А я говорил: бросай филфак, поехали на Аляску. Заведём у юрты двенадцать собак, в полозья врежем коляску. Будем встречать ледяной рассвет консервами из Канады, Будем разглядывать волчий след, одеваясь в овечьи латы.
— Так значит... Аляска? Аарон оторвал взгляд от китайской еды. Жареный рис с соусом, что принёс Бен, купив по пути с работы, стоял и перед ним тоже, в упаковке, требующей только разогреть, потому что времени готовить ни у кого в тот день не было; и пришлось звонить на работу, потому что мобильный, как и большую часть времени, был безнадёжно разряжен; придя домой, он, скорее всего, снова забыл его в куртке и вспомнит только утром, за пятнадцать минут до того, как проснуться, потому что будильника тоже не сможет услышать; если Аарон, конечно, не забудет об этом и поставит заряжаться, потому что звонить на рабочий, чтобы попросить купить что-то на ужин, но не слишком заморачиваться, было неудобно. Он мог бы и сам заехать в какой-нибудь магазин или взять еду на вынос, но время окончания его работы было слишком позднее, и за столом они сидели уже за полночь, хотя утром снова приходилось вставать. Не к семи утра, но иногда Аарону упорно не хватало восьми часов сна, а Бен порой спал и того меньше. Бен сидел напротив, спокойный внешне, но с огнём в глазах, почти не притронулся к еде, пока говорил, но, закончив, усердно навёрстывал упущенное. Он изогнул бровь, когда прозвучал вопрос, словно не мог понять, что странного нашлось в его словах. — Ну да, Аляска, — едва произнёс он, продолжая жевать. Проглотил и продолжил уже свободнее и понятнее: — Я собирался поехать туда с вами, вот только ещё не говорил Джону и Иэну. Слова его были полны уверенности, как когда он загорался очередной безумной идеей, вроде той, где они вчетвером собирали рок-группу и на сбережения записывали первый альбом в студии, а после, как он предполагал, понемногу, но дела должны были пойти. Бен знал, что они вряд ли достигнут ошеломительного успеха, станут самым влиятельными музыкантами двадцать первого века, но ведь они даже не пробовали. «А теперь, — думал об этом Аарон, — Аляска. Иногда его идеи переходят все границы, а ведь он даже не потрудился подумать об этом как следует. И собирается забрать с собой нас». Пока что сам Аарон относился к идее не столько скептически, сколько с пренебрежением, как относился к любой идее, которой одаривал его Бен за ужином или завтраком; а на общих выходных, когда они дома пили пиво или просто смотрели телевизор, Бен освобождал его от идей или лишних рассказов, за что ему были благодарны. В основном, идеи Бена так и оставались идеями, всё чаще распространялись не дальше его головы, а когда он всё же решал ими делиться, их редко оценивали по достоинству. В этот раз, впрочем, он решил не замечать, как выдохнул Аарон прежде, чем поднял голову, оторвав взгляд от пластмассовой вилки, и что он однозначно был утомлён, возможно, работой, а возможно, Аляской. Аарон же не был утомлён идеями, относился к ним так, словно его сын сказал ему, что, когда вырастет, построит дом на далёкой звезде; он бы, окажись в такой ситуации, вспомнил, что сыну всего пять, взъерошил его волосы и подбодрил. Потому что — он не исключал этого — его сын мог бы вырасти и стать учёным, вряд ли бы обосновался на какой-нибудь звезде, но вполне мог связать жизнь с космосом. Однако Бену было уже двадцать один, у него самого не было маленького пятилетнего сына, он не мог погладить Ковалевича по голове и отправить спать к себе в комнату, потому что, хоть он только и пришёл с работы, было уже поздно. Впрочем, именно отправить спать он мог, и улыбнулся своим мыслям. В этот раз, тем не менее, было в словах Ковалевича нечто реальное, как вполне реальной казалась идея записать свой альбом, потому что все, всё же, умели играть на нужных инструментах, а Бен, ко всему прочему, отлично пел. — Я не так много об этом думал, — честно признался Бен, — но почему бы и нет? Думаю, там должно быть отлично. Можно было бы просто съездить туда, не переезжать, но просто посмотреть. — Предлагаешь на выходные слетать? — он едва улыбнулся краешком губ. — Вы, трое, всегда понимаете всё слишком буквально и конкретно. — Тогда, может, предложишь что-то конкретное? Ничего конкретного Бен предложить не мог, но взгляд не потупил. Он знал, что Аарон спросил об этом намеренно; но вовсе не из-за того, что хотел погубить его не такую большую веру в хорошие качества мира; даже не потому, что не доверял чужим идеям; и уж совсем не потому, что хотел унизить или довести Бена (ему никогда не приходилось доводить Бена), ткнуть носом в ошибки и невероятные пробелы в таком же невероятном плане, как дыры в парусах, которыми был оснащён корабль, что они собирались использовать в своём плавании, хоть и не знали, куда это плавание их приведёт. Аарон, отчасти смирившись со своей участью лучшего друга такого человека, как Бен, ещё тогда, когда пришлось снимать одну маленькую квартирку на двоих, был готов принять всё, что угодно, если знал, что это не сведёт его в могилу и гарантирует определённый результат; однако перспектива перебраться на Аляску (перспектива, практически свалившаяся на них с неба, даже на тех, кто пока об этом не подозревал) не несла ничего; впрочем, как она не несла хорошего, так не несла и ничего плохого, хотя это служило не слишком убедительным аргументом. Принимать решения на «почему бы и нет?» в своей жизни Аарон не умел. Продолжать беседу последний не решился. Ужин закончился в тишине. Спать приходилось когда как: обычно, Бен спал на диване, раскладывающемся не так уж часто, потому что был заметно ниже Аарона, который наименее комфортно чувствовал себя на этом диване, пружины которого скрипели каждый раз, когда ночью Бен ворочался во сне или, напротив, когда не мог уснуть и никак не находил себе места; когда вставал, чтобы выйти покурить на балкон (наличие балкона в однокомнатной квартире не переставало удивлять) и когда приходил обратно, если случайно задевал ногой спящего на матрасе Аарона (никто не помнил, откуда у них взялся этот матрас, но почему-то склонялись к мысли, что его отдал Иэн, живший с родителями). Хотя обоих всё вполне устаивало, и сон на одном лишь матрасе не был таким уж плохим, каким мог показаться кому-то, всю жизнь спавшему на огромной и мягкой кровати. В конце концов, когда имеется лишь одна комната, которую приходится делить с другим парнем (это тоже было не так плохо), матрас не особо затруднял передвижение; потому что с таким же успехом и диван мог быть заменён ещё одним полосатым матрасом, возможно, так кстати завалявшимся у Иэна или внезапно обнаруженным у Джона и совершенно лишним. В таком случае перемещение становилось только легче, и днём бы, будь выходной, чтобы не пришлось пропадать на работе, матрасы складывались бы один на другой, они бы садились сверху, звали, если получалось, Джона и Иэна, и жизнь не казалась бы такой плохой, как могла бы. Про телефон, так невовремя (как и всегда, словно его отключение может хоть когда-нибудь произойти к месту) отключившийся, кажется, ещё в семь часов, после того, как Бен весь день слушал музыку, едва удалось вспомнить после неоднозначного разговора за ужином (ужина в полпервого ночи), и свет от дисплея освещал комнату, когда Аарон накрылся одеялом, лёжа на матрасе. От пола, к удивлению, прохладой веяло только в холодные (особо холодные, если сравнивать с местным климатом) зимы, но тогда Бен был совсем не против спрятать матрас, и разложить диван до того момента, когда не начнёт теплеть. Однако такой опыт был лишь единожды и длился около трёх недель. — Аляска, говоришь? — повторил свой вопрос Аарон, глядя на слабо освещённый белый потолок. Бен в это время лежал на боку, тоже под одеялом, и, уставший после работы и одолеваемый желанием поскорее уснуть, приоткрыл глаза и рассматривал очертания Аарона в почти полной темноте, заодно ожидая, когда потухнет экран телефона. — Говорю. Аляска. Я даже не предлагаю на самый север, не предлагаю поселиться у берега. Может, Анкоридж или что-то вроде того. Там не должно быть слишком холодно. Аарон продолжал смотреть в потолок, когда Бен закончил говорить и экран телефона погас. Он думал об этом, однако по-прежнему скептически. Жизнь на Аляске не должна была кардинально отличаться от их, и он не слишком понимал, что породило такое внимание к ней со стороны Бена. Тот, в свою очередь, в своих планах был уверен. — Поехали, Аарон, — снова заговорил Бен, уже заметно тише, но всё так же уверенно. — Ты, я, Иэн и Джон... Всё должно быть хорошо. — Предлагаешь поехать уже через неделю? — Хоть завтра. Прозвенит будильник, и через полчаса мы заберём Джона, а там и Иэна. Потом, может, часов шесть или семь на самолёте до границы, и в машине до какого-нибудь города. Аарон снова ничего не ответил. Не слишком уж ему нравилась эта идея, как и прежде. Он не боялся менять место жительства, но сейчас, когда, кажется, дела их начали налаживаться (если это можно было назвать «налаживаться», но лучше, если возвратиться к временам, когда они не могли найти работу, хотя работали оба с шестнадцати лет) и всё было не так плохо, а они иногда собирались и что-то обсуждали у Джона, играли свою музыку, со словами, написанными Беном, иногда выступали на каких-то фестивалях и пару раз участвовали в конкурсах; он не видел смысла в том, чтобы менять место жительства. Возможно, Бен всё-таки его уговорит, и он согласится сидеть в самолёте семь часов, чтобы побывать в самом большом штате США; но только во время отпуска — он не видел смысла лететь туда на день или немногим больше. Пока Аарон не был уверен ни в чём. Даже в том, что Бену это, возможно, надоест уже утром, а через неделю он и не вспомнит. Тем временем Бен неумолимо засыпал. Он зевнул, чем оторвал взгляд Аарона от потолка, и немного поёрзал на месте, вызывая очередной скрип дивана.~=*=~
Какая теория прозы, ты что? А там океан и горы. Там ветер смешался с водой и мечтой, порвав скалистые шторы. Большая Медведица ловит в воде звёздную жирную рыбу. Там дорога из «где-то» ведёт в «нигде», минуя посёлок «либо».
