Are you unforgiven too?

Элмонт выходит из зала, едва заканчивается поминальный пир. Он подхватывает ближайший подсвечник и почти бегом направляется к замковым подвалам. Услышав звук шагов, Джек поднимает голову, и, когда тяжелая дверь темницы медленно отъезжает в сторону, он видит Элмонта. Джек пытается встать, но Элмонт быстро преодолевает разделяющее их расстояние, и сокрушительной силы пинок в лицо откидывает его назад, к стене. Он падает к ногам Элмонта, слыша, как звенят цепями кандалы на его руках, а тот присаживается рядом с ним на корточки и хватает за волосы, заставляя запрокинуть голову. Джек, даже сквозь застилающую глаза кровь из рассеченной брови, замечает его неестественно огромные зрачки; от Элмонта пахнет вином и безумием. «Это все твоя вина», — шипит ему в лицо Элмонт и всем весом прижимает к полу. «Это все твоя вина», — повторяет Элмонт, разрывая на нем одежду, оставляя ее висеть на плечах неопрятными лохмотьями, и голос его больше похож на рычание. Джек пытается сопротивляться, но делает ошибку. Если не получается убежать от дикого зверя — покорись ему. Джеку некуда бежать: оба его запястья обхватывают железные кандалы, а в камере нет даже окон. Элмонт упирается коленом ему в грудь, сильнее вжимая во влажную землю пола, возится с его штанами, кинжалом поддевая завязки на них. Сырой воздух подземелья холодит оголенную кожу, но дрожит Джек не от этого. Элмонт разводит его ноги, снова с силой надавливая коленом. Когда он входит в него, одним резким движением, насаживая на себя, Джек кричит, а Элмонт отрывисто повторяет: «Это все твоя вина». Джеку больно, от этих разрывающих толчков сводит все тело, к горлу подступает тошнота. Элмонту хватает всего пары десятков быстрых движений, он изливается внутри Джека, но он не удовлетворен. Джек чувствует его руки на бедрах, Элмонт жадно мнет его ягодицы, бесстыдно пихает в него пальцы. Сознание Джека окутано дымкой боли, но он замечает, как в отблесках свечей горят глаза Элмонта: кажется, еще секунда — и тот примется рвать его зубами. Наконец, Элмонт вытирает пальцы об обрывки одежды Джека и направляется к выходу, едва удержавшись от того, чтобы пнуть распростертое под ним тело. Джек чувствует, как по его бедрам сползают капли крови и спермы. Он пытается перевернуться на живот, но оковы не позволяют, поэтому он только поворачивает голову набок, когда его желудок сотрясают спазмы, и вдыхает запах земли, на которой лежит. Пахнет кладбищем. * * * Джек снова слышит звон цепей – это Элмонт закрепляет его кандалы, перекинув через поперечную балку, так, что его вздергивает в воздух, позволяя стоять только на носочках, с высоко поднятыми руками. Холодное железо кандалов впивается в кожу с новой силой, язвы под ними начинают кровоточить. Элмонт приходит с потрясающей регулярностью, насилует его снова и снова, раз за разом повторяя, что во всем виноват Джек и только Джек. На миг Джек теряет опору, прежде чем Элмонт вынуждает обхватить его ногами за пояс, подхватив за бедра. Боль уже давно стала неотъемлемой частью тела Джека, но первое проникновение всегда особенно болезненно, Джек не может привыкнуть, каждый раз вздрагивает и захлебывается стоном. Элмонт на секунду замирает и снова, как заведенный, твердит ему на ухо: «Это все твоя вина». Боль и осознание того, что терять ему больше нечего, придают Джеку сил, и он, отстранившись, насколько позволяет поза, рычит Элмонту в лицо: «Нет!». За что тут же получает короткий, сбивающий дыхание удар в солнечное сплетение. Теперь Элмонт вбивается в него молча, и не потерять сознание позволяет только стекающая по рукам теплая кровь с растревоженных ссадин под браслетами оков. Кончая, Элмонт рвано выдыхает в плечо Джека, но почему-то не обвиняет его, как он делал, кажется, уже сотни раз до этого. Уходя, он достает из кармана тускло блеснувший ключ от кандалов и размыкает их. Джек тяжело оседает на пол, прикрывая голову в ожидании ударов, но их так и не следует. * * * Элмонт приходит снова, и Джек уже не сопротивляется, не кричит, только тяжело дышит, до крови закусив губы. Он знает: если будет молчать, возможно, уходя, Элмонт оставит в темнице одну из свечей. Или позволит сделать глоток вина из притороченной к поясу фляжки. Или, все еще пульсируя внутри охваченного болью тела Джека, прижмется к его лбу обескровленными губами. Элмонт вторгается в него, крепко прижимая к себе отощавшее тело, сдавленно шепчет на ухо: «Это все твоя вина», — и Джеку кажется, что ему тоже больно, он наказывает их обоих. Позже, когда Элмонт, уже оправив одежду, вытаскивает из канделябра свечу и присаживается возле него на одно колено, потянувшись к фляжке с вином, Джек медленно качает головой. Он только устало прикрывает глаза, пытаясь перекатиться на бок, сжаться в комок, стать еще меньше, снова раствориться в темноте, ставшей уже такой привычной. Элмонт встает, все же оставив свечу на безопасном расстоянии от охапки соломы, которая заменяет Джеку постель. Он толкает тяжелую дверь темницы; та