифов и легенд Древней Греции, его любимая книга с самого детства. Эту, размером чуть менее ладони, он нашел в книжных развалах блошиного рынка в день своего восемнадцатилетия. С тех пор он всегда носил ее с собой — даже здесь, на войне, как иные носят Библию или небольшой фотоальбом, со страниц которого им улыбаются близкие. Джек и сам не знал, зачем — ведь мифы и сказания греков не отличались особым оптимизмом, не поднимали боевой дух и не сулили победу; не утешали и не обещали, что все будет хорошо — но каждый раз на привалах Джек открывал эту книгу. Он даже приблизительно не знал, сколько провел за чтением, когда рядом с ним присел Элмонт, протягивая ему миску каши. — В который раз ты это перечитываешь? Джек пожал плечами, принимая миску. — Кто знает. Я перестал считать на втором десятке. Элмонт поднял книжку, задумчиво перелистывая страницы и рассматривая иллюстрации, на которых были изображены люди, страдающие от гнева суровых Богов. — Не самое обнадеживающее чтиво. Выуживая из миски куски тушеного мяса, Джек снова пожал плечами. — Ну, это как посмотреть. Мне нравится думать, что Сизиф когда-нибудь закатит камень на эту чертову гору. Греческие боги — злые самодуры, в основном завидующие людскому счастью. Как и наш. Иначе зачем все это? — он тоскливо обвел глазами простирающуюся впереди пустыню с редкими кустами чахлой растительности. — Каждый из нас — сизиф. Пока Джек говорил, Элмонт отложил книгу, и задумчиво проследил за его взглядом. — Скоро станет легче. Вот увидишь. Все будет проще. Он, почти не касаясь, кончиками пальцев провел по повязке на ноге Джека, и у того не осталось причин не верить.