Мать Иэна, конечно же, пригласила их к столу, хоть время было слишком позднее, а она, к их удивлению, не спала. Бен от поступившего предложения поспешил отказаться, а Аарон, стоявший позади, лишь покачал головой, как покачал головой, прислонившись к дверной раме комнаты их друга, когда Бен рассказывал об Аляске; и качал головой даже после того, как Бен замолчал, в конце спросив: «Ты, конечно, с нами?» Ему не требовалось корчить гримасу или размахивать руками, всеми силами показывая, что Иэн непременно должен отказаться, иначе ни к чему хорошему его согласие не приведёт, и вообще, это было для его же блага. Аарон не привлекал никакого лишнего внимания, он лишь поджал губы, немного свёл брови к переносице, скрестил руки на груди, да и всем своим видом показывал, что он от этой идеи отказался, хотя Бен вряд ли знал об этом. Иэн, в свою очередь, совершенно не знал, как поступить. Они оба были его друзьями, и он, как и полагалось другу, должен был поддерживать все их решения, предупреждая только в случае полного абсурда (вот только что он должен был считать полным абсурдом?) и опасности. Впрочем, идея не казалась ему такой уж абсурдной, какой была для Аарона — для того, кому приходилось отговаривать Бена от чего-то безумного большую часть времени, потому что сама идея карабкаться на третий этаж из-за того, что он потерял ключи (обнаруживающиеся впоследствии на самом дне рюкзака и лежавшие в небольшой дыре, где изнутри рюкзак был порван), а Бен забыл их дома и встречал скучающего Аарона на лестничной клетке; ему эта идея совершенно не нравилась. — Джон знает? — всё же поинтересовался Иэн, слабо косясь на стоящего в дверях Аарона. Тот предоставил ответ Бену. Под влиянием взгляда Аарона, вопрос прозвучал так, словно кто-то из них умирает, а Джону ещё не успели сообщить плохую новость. — Мы не успеем на метро, если сейчас поедем к нему. Посчитали, что едва успеваем к тебе, а я ещё и задержался, потому что шёл пешком и должен был свернуть по пути. — Он бежал милю, — сказал на это Аарон, и Бен обернулся на него, чтобы увидеть, как тот улыбается. — Я ждал возле Ройал Йорк двадцать минут, а он явился вообще с другой дороги, хотя должен был с Берчью. Мог бы по Монтгомери-роуд сократить, но внезапно свернул в какие-то леса и вылез непонятно откуда. — Меня отпустили только с условием, что я забегу на Бельведер и верну деньги утром. Но вот от Уилсона далековато ехать, даже на метро. Иэн пожал плечами, и в этот момент пустил всё на самотёк. Он подозревал, что не сможет объективно оценить ситуацию в половину первого ночи, но не подозревал, что его решение, впрочем, будь оно положительным или отрицательным, ни на что не повлияет. Так, пожимая плечами, он искренне надеялся, что нечто более дельное по этому поводу скажет Джон (наверняка спавший в это время) или что следовало провести некое голосование, где Бен бы совершенно точно не участвовал, иначе бы существовала вероятность, где голоса могут быть одинаковыми. Все знали, что Бен спокойно относился к отказам в свою сторону, так что отчасти Аарон и Иэн (если бы так всё же получилось) возлагали на эту его черту большие надежды. И они совсем скоро ушли, оставив Иэна с мыслями о том, что Аляска, должно быть, — совершенно безумная идея. К тому же, он не представлял, как Аарон допустил того, что идея словно абсолютно самовольно вырвалась за пределы их квартиры, просочилась и в его дом тоже, до сих пор ощущалась в его комнате и могла спокойно проникнуть в голову его матери, в глазах которой читался интерес, зачем к нему пришли в столь поздний час. Вряд ли бы он смог вразумительно ответить на вопрос; скорее всего, просто бы оповестил её, что они много работают, и в их распоряжении не так много свободного времени в рабочие дни; поэтому они едва успевают на метро, которое закрывается в половину второго ночи; всё потому, что они работают больше двенадцати часов в день, пока ему приходится учиться в университете, на который они, совершенно не к слову, не обращали никакого внимания, как и на любой другой университет; «потому что, понимаешь ли, — мог бы сказать он своей матери, — есть мечта, и я вполне её разделяю. Они много откладывают из заработанного, и из-за этого мы даже видимся редко, только в выходные, когда Бен жалуется на боль в ногах, потому что до того, как ехать через весь город, он бежал милю, далеко не первую за день, с рюкзаком за спиной, как Бильбо Беггинс, но по Бельведер, потому что каким-то подросткам, даже младше него, в полночь понадобилась пицца; и если мы всё-таки собираемся у нас в гараже (потрясающее место, не так ли?) и что-то пытаемся придумать к тому, что написал Бен в пять утра после двух сигарет на балконе, у нас не всегда что-то получается. Но это мечта, понимаешь?» Может быть, он мог бы что-то сказать об Аляске; но его мать, в этот момент моющая посуду, вряд ли бы оценила его пыл. И ведь во время того, как он пожимал плечами, смотря большей частью даже не на Бена, а сквозь него, он совершенно забыл, что на его плечах всё ещё покоится гора, называемая «университетом». От дома Иэна было совершенно недалеко до очередной станции метро, которой они активно пользовались с тех пор, как познакомились и с самим Иэном, хотя станция находилась в совершенно противоположном направлении, чем им могло бы понадобиться. Из-за обилия частных домов вокруг, на станции было многолюдно даже ночью, не говоря уже о светлом времени суток, когда парковка поблизости оказывалась забита почти полностью. За сорок пять минут, проведённых под землёй в несущемся поезде, Бену даже удалось немного поспать на чужом плече в вагоне, заметно пополнившемуся лишь к пересадочным станциям и вновь опустевшему по мере того, как они продвигались по зелёной ветке к конечной. Аарон иногда проваливался в состояние, что нельзя было назвать даже дрёмой, поднимал голову почти на каждой станции и иногда не позволял упасть Бену на его колени, когда тот неумолимо скользил по плечу и куртке, хотя за несколько станций всё же сдался и едва успел разбудить Бена перед выходом, пусть и вышли они на станцию раньше, чем обычно. И Аарон нисколько не удивился, когда, стоило им выйти на улицу глубокой ночью, речь снова пошла об Аляске. «Слишком много Аляски, — подумал про себя Аарон. — Хотя Аляска до этого была нам и не нужна, хоть кто-то о ней вспоминал?» Он не был уверен, что хотел знать ответ на этот вопрос, потому что он мог оказаться положительным. На улице было достаточно холодно — около трёх градусов — и он, к тому же, не понимал, почему они были вынуждены идти пешком ещё почти милю. Бен же рассчитывал на то, что, придя домой, они, скорее всего, тут же легли бы спать, обойдясь и без ужина. И вряд ли удалось поговорить, а точнее — переубедить Аарона и склонить на свою сторону. Он искренне верил в успешность своей затеи, и почти искренне не понимал, почему она не приглянулась Иэну («Это всё из-за университета, — мысленно ответил себе Бен и, кажется, найдя причину, подвинулся ближе к Аарону и положил голову на плечо; он заметно выше, и сидеть так было достаточно удобно, — он не может бросить то, что ему не нравится. Ну, ладно, бывает»). Бен глубже засунул руки в карман куртки, поправил шапку и рюкзак на плече, взглянул на Аарона, изо рта которого выходили облачка пара. Однако разговор всё не начинался. — У меня выходной, — всё же заговорил Бен, когда они отошли от станции, — только нужно заскочить на работу. Я могу съездить к Джону. Может, хоть он меня поддержит. — Я работаю. Завтра что? Бен мельком взглянул на телефон, не желая мёрзнуть потому, что уже спрятал перчатки в рюкзак в метро. — Сегодня. Суббота. Они наняли ещё какого-то парня, заменяет меня на выходных и иногда днём. Странно, но меньше платить не стали. — Уже суббота, — вздохнул Аарон. Было ясно, что он не просто потерял счёт дням, а ещё и удивился их быстротечности. — Может, просто позвонишь днём? Я не помню, что с его графиком. — А, точно. Позвоним в эфир, если будет работать, — он улыбнулся своей шутке и оглянулся вокруг. — Готов поспорить, что на Аляске машин меньше. — Готов поспорить, что в Ванкувере тоже. — В Ванкувере за день дождя больше, чем здесь за месяц. После этого они некоторое время шли в тишине. — Ты знаешь, что я против. — Конечно, знаю, — снова улыбнулся Бен, глядя на Аарона. Он не осуждал его за занятую позицию и мнение, которого он придерживался. — Ещё бы я не знал. Но ты поедешь? Аарон промолчал, лишь продолжил вышагивать рядом мерными шагами, тоже спрятав руки в карманах куртки. На Бена он почти не смотрел за весь их разговор. — Но ты поедешь? — намеренно повторил вопрос Бен, потому что не был уверен в ответе, как в любой другой раз. Аарон продолжал молчать. Бен ускорил шаг, развернулся и шёл спиной вперёд, при этом заглядывая в глаза, освещённые светом уличных фонарей. — Я повторю ещё раз. Ты поедешь? — Мне нравится здесь, — прозвучало слишком сухо, к тому же, никак не отвечало на поставленный вопрос. — Ты знаешь, о чём я, — он почти упал, когда бордюр закончился, и земля немного уходила вниз, превращаясь в дорогу для машин, однако продолжил идти спиной вперёд. — Нет, я без понятия. Бен сдался. Не желая и дальше донимать друга, он пожал плечами и развернулся, возвращаясь обратно. Пешая прогулка, которой он сам способствовал в большей степени, перестала приносить ему удовольствие. Неожиданно стало холодно; захотелось поскорее добраться домой, поставить заряжаться телефон, отключить будильник и забраться под одеяло на диване. Бен закурил. Полученный ответ никоим образом его не устраивал.~=*=~
Я точно тебе говорю: бросай. Ты видишь? Сегодня лето! А ты продолжаешь что-то писать, учишь свои билеты, И время на кофе и туалет, да кошку в комочке меха. А нужен всего-то один билет, чтобы уйти, уехать.