отодвигается с привычным скрежетом, и Элмонт не может со стопроцентной уверенностью сказать — правда ли он слышит шепот Джека: «Это и твоя вина тоже», — или ему только кажется. * * * Джек уже не реагирует на звук открывающейся двери, равнодушно вглядываясь в окружающую его темноту. В руке Элмонта всего одна свеча, другой он держит глубокую деревянную миску, над которой все еще вьется парок, и что-то, завернутое в тряпичную салфетку. Он садится прямо на земляной пол подземелья и развязывает узелок, расстилая ее. Джек видит круглый поминальный хлебец. Год, как не стало Изабель. Год, как он оказался здесь. Год кромешной тьмы, которая больше не кажется врагом. Элмонт смотрит выжидающе, Джек чувствует запах тушеного мяса, но не спешит приближаться к еде. К Элмонту. Ведь «еду еще нужно заслужить». Хлесткие пощечины, от которых перехватывает дыхание, саднящие от удара о землю колени, сильная ладонь, прижимающаяся к паху. Он помнит. Элмонт, кажется, понимает, поэтому отходит как можно дальше — насколько позволяют тесные стены этой клети — отворачивается и ждет. Он слышит, как торопливо Джек глотает принесенное рагу, и сам вспоминает. Вспоминает, что точно также двигалось горло Джека, когда он точно так же давился, торопливо скользя губами по члену. Элмонт вспоминает, что в тот день на нем были гвардейские кованые сапоги, которыми он легко опрокинул плошку с принесенным молоком и методично втоптал в грязь пшеничную лепешку. Капли молока, быстро впитывающиеся в пол, были так похожи на капли спермы, стекающие по подбородку Джека. Наконец, Джек отодвигает миску. Он судорожно пытается спрятать хлеб в рукаве неопрятного тюремного одеяния, когда Элмонт осторожно приближается к нему с фляжкой. Джек, как обычно, делает глоток вина и пытается благодарно кивнуть, но сильная рука снова удерживает его затылок, не позволяет ему отстраниться. К горлу подкатывает паника, и чтоб заглушить ее, не дать одолеть себя, Джек делает еще несколько больших глотков, чувствуя, как останавливается дыхание. Темнота подступает со всех сторон, обволакивая, увиваясь у ног огромной черной кошкой, приглашает поиграть и, в конце концов, клубком сворачивается на груди, не позволяя шевельнуться. Трудно сказать, сколько проходит времени, когда Джек чувствует, как в бок врезается носок тяжелого сапога; он все также не в силах пошевелиться и не может вздохнуть, как ни старается. — Сдох? Туда и дорога. Этот еще долго продержался, — его куда-то волокут, и сознание снова оставляет его. Он приходит в себя на опушке рощи. Уже спускаются сумерки, в небольшом костерке уютно потрескивают дрова; слышно, как неподалеку фыркает и прядет ушами конь. Элмонт сидит напротив. Встретившись с Джеком взглядом, он только коротко кивает. * * * Элмонт старается быть мягче. Он покупает небольшой флакон душистого масла и долго греет его в ладонях, прежде чем коснуться Джека скользкими пальцами. Тело Джека исправно отвечает на ласки Элмонта, сам Джек — никогда. Он все еще безучастно разглядывает потолок, когда у Элмонта уже немеет челюсть от бесконечных поцелуев, которыми он покрывает все его тело. Элмонт не хочет принуждать, потом они даже какое-то время спят на разных кроватях, до тех пор, пока Джек не просыпается среди ночи с криками. Элмонт перехватывает покрытые шрамами от оков запястья, прижимает к себе сотрясающееся тело и держит до тех пор, пока взгляд Джека не становится вновь ко всему безучастным. Кошмары повторяются каждую ночь, Элмонт напуган и, одновременно, рад — крики Джека разгоняют давящую тишину, которая стала третьим обитателем их дома. Как только Джек замолкает, в сумраке спальни вновь воцаряется эта тишина, снисходительно объясняющая Элмонту, кто в этом доме является настоящим хозяином. Элмонт пытается говорить что-то успокаивающее, но он никогда не был в этом силен, и шепот застревает у него в горле. Однажды он не выдерживает и, едва Джек перестает вырываться, а его глаза вновь наполняются пустотой, бьет того по лицу, раз, другой, сил остановиться хватает ударе на четвертом. «Я же освободил тебя!» — кричит Элмонт, а Джек только кивает, все так же равнодушно слизывая кровь с разбитых губ. Следующей ночью Джек, чуть слышно ступая босыми ногами по холодному полу, крадется к седельным сумкам Элмонта, доставая его охотничий кинжал. Вернувшись в спальню, он прислушивается к размеренному дыханию Элмонта, приставляет острие кинжала к его груди и только тогда замечает, что Элмонт не спит. — Ты не пробьешь грудную клетку здесь, — он сдвигает кинжал чуть ниже и левее, мягко накрыв рукой ладони Джека, судорожно сжимающие рукоять. — Между ребер. И проверни, чтобы рана не затянулась. Джек смотрит на него в упор, и Элмонт чувствует, как его руки начинают дрожать. Кинжал с негромким звоном падает на пол, а Джек падает на Элмонта, заходясь в беззвучных рыданиях. Элмонт гладит его по отросшим волосам, не пытаясь сказать что-либо, признав, наконец, главенство тишины. И она, презрительно усмехнувшись, уже наутро покидает их дом.