Дела Аарона, всё же, шли не так плохо, чтобы перспектива бросить всё и уехать казалась такой замечательной. Она могла бы казаться замечательной, пожалуй, в том случае, если бы Аарона пытались убить. Но поскольку смерть из-за того, что он слишком много знал, ему не грозила, уговорам Бена он не поддавался. Возможно, некоторой частью себя он всё же хотел согласиться с ним, дабы избавить себя от лишних терзаний, однако здравый смысл упорно твердил, что следовало оставаться в Канаде. И предчувствие это не было из фильмов, в которых, в подобной ситуации, на Аляску сбросили бы ядерную бомбу, а Аарон таким образом выжил; это было в некотором роде нежелание покидать привычную, пусть и съёмную, квартиру, покидать приевшуюся работу, на которой он получал достаточно, чтобы откладывать, но недостаточно, чтобы переехать, и покидать знакомые улицы. Он не был против перемен. Он был против внезапного переезда, ответственность за который брал на себя Бен. И опять же, он не был против, когда ответственность на себя брал Бен; он был против, когда ответственность на себя он брал в подобных вещах. Поскольку по субботам его отпускали раньше, понимая, что он не может работать каждый день и больше остальных всегда, около трёх часов Аарон вернулся домой не таким уставшим, как обычно. Он застал лежащего на своём матрасе Бена в полной неподвижности и с телефоном в руках; тот отвлёкся не сразу, никак не отреагировав на хлопнувшую дверь и поворот замка. Отложив телефон, Бен подвинулся, освобождая дополнительное пространство, только тогда, когда Аарон выложил телефон с наушниками из кармана на диван. Он нисколько не удивился, увидев Бена на своём матрасе, не повёл бровью и когда он подвинулся, как бы приглашая сесть рядом. — Ты был у Джона? — громко поинтересовался Аарон, проходя на кухню. Кухня была не такой большой, чтобы в проходе между тумбами и столом даже с задвинутыми стульями могли спокойно разминуться два человека, и порой это доставляло неудобства. Если даже один стул был занят, то проходить приходилось, вжавшись в тумбы, и это доставляло ещё большие неудобства. Застучали кружки на верхних полках («Ты специально ставишь, чтобы я не мог дотянуться»), и из крана мощным потоком хлынула вода. — Нет, — почти автоматический ответил Бен, возвращаясь к телефону. — Я звонил. Он согласен, если поедут все. — А если не поедут? Зашумел чайник, несколько раз глухо ударились ложки об края кружек и банок, открылся и тут же закрылся холодильник — молоко никто не купил. В царившей тишине всё это слышалось особенно отчётливо. Эта тишина не угнетала, а успокаивала после шумных улиц или непрекращающейся музыки в наушниках. И хоть в самой музыке не было ничего плохого, иногда всё же следовало от неё отдыхать. — Если не поедут... — медленно повторил Ковалевич, словно обдумывая его и пробуя на вкус. — Пока решительно не едешь только ты, — он выдержал небольшую паузу, пока отвечал на сообщение, и в это время молчал и Аарон. — Точнее, решительно «без понятия». Хотя отлично знаешь, о чём я. Из носика стремительно повалил пар, забурлила вода, и чайник отключился. Кипяток разлили по кружкам и размешали то небольшое количество сахара, что было на дне. Аарон ловко подхватил готовый кофе и понёс в комнату; передавая одну из кружек Бену он, ещё не ответив, думал над тем, что, в конце концов, его, скорее всего, уговорят; что он напишет заявление на работе, выставив за причину «по собственному желанию» (хотя желание, конечно, будет принадлежать не ему); что за несколько минут соберёт все немногие нужные вещи, а остальные, быть может, отвезёт родителям; что всё же позволит себе сесть рядом с боящимся летать Беном, и что они действительно долетят только до границы страны, а там сядут на автобус или арендуют машину (он даже не мог представить, как они будут ехать через всю страну вчетвером на машине и сколько это займёт времени; как придётся спать и сколько им обойдётся бензин); что только по прибытию в Анкоридж будут искать жильё; что едва ли всё будет выглядеть так, как то видит Бен. — Но зато я сделал кофе, — Аарон сел на матрас, в ноги Бену, который тут же подтянул их к себе. — Вкусный кофе, — он немного отпил, но обжёгся. Оба поставили свою кружку на пол, подальше, чтобы случайно не задеть ногой. — Сегодня получил меньше, но зато могу приготовить ужин. — Можно долететь только до самого Анкориджа, канадские аэропорты слишком далеко, — совершенно не к месту сообщил ему Бен и продолжил что-то искать в телефоне. Бум! Что-то уже идёт не так: Бен не хотел пересекать границу на самолёте. Но все аэропорты, насколько он знал, находились действительно слишком далеко. Аарон молчал, справедливо полагая, что это ещё не конец интересной информации; отпил немного кофе и оставил кружку в руках, греясь, потому что в окружении двух одеял и в футболке сидел Бен. — Лететь девять часов, если с пересадкой в Ванкувере. Бум! Бум! Бум! Девять часов и с пересадкой. «В порядке ли будет Бен?» — вдруг подумалось Аарону, потому что за себя он не боялся совершенно. Впрочем, ещё ничего не было решено. — И Джон, кстати, сказал, что, если что, поговорит с Иэном. Бабах! Оставался только Аарон.~=*=~
Там будут живые: Ахматова, Блок — в виде цветных водопадов. А по выходным там гуляет Бог. Любит, до полураспада. Там всё, что ты даже не сможешь прочесть, можно потрогать руками. Но вот ты заводишь будильник на шесть, говоришь, что завтра экзамен.
Кофе был горьким и растворимым. Бену, проснувшемуся не так давно, он пришёлся очень кстати; а вот Аарон чувствовал, что заварил его себе исключительно из-за привычки и нежелания прислуживать (такое случается, когда усиленно убеждаешь себя, что делаешь кофе из вежливости, хотя вежливость и направлена на лучшего друга). Он пил его медленно и с некоторой неохотой, а тот, в свою очередь, не слишком спешил остывать. Аарон так и сидел, держа в руках кружку, на краю матраса, сидя на собственной ноге, и смотрел на Бена, что всматривался в кофе, редко моргая. Одно одеяло укрывало его ноги, а другое покоилось на плечах, но руки, не полностью закрытые футболкой, держали в руках кофе и, наверное, мёрзли. В это время Аарон думал о том, что осталось только его согласие. Иэн, думал он, и так согласится, во время отсутствия учёбы или пропустит пару семинаров, пока они не вернутся (в конце концов, поездка намечалась лишь на очень расплывчатые числа). Джон каким-то неведомым образом уже согласился; возможно, был занят, возможно, не расслышал, возможно, у него выходной, поэтому он по любой из причин мог быть пьян. Так или иначе, он согласился. А Аарон... Аарон всё ещё был против. «Ничего хорошего из этого не выйдет», — упорно крутилось в его голове. Он надеялся на то, что звёздная пыль осядет к тому времени, когда объявят очередную посадку на Ванкувер; но вот деньги за билеты им никто не вернёт, если они всё же полетят. Холодно не было, но Бену нравилось сидеть, завернувшись в одеяло, в не слишком сковывающей его одежде, необязательно с кофе, но чтобы ему позволяли иногда горбиться, пока он сидит, не имея опоры для спины. Он оторвал взгляд от кофе, быстро допил его, оставив немного на дне, и посмотрел на Аарона, но при этом не чувствуя его взгляда на себе; потому что Аарон не прожигал в нём дыру своим взглядом, а смотрел на него почти всегда ненавязчиво. Тот сидел ровно, позабыв про кофе, но не отвёл взгляда. Игра в «Гляделки», казалось, продолжалась не так долго, но на деле прошло больше минуты. Они так и сидели и смотрели друг на друга в тишине. Но всё было в порядке. По крайней мере, для Бена (Аарон дважды с трудом сглотнул, не замечая этого, да и было совсем немного не по себе), и, по крайней мере, до того момента, как Аарон отвёл взгляд, однако с совершенно спокойным лицом. Выпил кофе. Но не допил. Бен взял кружку из чужих рук, поставил ближе к своей, и откинул одеяло с ног в сторону; одеяло с плеч упало само и уже комкалось рядом с подушкой огромными складками. Бен подался вперёд и потянул с Аарона его кофту, под которой тоже была чёрная футболка; это далось не без труда, потому что Аарон не слишком понимал, что происходит, и первым желанием было разобраться. Впрочем, даже вопреки его желанию, кофту всё же сняли, а самые большие проблемы возникли с рукавами, которые были, кажется, слишком длинными. Футболка здорово задралась, оголив живот, и не успевшего опомниться Аарона потянули вперёд. Бен тоже не слишком знал, что делает. Он лёг обратно на спину, ощущая под собой жуткие складки одеяла, лежать на которых было не слишком удобно (но нельзя просто начать их выпрямлять), чувствовал приятную тяжесть тела и обнимал Аарона, рукой задирая его футболку до середины спины. Бен крепче обнял, прижал к себе и уткнулся в шею, вдыхая едва ощутимый приятный запах. — Снять полностью? — тихо спросил Аарон с улыбкой, хотя лежать ему было ещё неудобнее. Он чувствовал запах шампуня, которым пахли и его волосы. — Я могу, если хочешь. — Ты холодный, — вместо этого заметил Бен. — И иногда говоришь странные вещи. — Они рассмеялись. — Тебе лучше лечь поудобнее. – Но ты... — Ради бога, заткнись. — Они снова рассмеялись. Хоть Аарон и не мог видеть его лица, он знал, как оно выглядело в этот момент. — Я проснулся час назад. Конечно, и до этого просыпался, когда ты собирался и уходил, но, в общем-то, час назад. Должен был сходить на работу, но дальше дойти просто не смог. И я не так уж и против поспать ещё пару часов. Завтра работаешь? — и если до этого Бен слегка поднимал голову, чтобы речь его можно было разобрать, вопрос он задал, уткнувшись в шею Аарона. — Не знаю, не помню, — ему и вправду было сложнее думать, потому что, казалось, сон овладевал им. — Нет, вроде. А ты ночью не сможешь заснуть, если сейчас ляжешь спать. — Поехали к Иэну, – и в этот раз он сказал глухо и уткнувшись в шею. — Завтра. Порепетируем. Мы давно не играли. Бен думал, что вполне мог поцеловать Аарона. Он хотел поцеловать Аарона. Поцеловать слабо, в шею или в щёку, без лишних мыслей о том, гей ли он и нормально ли хотеть поцеловать лучшего друга, как он к этому отнесётся и воспримет ли так же, как воспринимал Бен. Если бы его кто-то спросил, он бы без труда ответил, что любит Аарона. Господи, конечно он любит Аарона. Он согласился бы носить футболку с надписью «Я люблю Аарона», если бы тот носил футболку с надписью «Аарон»; да он бы даже спал в этой футболке. Если бы только Иэн знал об этом, он бы непременно подарил такие на день рождения. К счастью Аарона, он об этом не знал, но упорно старался догадаться. Бен любил его обнимать, и сам Аарон никогда не был против. Он не привык, а, скорее, знал, что ожидать можно было многого, и ему, в принципе, нравилось лежать, когда его крепко обнимали; потому что Бен всегда был человеком, лежать с которым, обнимаясь, было нормально. И Аарон относился к подобному спокойно (откровенно говоря, он ведь тоже любил Бена; может, не всегда бы носил футболку, но ведь любил его), иногда терпеливо, а иногда — благодарно. Они всё лежали. Оба дышали мерно и тихо, ни о чём больше не разговаривали, и вскоре Аарон лёг на матрас рядом с Беном, который тут же проанализировал происходящее и повернулся на бок, прижимая к себе Аарона уже одной рукой; он медленно сполз с подушки, перед этим сбросив одеяло, что раньше лежало на его плечах, на пол, и понимал, что больше уже не уснёт. Аарон тоже обнимал его свободной рукой, однако с каждой минутой всё больше хотел спать. Они спали вместе и настолько близко и раньше, всего несколько раз (поэтому Аарону было интересно, что случилось в этот), когда смотрели смертельно скучный фильм слишком долго поздней ночью или все оставались ночевать у них, и просто прилечь было негде. Впрочем, это вообще не вспоминалось в компании и быстро забывалось, потому что не имело никакого значения. Когда Аарон уже почти уснул, слушая чужое дыхание возле шеи, он едва смог различить, что Бен вставал, сбросив с себя его руку. Казалось, что он лежал, пытаясь заснуть, безмерно долго, и из-за этого спать хотелось ещё сильнее. Боясь спугнуть сон, как только он понял, что Бен уже не лежит рядом, Аарон почти неразборчиво, словно ему было лень даже говорить, сказал: — Я люблю тебя гораздо больше, когда ты не твердишь про Аляску. Он вряд ли бы смог объяснить, к чему это было сказано. И вряд ли бы смог объяснить, что имел ввиду под этим «люблю». Он вообще не смог бы вспомнить, что сказал конкретно, если бы ему не напомнили. К его счастью, Бен лишних вопросов не задавал. Однако Аарон имел ввиду именно то, что имел, и это было чистой правдой. Он заснул сразу после того, как закончил говорить, и совсем не переживал из-за того, что сказал; потому что поводов переживать у него попросту не было. В любом случае, даже не заснув, даже если бы Бен продолжил лежать под боком, последний понял бы всё правильно (Аарон мог бы в это верить). Впрочем, Бен лишь прыснул на чужие слова; но не зло или с презрением, а так, словно ему не сказали ничего нового, лишь повторили то, что он знал так давно, и повторили в почти полной уверенности, что он находится в неведении. Говоря другими словами, он почти сказал: «О, поверь, я знаю». И он действительно знал, но ничего не сказал вслух, чтобы об этом мог знать и Аарон. Когда Бен вернулся из уборной — всего лишь необходимость — то увидел, что Аарон уже спал (возможно, беспокойно) и не решился его будить, к тому же, не видел в этом острой нужды. И пока Аарон спал, Бен привёл себя в тот порядок, в котором он всегда находился в свой выходной день, даже если порядок этот не слишком отличался от того вида, с которым он отрывал лицо от подушки ближе к полудню, а иногда и того позже. Бен пешком отправился на место своей работы (своей вынужденной работы), что находилось не так далеко от дома, которой не так и хотелось называть «домом». Тем не менее, он им был. Аарон, работающий несколько дальше от станции метро, которой обычно пользовался Бен, появился дома около трёх часов, и около четырёх часов на улицу вышел Бен. Стоило ему выйти из метро, здание которого было непримечательным и небольшим, он встретил остановившегося покурить дешёвые сигареты коллегу, которого как раз наняли, чтобы не загружать Бена работой, а точнее, чтобы быстрее с ней справляться. Парень сидел на тротуаре, на холодной земле, с пустой сумкой рядом, на которую всё же не решился сесть. На улице всё же было прохладно, чтобы сидеть просто так, но парня, по-видимому, это не слишком заботило. Бен встречался с ним лично не так часто, всего два или три раза, но был очень ему благодарен, хоть вместо благодарностей парню и платили деньги, что было гораздо существеннее. И хоть Бен был готов пройти пешком по почти прямой дороге всё то расстояние до работы, он был рад встретить кого-то, кто и без того направлялся в конечную точку его маршрута. Посчитав, что удача явно улыбнулась ему, Бен передал деньги и попросил отдать их за него, потому что в этом не было ничего сложного. Таким образом, Бен обеспечил себе лишних полчаса свободного времени, которые бы понадобились на дорогу. Аарон продолжал спать даже после не слишком тяжёлого и неполного рабочего дня. А Бен зашёл в магазин поблизости и купил домой того, на что хватало немногих денег в его кошельке (потому что в их холодильнике, определённо, было слишком пусто): молока для кофе, которое вполне может прокиснуть прежде, чем они его выпьют, и заметят это только тогда, когда сделают большой глоток из пакета; две пачки сигарет для себя, точно не самых дешёвых, потому что Бен не переносил их вкуса, а Аарон — запаха, и пачку для Аарона, потому что он курил мало и редко (вполне возможно, что у него и так оставалось полпачки в куртке), а Бен больше и преимущественно вечером; какие-то шоколадные хлопья, потому что Бен обнаружил, что он всё ещё без обеда (только что-то съел, быстро найденное в холодильнике, когда понял, что в половину четвёртого он ужасно голоден, но всё ещё не наелся), да и молоко нужно было с чем-то пить в выходной день; решил, что в этот вечер обойдутся без алкоголя, хотел позвонить Аарону, чтобы узнать, что ещё нужно купить, но вспомнил, что так и оставил телефон рядом с недопитым кофе, а Аарон, скорее всего, ещё спал; вместо пива взял два литра «колы». Домой вернулся в пять и встретил проснувшегося Аарона, жалующегося на жуткую головную боль после непродолжительного сна; вид у него, впрочем, тоже был соответствующий. Заснули они поздно.~=*=~
А я повторяю: поедем со мной к луне цвета спелой клюквы. Хватит глотать, разбавляя слюной, чужие смыслы и буквы. Поедем. Там тихо стучат топоры, бурлит золотая тина. Там валят деревья в реки бобры, отстраивая плотины.
Они были у Иэна в полвторого. Барабанная установка слишком громоздкая, чтобы каждый раз переносить её из квартиры Бена и Аарона (где сварливая женщина обязательно нажаловалась на невыносимый грохот этажом выше, когда это был лишь панк-рок) в гараж Иэна (точнее, гараж отца Иэна), поэтому Аарон в последнее время редко имел с ней дело. Бену с инструментами было проще, поскольку они ему не требовались и вовсе; иногда он носился с микрофоном, но на репетициях всё чаще пел (кричал) так, что он ему и не требовался. Джон сразу предупредил, что не успеет прийти вовремя, потому что его работа, в отличие от работы всех остальных, находилась не так близко к дому, и он прибавлял время на дорогу, даже если будет бежать с бас-гитарой в чехле за спиной. Без Джона репетировать серьёзно не получалось. И дело было вовсе не в том, что он, возможно, был самым серьёзным и спокойным в их группе («Эй, Аарон, смотри, он думает, что самый спокойный, просто потому, что не живёт со мной; с твоим кирпичом вместо лица большую часть времени он, всё же, не сравнится»), а в том, что Аарон мог сбиться с ритма или Иэн сыграть неправильный аккорд чисто на психологическом уровне, оправдываясь, что «Джона здесь нет вообще, это же не запись в студии». Не говоря уже о том, что без бас-гитары всё было не так. И такая «репетиция» просто не могла длиться долго. Находясь всё ещё в ожидании Джона, они проводили время в гараже. Ничего не играли, но Аарон сидел за барабанной установкой, Бен присел на край одного из барабанов (это немного раздражало Аарона), а Иэн сидел на складном деревянном стуле с гитарой на коленях. – Аарон, так ты с нами? — спросил у него Иэн, но, в общем-то, не застал врасплох. И из-за этого настроение его, не ощутимо, но всё же, испортилось. — Я не вижу смысла туда ехать, — отчасти раздражённо ответил он, но одёрнул себя, вспомнив, с кем разговаривает. — А мне кажется, что там мы сможем отдохнуть от всего этого, собрать, наконец, материала на альбом и вернуться, чтобы записать. Иэн не был так уверен в своих словах, как был уверен в своих Бен. И если в жизни ему хватало уверенности, то тут он попросту не знал, как подступиться, чтобы повлиять на Аарона, когда тот совсем не хотел, чтобы на него влияли, а тем более — уговаривали. Он никогда не нуждался в уговорах, потому что тоже был уверен в том, что говорил. И если раньше Аарону казалось, что Бен вполне может его уговорить, заразить таким же безумием, которое порождал сам, то теперь он попросту не знал, что должно было случиться, чтобы он всё-таки поехал. Он, к тому же, знал, что как раз из-за него остальные могут и не поехать. И уж конечно они не отпустят одного Бена; отпускать Бена одного было вообще опасно (вчера он принёс Аарону пачку сигарет, когда у него была полная в куртке, почти полная в рюкзаке и две лежали где-то в квартире, тоже почти полные, стоило только хорошенько поискать, но тогда могла обнаружиться ещё одна, пустая на половину, которая вполне могла упасть за диван и покрыться паутиной или невероятным образом оказаться в холодильнике). И уж тем более никто не отпустил бы Бена одного на Аляску; и не потому, что он был маленьким мальчиком (он им не был). — Пока у нас не закончатся деньги, да? Потому что придётся брать с записи. И вряд ли мы найдём там работу лучше, чем здесь. Ты готов бросить университет? Иэн ничего ему не ответил, а Аарон не слишком знал, зачем спросил. Но зато знал, что Иэн готов бросить университет в любой момент, если представится возможность, и что кроме музыки, конечно, у него ничего не получается — потому что так говорит сам Иэн. Тему никто не продолжил, и отвлёк всех Бен. Джон появился в три, с чехлом, внутри которого была бас-гитара, за спиной, и при этом он не выглядел как человек, который пробежал три мили, чтобы попасть на репетицию. Когда ему об этом сказали, он ответил, что и не бежал. «Ублюдок», — так это прокомментировал Бен. — Ты пропустил настоящее шоу, — заверил его Иэн, пока Джон подключал гитару. — Бен пытался «стучать», периодически всё путая; Аарон носился с микрофоном и забывал почти все слова, а когда не мог вспомнить, то громко матерился, причём матерился похоже; а я просто не мог нормально играть, потому что это надо было видеть. — Меня хватило на одну песню, — добавил Аарон, стараясь не смеяться, вспоминая случившееся. — И я старался вести себя так, как ведёт Бен. К тому же, никогда не умел петь, да я и не должен знать слова. — Ты сделал из якобы «моей» руки руку Дэниэла Слосса. — Потому что похоже, что ты не всегда их контролируешь, — высказал общее мнение Джон, подводя итог, и все засмеялись. — Я должен был это видеть. Они играли то, что уже у них было, и, как им казалось, получалось очень неплохо.~=*=~
Засыпаешь. И книги твои храпят с чистых беспыльных полок. Засыпаешь. Висит Иисус распят, поскольку тоже филолог.
Бен стоял напротив стеллажа с водкой в супермаркете и думал. Думать было особо не о чем, потому что для себя он всё решил, однако он взирал на длинный ряд стеклянных бутылок с прозрачной жидкостью внутри и думал над тем, почему решает проблему именно так. Корзина, взятая на входе в супермаркет, была пуста, и примерно с таким содержимым он собирался оставить её до самой кассы. Бен ещё раз посмотрел на водку. Ему не нужны были коньяк, виски или вино, потому что он собирался не наслаждаться вкусом, медленно потягивая алкоголь из стакана, а напиться, причём уже к вечеру. Эта идея пришла к нему не сразу, а ближе к четырём часам дня, после нескольких часов очевидных раздумий. Он поднял глаза на верхние полки, которые, впрочем, уже не казались такими недосягаемыми. Бен достал телефон и набрал Аарона; сначала долго шли гудки, потому что Бен знал, что он на работе (и всё равно звонил), а потом на звонок ответили. — Мы не заказывали пиццу, — негромко ответил Аарон, и его голос не был таким расстроенным (он и вовсе не был расстроенным), каким мог звучать голос Бена. — Очень смешно. И не закажете. Просто звоню сказать, что я нашёл решение проблемы. У меня пустая корзинка, я в магазине, передо мной стеллаж с водкой. — Отличное решение. Что за праздник и во сколько мне следует быть дома? — Если хочешь успеть к началу, то лучше возвращайся прямо сейчас. Меня уволили. — Это повод напиться? — Вообще-то, да. Это сделали несправедливо. — Ты уже выпил? Много? — Да. Нет. Пока что. Сначала повисло молчание. Потом Аарона окликнули, и он что-то сказал, зажав телефон рукой. А после продолжил говорить так же тихо. — Послушай, у меня через полчаса банкет. Они собираются расходиться к девяти, я уйду в полдевятого, потому что у моего соседа зачатки алкоголизма. В девять точно буду дома. Сможешь быть адекватным до девяти? — Точно приедешь? Постараюсь. Впрочем, в восемь вечера Бен был уже не слишком адекватен, а через полчаса уснул. И только в четыре утра Аарон узнает, что именно случилось, когда Бен проснётся без однозначно жуткого похмелья, но с ощутимой болью в голове; захочет пить и споткнётся, упадёт на Аарона и станет причиной жуткого грохота, разбудившего, будет казаться, весь дом, так и приглашая назойливых соседей в гости; Бен попытается встать, но только ещё раз опрометчиво заденет ногой Аарона и по инерции двинется вперёд; а когда вернётся обратно, Аарон будет сидеть на полу и сверлить дверной проём взглядом, пока в нём не появится тёмная фигура с невообразимым хаосом из растрёпанных волос на голове. Бен будет сонным. Даже когда он вернётся обратно, перед его глазами будут вспыхивать тёмные пятна, голова кружиться, а его будет шатать из стороны в сторону, вынуждая, пока вода набирается в поставленную на дно раковины кружку, крепко вцепиться в поверхность, чтобы не наклонило в любую другую сторону. Про себя Бен удивится, куда пропала бутылка, к тому же — недопитая, но ничего не спросит. Он не будет хотеть спать, но не сможет сказать, что выспался. Зато Бен будет трезв. И когда он поймёт, что Аарон ждёт от него пояснений о случившемся (но не поймёт, что Аарон, в отличие от него, хочет спать; подумает с немым упрёком: «Ну да, тебе же на работу», — словно Аарон был виноват в своей занятости; и не поймёт, что Аарон больше рад говорить с ним трезвым, чем с безнадёжно пьяным, и благодарен за то, что всё же уснул, но заставил вернуться с работы раньше положенного), то ляжет на диван, положит подушку на подлокотник, голову на подушку и не сможет до конца забыть о головной боли. Всё началось (в тот день) с того, что Бен опоздал. Он не слышал, как собирался Аарон, не слышал льющейся воды в ванной и шаркающих шагов в комнате, хотя сонный Аарон по утрам и перед сном раздражающе шаркал, и раздражал почти так же сильно, как назойливо капающий кран, который никто не отодвигал в сторону, чтобы капли бесшумно спускались по стенкам раковины; он не слышал треска масла на сковородке, закипающего чайника, хлопка входной двери; в конце концов, он не слышал ни чужого будильника, лежащего рядом с подушкой, на матрасе, ни своего, которого попросту забыл выставить. Он никому не рассказал об этом, но таким образом безнадёжно проспал. Когда Бен спешил, стоя на автобусной остановке, дожидаясь очередного полного автобуса, переминаясь с ноги на ногу, ему всегда казалось, что автобус стоит за углом, скрываясь, а водитель лишь усмехается, зная, что кто-то из потенциальных пассажиров непременно спешит; водитель, в его представлении, в таком случае не спешил никуда. Бен закурил — известный способ вызвать нужный транспорт — но автобус всё не появлялся. Оставшись без завтрака и кофе (всё-таки он безнадёжно опаздывал), со злостью, что так долго ждал автобус, докурив сигарету, Бен стремительно побежал, про себя отмечая, что, хоть он и курил, это не мешало ему быстро бегать и не задыхаться после. Нужного проезжающего автобуса он так и не увидел. Тем временем на работе его уже не ждали. Как только Бен появился у служебного входа, повара, в это время курящие на улице, сочувственно ему улыбнулись. Бен не был плохим парнем, чтобы всюду наживать себе кровных врагов, и на месте его работы, в принципе, все относились к нему хорошо. Он не придал этим улыбкам значения, но внутри его встретило непосредственное начальство, как раз рассказавшее ему, что он — это стало полной неожиданностью для Бена — уволен. Начальник был явно раздражён, и тратить лишние силы и нервы на какого-то (сопляка) курьера был не намерен. У него потребовали вернуть сумку, которую он прихватил с собой ещё в пятницу, сдать форму и зайти за зарплатой, которая ему полагалась за отработанные в этом месяце дни. Бен был поражён причиной своего увольнения: он не принёс деньги за заказ, который должен был доставить в пятницу, и, по всей видимости, не собирался их возвращать вообще. Верно, Бен не собирался их возвращать, потому что он их вернул, и об этом он поспешил сказать. Однако, поскольку деньги не дошли, следовательно, он их не вернул. Начальник всё ещё был раздражён и начинал злиться. Тогда Бен, отчаянно не понимая происходящего, предложил отдать деньги за заказ (следующие слова он подчеркнул, потому что не мог иначе) из своего кошелька. «Ах, из своего кошелька», — повторили за ним, но Бен нисколько не жалел, что привёл важное уточнение. И всё же его выставили. Он не особо слушал, но его не собирались каждый раз ловить за руку и каждый раз заставлять выплачивать «из своего кошелька». И тогда не нашлось лучшего решения, чем обругать матом мужчину, «не видящего ничего дальше своего носа». Аарон застал его спящим. Нельзя было сказать, что он нёсся домой со всех ног, расталкивая на своём пути зевак, но он спешил так, как мог спешить. Почему-то Аарон знал, что опоздает; он мог бы не опоздать и застать Бена в хорошем состоянии, если бы не попал на банкет вообще или только помог его подготовить; потому что видеть Бена в том состоянии, в котором он ему позвонил, тоже не хотелось. Аарон тихо закрыл за собой дверь, как закрыл тем утром (но даже звук закрывающейся входной двери не спас бы Бена), снял обувь без помощи рук, снял рюкзак и повесил куртку на крючок возле двери в прихожей. Он услышал доносившуюся из комнаты песню «Anti-Flag», нашёл работающий в темноте телефон Бена со светящимся дисплеем и выключил музыку. В сгущающейся темноте комнаты стало слишком тихо, даже Бена не было слышно. Тот уснул, закинув ноги на подлокотник, возле которого лежала его подушка, бутылка стояла на стуле поблизости, и в ней вполне могло хватить на следующий день. Оставшееся Аарон вылил в унитаз, а бутылку выкинул в мусорное ведро. До половины одиннадцатого Аарон сидел на кухне. Он сходил в маленький магазин поблизости и успел поужинать, позвонил Джону и Иэну, которые уже знали, но которым запретили приезжать и обещали позвонить завтра. Он обсудил увольнение с каждым отдельно и понял, что Бен не особо распространялся: Иэну он позвонил как только снова шёл пешком от места старой работы, а Джону около шести, когда был пьян, но не слишком; и никому не назвал причины. Когда Аарон собрался спать, он попытался помочь Бену принять правильное положение сна, и тот не был слишком тяжёлым (об этом ему знать не стоило), чтобы Аарон не смог воплотить задумку и так и оставить друга. Вопреки ожиданиям, Бен не проснулся, когда его переносили, и подтянул к себе колени, когда его положили обратно на диван. Ему ничего не снилось; а Аарон подумал, что во сне Бен на удивление спокоен и редко ворочается. И в четыре часа утра, когда Бену казалось, что он совершенно точно не хочет спать, спать хотел Аарон. При всём возможном сочувствии, он слушал не слишком внимательно, немного клонился на бок в желании продолжить сон, но терпеливо выслушал до конца. Если бы Аарон мог вспомнить, он бы с удивлением заметил, что уснул почти сразу после того, как его голова вновь коснулась подушки. А если бы Аарону сказали, что перед тем, как коснуться подушки, он долго смотрел на Бена немигающим взглядом, слушая, после потянулся к нему и поцеловал в лоб, и только потом моргнул, чувствуя себя так, словно он пришёл в себя после гипноза; если бы Аарону сказали об этом, он бы сделал вид, что не поверил. Впрочем, ему никто об этом не сказал. Потому что только Бен об этом помнил и потому, что Бен не хотел спать.~=*=~
Выхожу от тебя и российский флаг закрывает собой звезду. Через время я нагружу собак и огней тебе привезу!
Утром Бен снова проснулся и, поспав всего несколько часов, чувствовал себя ужасно. Утро было раннее, поэтому в квартире, как и на улице, было ещё темно, и это действительно раздражало людей, в это время выходящих на работу. Солнце и не думало появляться из-за горизонта, постепенно выглядывать и пробиваться сквозь облака над озером, которое, впрочем, было видно не всем даже с высоты многоэтажного дома. Однако, даже если бы Бену сохранить работу удалось, он бы мог честно спать. За окном не разрывались на части от пронзительных песен птицы, как бродячие музыканты и лирики, поющие под окнами возлюбленных и доставляющие, порою, столько же головной боли, как птицы возле распахнутого окна летним утром; немощные старушки не двигали шкафы этажом выше (мир был устроен так, что старушки, способные в шесть утра двигать шкафы, допоздна сидели на верандах собственных домов и наблюдали за проезжающими машинами); а соседи за стеной не делали ремонт, три с половиной часа решая, куда повесить картину, и в итоге оставив её стоять рядом со шкафом, потому что после бесчисленного количества забитых гвоздей место так и не нашлось. Найдя в темноте полуразряженный телефон, одаривший его ярким светом и цифрами «6:21», Бен принялся думать. Когда на часах 6:21, а ты лёг спать в половину девятого, думается на удивление хорошо, но больно. За свою работу, сделал вывод Бен, он никогда не держался (действительно не держался). Карьерного роста и перспектив в ней не было, и зарабатывал он не так много, чтобы, валяясь в ногах, умолял остаться — чувство собственного достоинства пропить не удавалось. На парня, по всей видимости, подставившего его, он особой злости не держал, да и встречаться с ним желания не было. Он мог бы пожелать ему сдохнуть — что ж, такие мысли у него возникали, и на его месте возникли бы у многих. С другой стороны, как бы пресловуто это не звучало, он был ему за что-то благодарен. Нет, не за то, что тот был двуличной мразью, вернувшейся, когда Бен выходил из кабинета начальника и направлялся к выходу; а за то, что от этой наскучившей и явно не лучшей работы он избавился. В общем-то, повод для благодарности явно был сомнительным; но он хотя бы был. Первой мыслью было найти новую работу, пусть без образования, но курсы бухгалтеров проходили за несколько недель, а стать первоклассным хирургом за месяц он и не рассчитывал. Он сел ровно, коснулся босыми ногами голого пола, почувствовал, как холод пробирается через ноги и охватывает его всего, и укрылся одеялом. Отросшая чёлка упала на глаза, и он попытался убрать её (порою она неслабо ограничивала обзор), но вскоре понял, что рассматривать было нечего. Ещё раз посмотрел на часы. 6:37 и холодно. Бен опустил взгляд вниз, едва смог рассмотреть очертания спящего Аарона, и в момент, когда слабо улыбнулся, глядя на него, он всё решил. — Аарон, — зашипел Бен, хотя его, да и всех остальных, «Аарон» всегда звучало как «Эрон». — Аарон, — он настойчивее повторил и очень слабо пнул ногой в укрытое одеялом тело; в темноте он не мог сказать, куда попал. — Аарон, это несерьёзно! — сказал он куда громче, и в абсолютной тишине нечто, сказанное так громко, звучало устрашающе. Аарон всё же поморщился, проснувшись, и спросил, едва оценивая ситуацию: — Который час? — Шесть. — Хотя короткая стрелка неумолимо двигалась всё ближе к семи. — Шесть чего? Ночи? — Утра. — Ночи, — поправил Аарон. — Поздней ночи. Что в этот раз? Он лежал на животе, повернув голову на бок, чтобы мог говорить, но едва ли хотел знать, что ему собирались сказать. — В этот раз другое. — Аарон уже ему не поверил. — О, так ты трезв? — Да. Я собираюсь за билетами. Аарону не удалось спросить «за какими билетами?»; к тому же, он слышал только половину из того немногого, что ему говорили и понимал ещё меньше из того, что говорил сам; остальное додумывал. Однако его мозг внезапно заработал в бешеном ритме, вращая шестерёнки и выпуская пар из труб. Аарон хотел сесть, потому что справедливо считал, что проснулся, но на это его не хватило, поэтому он, проснувшийся, остался лежать. — Врёшь. Ты не трезвее, чем когда я тебя нашёл. И ему, в общем-то, никогда не нравилось спрашивать: «Пил?» — но иногда было необходимо, и от этого становилось ещё больше не по себе. Он не считал Бена алкоголиком или просто человеком, каждый день нуждающемся в спиртном (алкоголиком); он и сам выпивал, и не только он в их компании. Вот только Бена он заставал пьяным чаще: пиво по пути домой, успел к хоккейному матчу национальной команды, «чертовски скучно, ты знаешь?» В общем-то, Бен и не был алкоголиком (в общем-то). — О-о-о, но ты знаешь, что к этому шло, да? Про себя Аарон кивнул — но этого бы никто не оценил. — Иэн и Джон должны были писать музыку вчера. Я заеду к Джону, думаю, Иэн взял с собой паспорт. — Бен ненадолго замолчал. — Ты всё ещё против этой затеи? — Я буду против этой затеи, даже когда мы будем сидеть в самолёте, — и, не дав возможности задать мгновенно возникший вопрос, продолжил: — Но я никуда не полечу. — Ты же знаешь, что они тогда тоже, может быть, остаются? — Аарон согласно, но крайне неразборчиво, что-то промычал. — И что я совершенно серьёзен? — снова согласный звук. — Знаешь, что если Иэн с Джоном остаются здесь, я полечу один? Аарон поднял голову. Он не был удивлён столь сильно, как мог бы, если бы не знал Бена; потому что он, впрочем, догадывался о подобной возможности, если сам не согласится. Перевернулся на спину и, закрыв глаза, выдохнул. Смотреть в потолок почему-то было больно, а с закрытыми глазами клонило в сон, и он отдал предпочтение последнему. Бен всё это время смотрел на него, и ему казалось, что он уже мог видеть очертания всего вокруг отчётливее; скорее всего, он просто знал, что эти вещи на своих местах. — Променяешь страну на штат? — Ты ведь не про страну? — Нет, — ему оставалось только согласиться. — Я... Я хочу спать, — и этим Аарон закончил разговор. Уснуть ему всё же не удалось. Он долго переворачивался с одного бока на другой, казалось, десяток раз перевернул подушку и встал, чтобы задвинуть шторы ещё плотнее, хотя солнечные лучи ему и не мешали. А после в душе полилась вода, Бен ходил из комнаты в комнату (словно их было так много, чтобы из одной в другую можно было ходить несколько часов; словно они жили в доме Скруджа Макдака), никак не мог найти чистую одежду и то, что попадалось ему под руку, он по очереди относил к стиральной машине. Были вещи, которые они поняли давно: можно постирать чёрную футболку с чем-то тёмным, но при этом цветным; однако нельзя, попросту нельзя бросать белую футболку к чёрным вещам, имеющимся у них в избытке. А ещё всегда проверяй карманы: пять долларов вряд ли спасут тебе жизнь, но лучше достать их из кармана и подумать: «Как вы тут вообще оказались?» — чем обнаружить через месяц не в лучшем состоянии. Аарон начал готовить завтрак, когда Бен вышел из душа вполне бодрым (он едва ли мог назвать себя таковым) и ударил влажным полотенцем по лицу, потому что после подобного сложно сказать: «Иди и залей свои хлопья молоком».~=*=~
Чтобы было чем жечь а-четыре, а-три, и тетрадки и книжный шкаф. Привезу Медведицу: вот, посмотри. Не понравится — спрячу в рукав. Я оставлю юрту с дубовым столом Экзюпери-пилоту. Но, наверное, ты получишь диплом и устроишься на работу.
Домой Бен принёс только два билета и только свой паспорт. Оставлены они были на обеденном столе на кухне, потому что там всегда был относительный порядок. Конечно, порядок был и в остальной квартире тоже, но именно на кухне было меньше шансов, что они потеряются (обилие шкафчиков, гораздо больше, чем требовалось, не значило, что в них могли что-то положить; скорее всего, там хранились вещи, оставленные хозяином или абсолютно ненужные, но уже откуда-то там появившиеся, не покупать их было поздно), будут неосторожно сметены откуда-либо потоком воздуха или неглядя выброшены в мусорную корзину. Билеты были, что удивило самого Бена, на завтра (точнее, на послезавтра), на час ночи, и пересаживаться пришлось бы уже заметно ближе к утру, а после ещё три с половиной часа лететь до Аляски... Бен бросил быстрый взгляд на билеты и вернулся в прихожую. Тем временем перспектива переставала быть такой радужной. Но вовсе не из-за того, что предполагал Аарон: что сама идея ему наскучит, надоест, затрётся в памяти и забудется. А из-за того, что пришлось покупать только два билета. Джон сказал ему: «Чувак, мы не должны ехать без Аарона. Он не обидится, но так же нельзя». Конечно же Бен всё это знал. Что бы ему ни сказал Джон, он всё это знал; только не мог представить, как поступит до последнего момента, прокручивал в памяти удивлённые глаза Джона, его слова, к которым очень хотел прислушаться, и в конце концов купил билеты в одну сторону. Бен вряд ли бы смог объяснить, как так получилось, и понял всё, только когда посмотрел на них дома, но билеты уже не выглядели так привлекательно. К слову, Аляска никогда и не была мечтой; скорее — желание путешествовать, увидеть другую природу, другой город, более далёкий, чем Ванкувер или любой другой город Канады не столько в плане расстояния, сколько в понятии «другая страна». Но Бен всё для себя решил. Ему уже не требовалось искать новую работу поближе к дому (он не слишком представлял, как будет выглядеть его новый дом); не было необходимости покупать китайскую еду по пути домой, потому что не было времени на готовку (а ведь они могли самостоятельно приготовить приличный ужин); не приходилось выкраивать время в графике с редкими выходными, что ещё реже совпадали с чужими днями отдыха, чтобы встретиться с остальными и, наконец, заняться тем, чем они действительно хотели заниматься. Бен закурил, но поздно понял, что следовало открыть окно. Его день прошёл в удивительном безделье, длительном рассматривании потолка и трёх фильмах, посмотренных на телефоне с соседским интернетом, у которого любезно не меняли пароль. И когда времени в распоряжении Бена было слишком много, он не мог заниматься творчеством. Поспал ещё несколько часов, понимая, что ничем хорошим для него это не могло закончиться, но он буквально считал часы до вылета. Пока их оставалось двадцать девять. Когда он дождался Аарона с работы, оставалось немногим больше суток. — Спишь? — спросил Аарон, только переступая порог. Он видел свет, льющийся из открытой двери, но он спросил бы, даже если бы услышал разговоры. Услышав отрицательный ответ, он поспешил поделиться новостью: — Сестра Джона предлагает нам сыграть на вечеринке в каком-то клубе, завтра ночью. Сам Джон исключительно за, Иэн не слишком горит желанием менять репетицию на лекции, а у меня плановый выходной среди недели. Аарон прошёл в кухню, чтобы выложить купленные в круглосуточном магазине продукты в холодильник, но его непроизвольно остановили билеты, лежащие на столе. Он ничего не сказал, пока не нашёл дату и время вылета; его они не слишком обрадовали. — Играем с одиннадцати и до полуночи, но нужно пораньше, чтобы всё подключить, — Аарон всё же закончил. — Ты быстро. — Потому что никто больше не едет. Вот я решил и не откладывать. Иэн знает все наши песни. У Аарона едва не вырвалось «сочувствую»; благо, он сумел его удержать. Не очень-то он и сочувствовал. А ещё он хотел спросить, какого чёрта ответственность перекладывалась на Иэна, который хоть и знал песни, но вряд ли бы согласился петь их за Бена. Соль ведь была не в песнях, и Бен это понимал (хотя Аарону так не казалось).~=*=~
Что толку: творил, шевелил, бубнил, боролся с душой и с тушей? И всё говорил, говорил, говорил и требовал: слушай, слушай!
Джон с абсолютной уверенностью мог сказать, что не понял ничего из того, что произошло в день отъезда Бена. Если бы Джон постоянно смотрел на часы, обладая при этом отличной памятью, он бы смог точно сообщить время каждого события, так и оставшегося за пределами его понимания. Впрочем, на часы он не смотрел. Сделаю это за него. Ровно в восемь утра Джон позвонил на работу, напомнил о двух выходных, в которые он согласился работать, напомнил и о том, что ему доплатили за один рабочий день, а другой предложили оставить до лучших времён, когда он пригодится. Джон сообщил, что свободный день ему как раз пригодился, и он готов воспользоваться предложенной помощью. Назвал причину и, даже почувствовав, как собеседник его улыбается, всё равно не мог ума приложить, как его отпустили. В тот день он, конечно, всё равно мог отправиться на работу, закончить там немного раньше, но вполне справедливо посудил, что они соберутся, чтобы отрепетировать. Он был безумно благодарен своей сестре. В 9:07 позвонил Аарон с новостью, что у него выходной. Джон был рад этой новости, пока не узнал следующую. «Бен купил билеты, — услышал он из динамика знакомый, но будто бы отстранённый и совсем холодный голос друга. — Самолёт в час ночи, сегодня. Он не собирается выступать, придётся отказаться». Все они ненавидели отменять те немногие выступления, которые у них были (отказы они давали всего несколько раз, и почти все они звучали уже после согласия, что раздражало лишь сильнее). Впрочем, у Джона не возникло и мысли кем-то заменить Бена. В 9:09, после того, как он минуту бесцельно крутил в руке телефон, Джон набрал номер Бена. Долго шли гудки, но на звонок никто так и не ответил. Возможно, догадался, что его попытаются отговорить. Возможно, знал, что его попросят поменять на другое число. Возможно, верно предположил, что Джон и Иэн крайне неприятно удивлены тем, что после визита к ним он всё же купил билеты. Возможно, просто не слышит, потому что телефон лежит между подушек в диване, но обязательно перезвонит. Тем не менее, Джон вспомнил, что Аарон сказал вчера о собственном выходном, и уж он мог предупредить, что звонка стоило ждать незамедлительно. До 9:21 он звонил ещё несколько раз, но на звонок по-прежнему никто не отвечал. В 9:21 (хоть он и смотрел в упор на часы на экране телефона, не мог бы припомнить времени и через пятнадцать секунд) Джон позвонил сестре с неутешительными новостями. «Господи, нам нужно кого-то искать. Ну, зачем, у вас что, пожар?» Джон промолчал. «Это же... Это же сегодня ночью! Предыдущие тоже отказались. На этом клубе проклятье?» Джон промолчал. Не спросил и о том, что они были лишь заменой, запасным вариантом. Он не слишком обижался. «А может... Вы всё-таки сможете? Найдёте ещё какого-нибудь парня на замену... Хотя, ладно, не слушай меня. Может, есть кто-то на примете? Кто согласится работать за еду». Джон даже не улыбнулся, хотя ситуация обязывала. Он извинился ещё раз, потому что вчера согласился и обещал, что они смогут выступить. Свой звонок он тоже не мог понять; скорее, всё ещё не мог понять, почему вынужден звонить и извиняться, ведь, чёрт возьми, его сестра уже обо всём договорилась для них. В 10:12 позвонил Иэн со вполне резонным вопросом: какого он вообще не пошёл на учёбу, если всё внезапно изменилось? Конечно, вопрос звучал не так, но именно так его восприняли. Джон на вопрос ответить не смог. Джон не смог ответить ни на один вопрос в тот день. «Бен трубку вообще не берёт», — сообщили ему, и он не был удивлён. Однако Иэн вовремя понял, что он расстроен едва ли не больше остальных (справедливости ради, он не мог быть расстроен больше остальных), и лишь заметил, что к Бену — раз уж у них выходной — нужно съездить. Тем не менее, в 10:52 Аарон сам навестил его, причём встретил словами: «Почему ж ты так далеко живёшь?» — словно весь путь шёл пешком. Несколько позже к нему приехал и Иэн, однако его появление он ещё мог понять, а им сообщили, что Бен, видимо, просто забыл телефон дома, но направился в родительский дом; не для того, чтобы попрощаться, а потому, что соскучился. Джон обрадовался несостоявшейся истерике. Впрочем, он всё ещё не слишком понимал, что происходило вокруг. Кто-то привёз пиво (вполне возможно, что оно уже стояло в холодильнике), и под монотонный шум телевизора, от которого все порядком отвыкли, время шло быстрее. И всё-таки они не напились; выпили по две бутылки каждый, а после как-то само отошло на второй план. К пяти часам (почти точно) приехал Бен. Его появления не мог объяснить никто, да и от пива он отказался, решив, что пить перед полётом — не лучшая идея; по своей неосторожности он это озвучил. Повисло одно из самых неловких молчаний, которые только могут существовать. «Ну да, полёт, точно, — в тот же момент подумал Джон, пока все молчали. — Он же улетает, сегодня. Ну да. Валит на Аляску. Дерьмо всё это». Он думал о чём-то ещё, чём-то абстрактом, вертевшемся в мыслях, но слишком размытом, чтобы понять, о чём именно. «Кто его вообще отпустил?» — хотя это было определённо не то, о чём ещё он думал. При следующих событиях Джон не присутствовал, поэтому не смог бы сказать точное время, ровно как и понять. В семь Иэн, Бен и Аарон спустились в метро, и до первой пересадки ехали вместе; там Иэн (почти полностью трезвый Иэн) пожелал всего хорошего и найти что-то действительно стоящее на Аляске («Желательно — продюсера», — сказал он, и все рассмеялись), а после они двинулись в совершенно разных направлениях. — Я хочу выехать в десять, — сообщил Бен, когда с Аароном вернулся домой. На часах было восемь. — Не знаю, что на дорогах, да и приехать, может, стоит пораньше. — Будешь ужинать? Я весь день ничего не ел. Стоило Бену улыбнуться и одним взглядом спросить: «А успеешь?» — как он получил такой же немой ответ: «Но я же не из трёх блюд буду готовить». Оказавшийся пустым чемодан (Бен этому очень удивился) был собран в рекордные сроки, как и приготовленный ужин, как раз подоспевший к этому времени. Бен ел, как в последний раз. — Если придётся готовить самому (боже, мне придётся готовить самому), буду каждый раз вспоминать, как же круто готовил ты, — Бен сказал это со ртом, набитым лишь наполовину, и Аарон вполне смог его понять — такое случалось редко. И в десять Бен вышел из дома. В ту ночь Аарону не спалось. Он свернул тонкий матрас и перенёс его за диван, где что-либо обнаруживалось далеко не сразу, разложил диван — редкость само по себе — успел устать от превращения дивана в довольно широкую, но всё ещё недостаточно длинную кровать и до половины второго слушал музыку. «Завтра на работу, — думал он про себя. — Завтра на работу и рано вставать». В половину второго он достал наушники, уже не боясь, что после сна они сломаются, включил группу, о которой до этого ни разу не слышал — попросту нашлась при поиске — и повернулся на бок. Аарон чувствовал, как побеждает, потому что спать хотелось всё сильнее. Но даже при всём желании он не мог уснуть. Очень хотел, но не мог. Он сделал музыку тише и услышал, как рядом с ним скрипят диванные пружины (слишком надоедливые диванные пружины), как поблизости, совсем рядом продавливается диван. Аарон судорожно выдернул наушники. — Я сдал билеты, — сказали ему в шею. — Я действительно сдал билеты за полчаса до вылета. В зале говорят: «Регистрация закончена», — а я думаю: «Надо сдать эти грёбанные билеты, пока не улетел». Сидел и полтора часа втыкал в стену, а потом такой: «Сдам-ка я билеты». — Аарон почувствовал, как его обнимают через одеяло. Бен постарался быстро снять кеды («Да я круглый год могу в них ходить»), но всё же пришлось помогать руками. Его накрыли одеялом, большая часть которого была от него далеко, а когда Аарон повернулся (пружины всё скрипели), Бен только сильнее прижался к нему и обнимал. «О боже, — вдруг подумал Бен, — да где же эта чёртова футболка “Я люблю Аарона”, когда она так нужна?!» Ему никто не ответил.А, может, не нужно собак и юрт, не нужен рассветный мак... Послушай, чего там вообще сдают? Хочу поступить на филфак.